С места событий

В Киеве идет снег.
Даже когда небо светлое и ясное - в Киеве все равно идет снег.
Он накрывает собой улицы, дома и машины и трупы.
Трупов пока немного. Не то двое, не то четверо, и пристрелили не то свои, не то чужие, но они уже есть.
Я живу теперь здесь, так что мне, наверное, нужно об этом что-то говорить, как-то это переживать, как-то с этим мириться.
Революция в Киеве проходит мимо меня - в нашей комнате нет телевизора, есть только два ноутбука и теперь вот один планшет, но телевизора нет, а значит никто не будет по кругу разворачивать на моих глазах одну и ту же версию событий.
Я не смотрю новости в интернете - только если вспоминаю о том, что где-то что-то действительно происходит.
Когда идешь по улицам Киеве - скажем, мимо Лукьяновской, или возле Ипподрома, кажется, что не происходит ничего.
Киев затягивает снегом и я не чувствую запаха горелых шин или коктейля Молотова.

Но что-то все-таки происходит.
Вчера вечером кто-то кинул ссылку на новость - в Киеве могут объявить чрезвычайное положение. Ни интернета, ни мобильной связи, ни стационарных телефонов, полный информационный вакуум и комендантский час. Моя работа связана со звонками, так что если все же введут, я останусь на какое-то время без нее.
Скажу честно, меня это не расстраивает. Работу можно найти новую, к тому же будет возможность устроить себе маленький отпуск и съездить домой на недельку или, может быть, две. Но вот новости в интернете я сегодня мониторил как никогда, пожалуй.

Смотреть на комментарии спокойно не получается.
- Введите уже в Киев войска и расстреляйте там всех к чертовой матери, - лениво заявляет безымянное создание, неопределенного возраста и семейного положения.
- Не порите чушь, люди борются за свободу, - агрессивно замечает второе.
- А Львов сосал у фашистов, - скромно добавляет третье.
А еще где-то на просторах видел один очень спокойный и страшный комментарий:
- Основной массе на все наплевать.
И безотносительно всего - он отражает суть.
Люди - они как я. Ходят каждый день на работу в снежном Киеве, обходят стороной улицу Грушевского (на которой снегом засыпает трупы) и приходят домой чтобы сказать как они от этого устали. От Майдана и от страха (такие тоже имеются). Некоторые просто устали, им в общем-то не страшно, им скучно, однообразие в новостной ленте надоедает как ничто другое.
Я могу сказать за себя. Я обхожу, потому что ничего не измениться, ну разве что, если интернет все же отключат, тогда на Майдан выйдет народу гораздо больше пары тысяч (бгг). У меня нет четкой позиции по поводу происходящего, потому что люди имеют право, абсолютно все, и те кто на Майдане все же стоят, и те, кто их осуждают.
Хотя сторонникам радикальных мер все же хочется настучать по категоричному бестолковому носу, который видит последствия ровно на один шаг вперед, и не видит какой пиздец начнется дальше.
На самом деле я тоже не вижу, там очень много вариантов, но то что трупов станет гораздо больше не то двух, не то четверых - с этим не поспоришь.

Я это говорю не затем, что мне очень хочется жарко обсудить ситуацию, потому что в этом обсуждении вряд ли родится истина, скорее уж в нем родится мое и гипотетического собеседника недоброе настроение; я говорю это потому, что есть вещи, которые все же нужно сказать.
Мы все живем в Украине. И люди, которые требуют Майдан нахуй, и люди, которые требуют нахуй власть, и люди, которые ничего не требуют. Мы все иногда считаем что стабильное "все хуево" лучше, чем нестабильное. Есть среди нас люди, которые верят в Европу, есть те, кто привык верить в Россию, это нормально.
Мы все равно живем в Украине и ходим по одним и тем же улицам, и шины на Грушевского жгут мальчишки восемнадцати-двадцати пяти лет; а люди, которые вышли стоять против власти, вышли стоять не от хорошей жизни. Даже если они вышли не бесплатно - ну серьезно, это что, норма теперь, драться с Беркутом и рисковать костями и свободой за пятьдесят баксов? Зачем-то люди чертят на песке линии, которые каждый раз смываем новой волной приоритетов - вот, мол, запад, а вот восток, вот донбасс, а вот бендеровец. Потом, спустя время, мы расчертим это поле как-то по другому, но это будет потом.
Пока существует линия, и я не вижу зачем она, не вижу причин по которой этой линии вообще нужно делить Украину на две половины, потому что прошлое прошлому, а в истории, особенно нашей, переписанной десяток раз, чертовски много белых пятен, и сложно теперь сказать как было оно в этом прошлом на самом деле.
О чем здесь говорить вообще, если даже сейчас, в XXI веке, имея при себе телефоны с интернетиками, никто не может сказать что вообще происходит и кто за чем здесь стоит. Те, кто может, они, в общем, тоже есть, и если бы они говорили одно и то же, я бы этому даже поверил. Но они говорят разное.

Очень много линий. Очень много мнений. И очень много людей, которые живут в одной стране, и вроде бы как одна нация теперь, но все еще не готовы с этим мириться.
И я вот что хочу сказать - мы все живем в Украине и это наше общее поле. Двадцать лет уж, как общее.
Мне кажется, пора бы уже и перестать на нем чертить.

Надеюсь, что чудесный заснеженный Киев все-таки обойдется без большой крови, и даже желаю ему обойтись.
Хотя, если рассуждать логически - теперь уже вряд ли. Этот пиздец пойдет по спирали. И наша законодательная власть явно понятия не имеет что с ним делать.

@темы: offline

---

Сходил и записал нас с Кристал на Наруто Биг Бэнг.
Кристал, в общем-то, двадцать минут назад безмятежно ушла спать, ни о чем не подозревая. Утром будет сюрприз
На самом деле мы давно уже определились, что действительно пойдем, даже определились с чем, просто все как-то времени не находилось для решительных действий. Ну вот, теперь, в четыре часа утра - нашлось.
Подумывал сходить еще и сам, с собственным текстом, потом сходил посмотреть на количество иллюстраторов, которые идут без своих райтеров. Таких идет, прямо скажем, не очень много.

Ну и в общем решил, что как-нибудь в другой раз я пойду на Биг Бэнг без соавтора.
Тут хоть бы на одно саммари нашелся доброволец

@темы: Naruto, online

---

Пусть лежит, не пропадать же добру. В конце концов он кого-то порадовал.

Название: Семейное дело
Автор: Дженовик, Кристал.
Персонажи: Наруто, Джирайя, Орочимару, Минато, Кушина
Рейтинг: G
Жанр: юмор, флафф
Саммари: воспитание Узумаки Наруто - испытание не для слабонервных
Дисклаймер: отказываюсь
Размер: Миди, 7548 слова
Предупреждения: АУ, ООС по желанию

— Его зовут Наруто, — сказал Джирайя, улыбнувшись.
— Я знаю, как его зовут, — ответил Орочимару сдержанно. — Я спрашиваю, за каким чёртом вы с ним пришли ко мне домой?
Наруто глянул на него исподлобья, окинул оценивающим взглядом с беспрецедентной наглостью шестилетнего ребёнка.
— Мне не нравится этот старик, — пробурчал он и пнул стоящего рядом Джирайю по лодыжке.
— Потрясающие воспитательные способности, — кивнул Орочимару. — А теперь выметайтесь отсюда оба, у меня полно работы.
— А-та-та! — Джирайя ловко придержал дверь ногой, жалобно скрипнул косяк. — Не надо поспешных выводов. Предложи нам чаю, и я расскажу поподробнее.
— Дипломатические способности тоже потрясающие, — ещё раз кивнул Орочимару. — Джирайя, я иногда поражаюсь, как ты дожил до своих лет, не убившись о чьё-нибудь истощённое терпение.
— Это гены, — заявил Джирайя, сосредоточенно отжимая дверь. — И опыт. Что-то одно непременно стоит передать следующему поколению.
— В этом я тебе помогать не буду, — пропыхтел Орочимару, в свою очередь пытаясь выпихнуть дорогих гостей за порог.
К сожалению, последние лет двадцать пять Джирайя был на голову выше его и вдвое шире в плечах, а потому в спорах физические законы стабильно находились на его стороне.
Этот раз исключением не стал.
Через пару минут ожесточённой борьбы Орочимару сдался и отошёл от дверей с независимым видом, неприязненно запахивая халат.
— Где ванная, ты знаешь, — уронил он. — Вымой ему руки, уши и физиономию, это программа-минимум. По её итогам можно будет обсудить и возможность чая.
Развернулся и ушёл, патетически взмахнув полами халата.
Наруто с чувством шмыгнул и утёр рукавом нос.
— Я хочу рамен, — сообщил он. — Пошли в Ичираку? А этот пусть сидит.
— Нельзя в Ичираку, — сказал Джирайя, немного подумав. — Ночью нас оттуда выгонят.
И тяжело вздохнул.
Всему происходящему Джирайя искренне предпочёл бы тихий вечер в своей квартире, за своим рабочим столом. По правую сторону от него лежала бы порнуха, а по левую — почти законченная рукопись, которую Джирайя, как настоящий приверженец традиций, творил на рисовой бумаге, а не на экране монитора.
От Орочимару не дождешься не то что рисовой бумаги — за ноутбук пустил бы. Или хотя бы на кухню, в конце концов, чай — лучше, чем ничего, а чай с никудзягой лучше, чем просто чай, а никудзяга у Орочимару в холодильнике точно имеется. В конце концов, Джирайя сам три дня назад её туда засунул.
— Тут еда есть? — деловито поинтересовался Наруто, будто прочитав его мысли. Джирайя сперва хотел попросить его слезть с любимого хозяйского кресла, или хотя бы спустить ноги, но передумал.
Наруто квартиру осматривал вдумчиво, руками ничего не трогал — только ногами — но явно приглядывался. Приглядываться ему не стоило – в квартире Орочимару было много стеклянных вещей, много хрупких вещей и вообще, много вещей, так что Джирайя, пока не случилось чего-нибудь эдакого, уверенно потащил его сначала в ванную, потом на кухню, где и занялся собственно чаем, попутно прикидывая вероятность того, уйдёт он сегодня из этого дома один или не очень.
И уйдёт ли вовсе.
Орочимару долго возился где-то у себя в комнате, хотелось верить — разбирал гостевые постели или, по крайней мере, реанимировал свой старый ноут. Появился он под звуки закипевшего чайника, уронил под ноги Наруто пару тапочек и, сделав вид, что кресла в помещении нет, уселся на табурет, как на насест, и замолчал.
Не то чтобы он не молчал до этого; но молчать Орочимару умел в совершенстве, с разными эмоциональными оттенками, весом и качеством, и сейчас Джирайя даже плечами передёрнул — так придавило. Даже пожалел, что выключил чайник — задорный свист хоть как-то разряжал обстановку.
Наруто повертел в руках тапочки, будто впервые в жизни увидел такое диво, и благоговейно поставил к стеночке.
— Так что там с едой? — деловито уточнил он, переводя взгляд с Джирайи на Орочимару и обратно.
— Да, действительно, — улыбнулся Джирайя. — Что с едой?
Орочимару уничижительно фыркнул и поплотнее запахнул свой халат.
— Мой дом — не приют для убогих, Джирайя. Если тебе вздумалось покормить этого мальчишку, сводил бы... не знаю, хотя бы в раменную. Если бы хорошо попросил, может, я бы даже занял тебе на это полсотни. Но нет, ты зачем-то ведешь его в мою квартиру, хотя прекрасно знаешь, как я ненавижу, — быстрый взгляд на Наруто, — кавардак в доме.
Джирайя развёл руками.
— У меня сроки, — он виновато почесал затылок. — Два дня на окончание рукописи. Я не успею, если буду развлекать его сам.
— Эй, меня не нужно развлекать! — возмущённо вскинулся Наруто. — Я и сам прекрасно о себе позабочусь.
— Разумеется, но твой отец оставил тебя мне. Так что сам ты будешь о себе заботиться в другой раз.
— А сейчас о тебе позаботится мой друг, у которого, разумеется, нет ни работы, ни личной жизни, и полно свободного времени, — ядовито закончил за него Орочимару.
Джирайя вздохнул и примирительно поднял руки.
Он, в общем, и не рассчитывал, что Орочимару тут же согласится присмотреть за ребёнком Минато.
Была в прошлом одна долгая и не особо светлая история отношений, в которой Джирайя играл роль весьма несчастливого буфера между лучшим учеником и лучшим же другом. Как это часто бывает — перспективный проект, инновационные медицинские технологии, один грант на двоих, и, разумеется, побеждает тот, кого любят. Минато был молод, талантлив и популярен, лёгкая рука, лицо компании на билбордах и буклетах, пылкие речи на конференциях и трогательные семейные фото на странице фэйсбука. Джирайя знал всё это лучше, знал изнутри, и не всё бывало гладко, но было и счастье, и семейный уют, и открытость миру, и, в общем, неудивительно, что учёный совет предпочёл именно эту кандидатуру.
Орочимару был талантлив не менее — но он также был старше, и чем дальше, тем менее охотно шёл на контакт, если сам того не хотел.
А ещё с годами Орочимару память становилась всё дольше, а поражения — острее.
К Минато он проникся некоторой неприязнью, если не сказать жёстче, оттого Минато встреч с бывшим соперником старался избегать как мог.
Джирайя его отлично понимал. Злобный змей любому мог испортить аппетит и настроение. Порой Джирайя искренне удивлялся, почему он сам, после стольких лет, всё ещё остаётся ему другом.
Порой это разумелось само собой.
Он не стал уточнять, что в данный момент и работой, и личной жизнью Орочимару был несколько обделён — за ночные сидения в домашней лаборатории стипендиат не полагается, и Джирайя с трудом мог представить в этой квартире девушку. Или мальчика. Вообще кого-либо, кроме старого доброго себя и самого Орочимару, и вот теперь ещё, буквально на пару дней — Наруто.
— Не кипятись, — сказал он наконец, когда затягивать молчание дальше стало неприлично. — Скажи лучше, что у тебя имеется съедобного?
— Открой холодильник да глянь, — огрызнулся Орочимару.
— Я хочу рамен, — буркнул Наруто.
— Я бы на твоём месте радовался, если здесь найдётся хотя бы растворимая лапша, — неутешительно припечатал Джирайя и в самом деле полез по холодильнику и полкам.
— Я и растворимый люблю, — сказал вдогонку Наруто и захрустел какими-то сухариками со стола.
Лапша и в самом деле нашлась, и немало — обычные холостяцкие запасы, кетчуп в холодильнике, растворил, полил, есть можно, а остальное неважно. Большего Орочимару обычно не требовалось, по его собственному утверждению, и Джирайя спасал ситуацию как мог, ту же никудзягу подкладывал в холодильник, разве что записок смешных не лепил — такого в этом доме не потерпели бы. Но при всём при том то ли ему чудилось, что к следующей их встрече старый друг становился всё жилистее и костлявее, то ли зрение садилось каким-то особенно замысловатым образом (так комментировал заявления о своей худобе сам Орочимару), и допустить того же для молодого и растущего организма Узумаки категорически не мог.
Орочимару молча следил за его передвижениями, и было непонятно, смирился он с неизбежным или пока нет.
Никудзягу в холодильнике Джирайя так и не нашёл. То ли Орочимару её успел съесть, то ли скормил любимому питону. Питон у него звался Итачи и мог переварить, кажется, всё — от простого овощного салатика до титановой балки.
Джирайя всегда думал, что это влияние имени.
На обилие лапши было страшно смотреть.
— Да вы не очень-то едок, да? — присвистнул Наруто, глядя на стоящие в ряд упаковки. — Даже мама готовит больше вашего.
Даже папа, хотел добавить Джирайя, но промолчал. За Орочимару было интересно наблюдать, и дразнить его тоже было весело — но только до определённого предела.
— Будем строгать курятину в овощах, — решил вслух Джирайя. — Наруто, будь добр, слазай на балкон, там в третьем ящике слева под клеёнкой мешок картошки лежит. А в морозилке у тебя, Орочимару, лежала мороженая куриная тушка, и я, честное слово, не хотел бы знать, на что ты её употребил, но всё же — на что?
— Я мог её съесть, — с достоинством парировал Орочимару.
— Ну да. Целиком. Сырой.
— Я мог её приготовить.
— Давай будем друг с другом честными. Ты не мог.
— Может, у меня было подходящее настроение, — вывернулся Орочимару.
Наруто перевёл взгляд с одного на другого — не в первый раз за этот вечер — и сполз тихонько со стула.
Джирайя подозревал, этот трюк — исчезать из поля зрения в подходящие моменты — Наруто освоил давненько.
В конце концов, Минато никогда не отличался чрезмерным терпением, а Кушина от любой мелочи занималась, как сухая солома.
Разумеется, ребёнок в этой семье мог вырасти только таким, как Наруто — подвижным, напористым, наглым и всё-таки на диво тактичным в нужных местах.
Вот и сейчас он вышел из кухни и отправился в коридор, может быть, исследовать остальные комнаты, а может — действительно на балкон за картошкой.
Главное, чтобы мешок целиком не приволок — мелькнуло в голове у Джирайи, а то ведь с этого станется.
— Ну? — поторопил Орочимару, когда шаги Наруто стихли где-то в комнатах.
— Он хороший, — шепнул Джирайя и подмигнул.
Орочимару поморщился, как от зубной боли.
— Джирайя, ты прекрасно знаешь, где я и где дети. Это оксюморон. Сочетание несочетаемого, сочетать которое и не рекомендуется для всеобщего блага.
— Знаю, — отозвался Джирайя. — А я и дети?
Орочимару молча постукивал пальцем по столу.
— Минато не жаловался, — сквозь зубы процедил он.
— Ладно, — вздохнул Джирайя. — Давай хоть чаю выпьем.
Орочимару кинул на него острый взгляд и всё же кивнул.
Процесс заварки чаю прервал вопль Наруто откуда-то из глубин квартиры:
— Я нашёл курицу!
— Вот, — жизнерадостно добавил Наруто чуть позже, сваливая подозрительное нечто на стол рядом с Орочимару. — В стеклянной коробке нашёл, там, где змеюка лежит. А змеюка — у-у! Классная! Интересно, человека сожрать может?
На скулах Орочимару заходили желваки; Джирайя догадывался, что курица попала в террариум Итачи не случайно и уж несомненно с одобрения его владельца.
— Может, — сдержанно отозвался Орочимару. — Только переваривать будет долго.
— Здорово, — выдохнул Наруто. — А что ещё у вас есть?
— Джирайя, — прошипел Орочимару. — Убери это.
— Я занят, я завариваю чай.
— Чай прекрасно заварится и без тебя!
— Наруто тоже прекрасно справится без меня, — улыбнулся Джирайя.
— Вот именно, — гордо приосанился Наруто и тут же снова вспыхнул любопытством.
— Только картошки сперва принеси, — поторопился дать его жажде деятельности вектор Джирайя.
Наруто довольно кивнул и тут же вновь вылетел из кухни.
— Убери это из моей квартиры, — повторил Орочимару, и было не совсем ясно, имеет он в виду неудавшийся ужин Итачи или малолетнего Узумаки. Джирайя невозмутимо достал из ближайшего шкафчика печенье — его он спрятал за лапшичным частоколом тогда же, когда делал никудзягу — и поставил перед Орочимару.
— Съешь, — посоветовал Джирайя. — Помогает поднять настроение. Тебе, я вижу, не помешает.
— Не твоё дело, — огрызнулся тот.
Они посидели и помолчали ещё немного, а потом прискакал Наруто с картошкой.
— Просто почисть, — наказал Джирайя Наруто, и тот, высунув от усердия язык, принялся скоблить картошины кухонным ножом.
— Надолго это? — с заметной неохотой спросил Орочимару, когда от картошки осталась половина, причём другая, большая половина, уже ушла в очистки.
Наруто явно не впервой было помогать на кухне, Кушина чистила картошку примерно с тем же успехом. Передача мастерства налицо, точнее, в мусорке.
Джирайя неопределённо пожал плечами.
Минато собирался в отпуск на неделю, Кушина собиралась на две, а насколько Джирайя знал Кушину, она в семейных скандалах и спорах всегда была сверху.
— К тебе мы дня на два-три, — сказал Джирайя. — Ко мне он на неделю. Может быть, дольше, там будет видно.
— А ты какого чёрта с текстом тянул до последнего?
Джирайя взял свою кружку с чаем и демонстративно отхлебнул. Сказать в ответ на упрёк было нечего — действительно, какого чёрта он тянул до последнего? Не говорить же, что тратил в борделях предыдущий гонорар, что текст не даётся, упирается, что буквы не желают складываться в слова, а слова в предложения, что нет в написанном ни капли смысла и вряд ли ещё появится, и всё паршиво, Орочимару, всё так паршиво, что не хочется даже пить.
В таких вещах страшно признаваться вслух, потому что слово материально, озвученное всегда тяжко, и веско, и может сбыться.
— В отпуске был, — ответил Джирайя лаконично.
— По бабам ходил, — одновременно с ним сказал Наруто и захихикал.
— А вот тебе-то откуда знать, по ком я ходил? — отвесил ему подзатыльник Джирайя.
— Так мама говорит, — признался Наруто, ничуть подзатыльником не обиженный.
— Глупости говорит твоя мама.
— И ничего не глупости.
— Не шумите хотя бы, — поморщился Орочимару и слез наконец со своего насеста. Подошёл к курице, осмотрел её внимательно со всех сторон.
— Вроде ещё съедобно, — вынес он вердикт.
— Ещё бы, — хмыкнул Джирайя, — ты свою гадину несъедобным кормить не будешь.
— Ты будешь помогать, — утвердил Орочимару.
Достал из кармана резинку, собрал волосы в хвост и шлёпнул курицу под проточную воду.

Втроём они справились с приготовлением ужина за час.
— Теперь ещё минут десять, — деловито сообщил Орочимару, вытирая руки полотенцем. — Наруто, сделай огонь потише. Джирайя, слезь со стола и протри его тряпкой. Нет, не этой. И ради бога, поставьте кто-нибудь чайник ещё раз!
— А курица пахнет даже лучше рамена, — сказал Наруто, принюхиваясь.
— Ещё бы, — отозвался Орочимару, самодовольно осматривая сковородку.
Джирайя принюхался тоже — аромат от мяса шёл божественный.
— Готовишь ты шикарно, — признался он. И тут же получил лёгкий тычок в плечо.
— Будто раньше ты этого не знал.
— А есть мы когда будем? — азартно влез Наруто.
— Тебя что, дома ничем, кроме рамена, не кормят? — спросил Орочимару с подозрением.
— Иногда кормят, — ответил за него Джирайя, таки доливая воду в чайник и ставя его плиту. — Когда я бываю в гостях.
— Я всегда знал, что у твоего Минато туговато с манерами.
— Уж кто бы говорил.
— Воистину, он многому научился у своего учителя. Например, хамить прямо в лицо.
— По-твоему, за спиной — лучше?
Пока шёл спор, Наруто разрезал курицу на несколько частей, разложил на несколько тарелок и расставил на столе. Джирайя обрадовался неожиданной и нечаянной поддержке.
— Вот это я называю манеры. И вообще, еда стынет! Я считаю, это возмутительное неуважение к бедной курице, а?
Орочимару хмыкнул, но взялся за вилку.
Джирайя тем временем сноровисто подложил ему картошку, заварил чаю, усадил за стол Наруто и уселся рядом сам.
— Приятного всем аппетита, — торопливо сказал он, пока спор не разгорелся по новой.
— Приятного! — коротко согласился Наруто, схватил свою вилку и немедленно вонзил её в прожаренное аппетитное мясо. — Вкуснота, — сообщил он, принимаясь набивать рот. Курицу он жевал торопливо и жадно, как и положено ребёнку, который в последний раз ел не то утром, не то в ранний полдень, потому что кое-кто совершенно забыл о режимах, которые у детей и взрослых кардинально различаются.
Сам Джирайя делил приемы пищи на «до работы» и «после работы», всё остальное время для него существовали рукописи, чай, кофе и иногда саке.
— Правда? — дежурно уточнил Орочимару, делая вид, что его совершенно не волнует ответ.
— Ага. Готовите вы как бог.
Джирайя фыркнул, но тут же заел смешок куриной ножкой.
Готовил Орочимару и в самом деле здорово, жаль только, занятие это он считал в высшей степени бесполезным, и оттого занимался им редко, и никогда – для себя.
Наруто сглотнул кусок, который, казалось, не поместится даже в пасти Итачи, и заразительно зевнул.
— А ту здоровую штуку под стеклом вы покормите? — сонно осведомился он. – А то ведь курицу я у него отобрал.
— Обязательно покормим, — заверил его Джирайя, торопливо дожевывая, и принялся старательно подмигивать Орочимару. Тот сделал вид, что не замечает.
— Кажется, кому-то пора спать, — заметил он. — Идём, Наруто, я покажу тебе твою кровать.
Значит, всё-таки приготовился, подумал Джирайя, и на сердце полегчало — не зря надеялся на друга.
Спать Наруто ложился на диво дисциплинированно. Джирайю всегда удивляла его неуёмная энергия, ужасающее любопытство и при этом привычка к отбою в девять вечера и ни минутой позже. Дрессура Кушины Узумаки в действии.
Засыпал Наруто за несколько секунд, стоило ему только устроить поудобнее голову на подушке. Орочимару только успел достать из шкафа свою старую домашнюю футболку — меньше у него дома, разумеется, ничего не было — а Наруто успел стащить свои штаны с рубашкой, кинуть их на пол, свернуться в постели калачиком и сонно засопеть. Будить его только ради того, чтобы переодеть, казалось кощунством.
Джирайя за этим наблюдал со стороны — за самим Орочимару, за его жестами, за Наруто, который во сне превращался в чудесного ребенка, и немного завидовал.
Сам он Наруто знал с пелёнок и давно уже привык к его обаянию, которое Орочимару прямо сейчас впервые ощущал на себе.
— Я же говорил, он хороший парень.
Орочимару помолчал, глядя на сонный клубок одеяла.
— Очень похож… — не закончил, перебил сам себя. — Пошли на кухню. Саке ещё осталось с прошлого раза.
Джирайя пошёл следом за ним, гадая, когда Орочимару последний раз первым выдвигал предложение выпить.

Первая чашечка пошла интеллигентно и в тишине, на второй стало полегче. Джирайя нарезал кружочками лайм, выложил на блюдечке, подвинул — Орочимару брезгливо сощурился, но взял дольку.
— Где нахватался? — поинтересовался он, разливая по новой.
Джирайя беспечно махнул рукой.
— Мир не стоит на месте, знаешь ли. С той поры, когда мы с тобой прошлый раз пили, человечество придумало столько всего интересного!
— Со стороны человечества это было весьма шустро, — кивнул Орочимару. — Последний раз мы с тобой виделись три недели назад. Или уже старческий склероз взыграл?
— Я всегда помню, с кем и когда пью, — обиделся Джирайя. — Это во-первых. А во-вторых, мне даже пятидесяти нет. Самый сок, можно сказать! Так что я бы попросил.
— Зачем ты ко мне на самом деле притащился?
Джирайя вздохнул, почесал затылок и снова улыбнулся. Постарался повеселее, но то ли вышло не очень, то ли Орочимару не очень то в это поверил.
Он и сам до конца не знал, зачем. Много было причин — и поджимающие сроки, и Наруто, который умеет заполнить собой целый мир и точно не даст остаться наедине с мыслями, и в квартире стало в последнее время как-то уж очень пусто.
И саке дома закончилось.
— Соскучился, — лаконично сказал Джирайя в конце концов.
— Три недели назад, — напомнил Орочимару, прищурившись.
— Я всегда по тебе скучаю, ты же знаешь, — полез обниматься Джирайя, за что и получил немедленно подзатыльник.
Больше своего дома Орочимару ценил только своё личное пространство. Нарушать его Джирайе дозволялось только по большим праздникам или очень большим пьянкам, а чаще всего, когда первое пересекалось со вторым.
— Ну хоть налей тогда еще, — Джирайя щёлкнул пальцами, и Орочимару вздохнул.
— Джирайя, ты пришёл напиться или приятно провести вечер?
— Одно другому мешает?
— Интересно, — изрёк Орочимару, буравя Джирайю взглядом, — какого чёрта я тебя терплю?
— У нас это взаимное.
Орочимару вздохнул и разлил саке по чашечкам.
— К слову, — озадачился Джирайя, — а пиалы ты куда дел?
— Итачи тоже надо из чего-то пить, — независимо ответил Орочимару.
— Итачи? — ещё больше озадачился Джирайя. — Так они же это… маленькая.
Он повёл рукой в воздухе, иллюстрируя размеры пиалки, и чуть не навернулся со стула. Картина вчерашнего преступления Орочимару, в ходе которого у Итачи оказалась миска с замороженной курицей и подаренные пиалы для саке, становилась все яснее.
— Дурак ты, Джирайя, — невпопад ответил Орочимару. — Пошли спать, пока ты мне кухонный гарнитур не разгромил.
Джирайя взял на заметку — от ответа про пиалки Орочимару всё же ушёл.
— Да не могу я пока спать. У меня тексты же.
— Так я и поверил, что ты будешь сидеть и работать.
— Буду. Да и время детское.
— Куда потратил весь предыдущий гонорар? — проницательно спросил Орочимару и сощурился так, что немедленно захотелось выложить ему историю всех прегрешений и покаяться в содеянном.
С трудом сдержался.
— Было на что, — сдержанно признался Джирайя.
И опрокинул чашечку, не дожидаясь друга.
Дальше разговор потёк неспешный — говорить не особенно хотелось, Орочимару думал о Минато — размышления эти тенью ложились на его лицо, а Джирайя думал, что пусть господь забыл отсыпать ему как следует таланта, зато другого дал сполна — вот такого вот друга, к примеру, к которому можно завалиться однажды вечером с чужим ребёнком, слопать ужин, выпить как следует, а после задержаться на пару дней.
И ведь не выгонит же.
— Не выгонишь же? — эхом озвучил он, и Орочимару усмехнулся.
— Постелил тебе у ребёнка. Если тому ночью захочется в туалет, или тошнить будет, или что там ещё с детьми обычно случается — разбираешься сам. Меня не будить.
— Тошнить будет уж скорее меня, да и ближе к утру, — хохотнул Джирайя. — А ты его никак боишься? Он же это…
— Хороший, — закончил за него Орочимару. — В третий раз за вечер твердишь. Я тебя понял, Джирайя. Ползи отсыпаться, а завтра чтоб с утра сел строчить, и никаких отговорок — понял?
Джирайя отсалютовал ему пустой чашечкой и в самом деле пополз — впрочем, опираясь на чужое плечо. И не то чтобы выпил много, просто с настроением творилось что-то странное, хотелось то ли немедленно возлюбить весь мир, то ли взяться за рукопись, то ли позвонить Минато и сказать, что он самый лучший. Ещё тоже самое можно было сказать Орочимару, но это Джирайя ему после каждой попойки говорил. Зазнается ещё.
Наруто на своей кровати уже дрых как сурок, и ухом не повёл, когда Джирайя всем своим весом рухнул рядом.
Сработаемся, благодушно решил Джирайя, прежде чем окунуться в сон.

Утренний мир пах по-особому — чем-то свежим и сладким, и домом, и чем-то новым, и, стоило Наруто открыть глаза, мир немедленно кинулся ему навстречу.
— Круто, — сообщил Наруто миру и с удовольствием потянулся.
Где-то рядом с ним застонал Джирайя.
Наруто глянул на него мельком и вскочил на ноги.
Комната вокруг была не его, и дом тоже не его, всё было здесь новым, уютным и любопытным, и всё немедленно нужно было осмотреть, разумеется, после того, как Наруто раздобудет стаканчик холодного молока, чтобы вырасти большим и сильным, как периодически уговаривает его папа, когда надоедает угрожать маме.
Он осторожно переступил через Джирайю и почти бегом направился на кухню. Там обнаружился лёгкий беспорядок, но холодильник стоял на месте, и в холодильнике было молоко. Наруто открутил крышку, запрокинул голову и успел выхлебать полбутылки, прежде чем от дверей раздался голос:
— Тебя дома не учили, что нельзя брать чужое без спросу?
Наруто смешался, отставил бутылку на стол. Орочимару подошел ближе, заспанный, слегка помятый, но неизменно страшноватый.
Джирайя предупреждал, что не надо бояться. Джирайя учил, что лучшая защита — нападение… или нет, до этого Наруто додумался самостоятельно.
— Кое-кто сегодня остался без завтрака, — негромко сказал Орочимару. — Как ты думаешь, чем Итачи предпочтёт утолить голод за неимением своего ежеутреннего блюдечка с молоком?
— А Итачи это тот? — шустро сообразил Наруто. — Под стеклом?
— Тот, — кивнул Орочимару.
— Так ведь тут ещё осталось, — неубедительно запротестовал Наруто и в доказательство забултыхал остатками, чуть не расплескав их по столу от усердия.
Орочимару подошёл ближе — плавный, совсем как его Итачи — а Итачи очень плавный, и очень длинный, и он, в отличие от Орочимару, Наруто нравился.
Подошёл и отобрал бутылку с остатками молока.
— Бестолковый ребенок, — припечатал Орочимару, и, когда Наруто уже начал думать, что Итачи на завтрак вместо молока пойдёт он сам, отодвинулся к холодильнику и приоткрыл его дверцу.
— Мы же вчера проверяли, — напомнил Наруто, заглядывая в холодильник вместе с ним. — Там только кетчуп. Но кетчуп мне тоже нравится, я не против кетчупа на завтрак. Можно?
— Нет, — отрезал Орочимару.
Наруто снова притих и посмотрел обиженно.
В этой квартире ему нравился не только Итачи, на самом деле, ему нравился здесь и пол, и кровать, и еда, и картошка на балконе, и много ещё всякого, ему не нравился только её хозяин, а хозяину не нравился он, и это было ужасно обидно.
— Джирайя ещё спит, — сказал он в спину Орочимару. — Не будите его, пожалуйста.
— Шумишь здесь ты, — Орочимару обернулся, и Наруто непроизвольно отступил на шаг, хотя вроде бы ничего страшного не увидел — и, рассердившись на себя, снова выступил вперёд.
— Пусть отдыхает. Он устал.
— Интересно, чем же он вчера таким ужасно утомительным занимался? — Орочимару прошёл к столу и собрал с него чашечки. Взъерошил рукой волосы, будто что-то припоминая, затем решительно собрал со стола и бутылку и принялся наводить порядок. Наруто посторонился.
— Он много работает. И мало спит.
— Неужели.
— У него с книгами что-то не получается, — признался Наруто неловко.
— У него никогда ничего не получается, — пожал плечами Орочимару, протирая стол губкой, убирая крошки и снося посуду в мойку.
— Неправда! — возмутился Наруто.
На этот раз Орочимару посмотрел на него так внимательно, будто видел впервые.
— А тебе нравится этот бездельник, да?
— Он мне нравится. И он хороший.
— Хороший, говоришь. А что этот хороший тебя сюда привёл, чтобы сплавить — это нормально?
Наруто насупился.
Джирайе он верил очень — он так даже маме не верил, потому что мама иногда делала обидные глупости. Отцу Наруто верил тоже, но отец редко бывал рядом, а Джирайя — Джирайя был рядом часто. Всегда, когда был нужен.
И если он привёл его в этот дом, к этому человеку со змеиными глазами и плавным шагом, значит, так нужно, значит, причина есть. Может быть, это и вовсе какой-то новый урок, которые Джирайя давал Наруто охотно и часто.
— Он хороший, — уверенно повторил он, и Орочимару скривился.
— Где-то я это уже слышал, — пробормотал он себе под нос. И добавил, уже громче — и мягче: — Хочешь посмотреть, как я кормлю Итачи?
— Хочу, — завороженно прошептал Наруто. — А… кем вы будете его кормить?
— Увидишь, — загадочно отозвался Орочимару. Потёр висок, будто бы в задумчивости, и решительным шагом направился из кухни. Наруто бегом поспешил за ним, стараясь не отставать.
Вчера Итачи лежал в террариуме, свернувшись крупными кольцами, теперь же он раскинулся по всей своей длине, тёмный и гладкий, как чёрная галька.
— Красивый, — прошептал Наруто, пока Орочимару доставал что-то из своих контейнеров.
— Он ещё молодой. Вырастет — будет красивее, — сказал Орочимару с затаённой гордостью.
Наруто ещё раз поглядел на Итачи — тот уже сейчас был велик и грозен.
— Хочу такого же, — сказал он мечтательно.
— А мама из дома не выгонит вместе с таким же?
— Выгонит, — понурился Наруто. И тут же воспрянул духом: — Но можно уговорить папу!
Орочимару взял крысиную тушку какой-то странной фиговиной, напоминающей кухонные щипцы, отодвинул крышку террариума и положил мясо рядом с острой мордой Итачи.
— Последний раз я кормил его неделю назад, — пояснил он, — как раз самое время.
— А как же курица?
— А курица — не твоя забота.
Итачи тем временем живописно потрогал воздух языком.
— Вау, — зачарованно протянул Наруто спустя минуту, глядя на то место, где только что лежало мясо. — Просто… вау! А можно мне?
Орочимару, поколебавшись, протянул ему щипцы. По выражению его лица было видно, что решение далось ему с трудом.
— Я осторожно, — воодушевлённо пообещал Наруто. — Щас. Как бы так ухватить...
Очередная крысиная тушка вывернулась из захвата и шлёпнулась Итачи прямо на морду — кажется, питон немного ошалел от такого обращения, потому что прижался к поверхности террариума и замер, как каменный. С грохотом покатилась посудина из-под его утренней порции, Орочимару неразборчиво ругнулся и наклонился за ней, и тут из гостевой спальни, зевая и потягиваясь, вышел Джирайя.
— Чего шумите? — поинтересовался он, окидывая комнату намётанным взглядом. Наруто догадался, что он ищет воду, и тоже огляделся, но остатки молока были уже в поилке Итачи, а больше ничего поблизости не было.
— Мы кормим Итачи, — ответил за всех он, виновато косясь на Орочимару. — Мы нечаянно… ой, то есть, я нечаянно. Но мы больше не будем. В смысле, будем, но осторожно. Честное слово!
— Так я тебе и поверил, — хмыкнул Джирайя. — Небось уже успел хозяину дома хвост отдавить?
— Всё было в порядке, — возразил Орочимару прежде, чем Наруто успел что-либо сказать в свою защиту. — Тебе не о чем беспокоиться, Джирайя.
— Правда? — глаза Джирайи заблестели, и Наруто печёнкой почуял надвигающиеся неприятности — не обязательно для себя, конечно. — Тогда, пожалуй, я побегу. Книга, знаете ли, не писана уже ого-го сколько! А я вчера столько идей почерпнул, столько идей… Срочно надо записать.
И уже направился было к выходу из квартиры, как Орочимару поймал его за рукав.
— Куда собрался? — прошипел он Джирайе на ухо. — Решил свалить на меня этого засранца, а сам дёру дать?
— Конечно, — спокойно отозвался Джирайя. — Ты только сейчас это понял?
Подмигнул Наруто, вывернулся из хватки, оставив рукав халата и сам халат в руках Орочимару, и шустро ретировался.
Орочимару так и остался стоять с открытым ртом, и стоял так какое-то время, поэтому Наруто сам подошёл к двери, аккуратно её прикрыл и задвинул щеколду.
— Чтоб сквозняки не гуляли, — пояснил он. — Я читал, что змеям они вредны. Сделать вам чаю?
— Я сам, — отмер Орочимару, возможно, даже чересчур торопливо — вспомнил, вероятно, инцидент с кормежкой. — А ты пока иди умойся.
— Я же вчера уже умывался, — удивился Наруто. — Что, каждый день?
— Каждый день, — отчеканил Орочимару.
И дело пошло.

Днём Орочимару стягивал волосы в тугой хвост, и Наруто следил за ним, как завороженный, таскаясь следом и пытаясь иногда ухватиться за самый кончик.
Итачи мирно лежал под стеклом, и, кажется, спал. Тушка крысы отчетливо замерла между его головой и хвостом, и обязательно нужно было потыкать в мясистую выпуклость пальцами, пока Орочимару не видел, но Орочимару видел, кажется, всё. И всегда.
Вместо зала, в котором Наруто пообещали ноут и мультики, обнаружилась лаборатория, чем-то напоминающая отцовскую, со всеми положенными склянками, блестящими штуковинами, разноцветными колбами.
— А здесь прикольно, — сообщил Наруто отчего-то побледневшему Орочимару, когда тот через полчаса пришёл его вытаскивать.
Прикольно в этой квартире было вообще всё — не только лаборатория. Итачи, крысиные тушки, живые пушистые кролики, куча острых вещей на столе, плазменный телик на половину стены, и при этом картошка на балконе и пустой холодильник.
Днём к Орочимару пришел гибкий черноволосый мальчишка с жутко уставшим лицом, и они долго сидели за рабочим столом, делая что-то безумно важное, а потом Наруто заскучал, немножко обиделся, что его бросили одного, и навернул в лаборатории что-то не менее важное.
Гибкий черноволосый мальчик – его, к слову, тоже звали Итачи, был выпровожен из квартиры с рядом чётких указаний, Наруто праздновал победу.
Мультики он для себя открыл уже ближе к вечеру, когда на очередной заданный вопрос Орочимару зашипел громче Итачи и закрылся в своей спальне на полчаса.
Пришлось развлекать себя подручными средствами.
— Вы хороший, — уже после ужина вынес вердикт Наруто, уже накормленный, выгулянный походом в супермаркет и довольный как слон. — Только почему-то ничего не едите. Вы что, тоже неделю назад поели и до сих пор перевариваете?
Орочимару поперхнулся чаем, и Наруто заколотил ладошкой по худой спине.
— Правда, по вам не заметно, что вы что-то перевариваете. Вот по Итачи сразу видно.
— Я… не пере… перевариваю, — выдохнул наконец Орочимару и отставил чашку с остатками чая на стол. Потянулся за салфеткой. — Я просто мало ем и много работаю. Такое бывает.
— Ну-у, Джирайя вон тоже много работает, — задумался Наруто. — Мне кажется, это не связано. А почему вы живёте один?
— Потому что нравится, — Орочимару отвечал коротко, но всё-таки отвечал, и это было лучшее из того, чего Наруто успел добиться. — Никто не отвлекает.
— Ну вот разве я вас отвлекаю?
Орочимару почему-то тяжело вздохнул. Заострились на его лице скулы, кончики ушей заполыхали красным. За день Наруто успел выяснить, что лицо, вчера показавшееся ему застывшим, сегодня ярко и живо, и вообще, Орочимару был понятным, разноцветным и классным — от кончика хвоста до зелёных стеклянных серёжек.
— Так отвлекаю? — требовательно повторил Наруто, когда пауза начала затягиваться.
— Разумеется, нет, — сдался Орочимару.
— Вот я и говорю, что незачем вам жить одному.
— На всё есть свои причины. Станешь старше — может быть, тоже решишь, что одному лучше, чем с кем-то.
— Так ведь вы разве один? У вас же есть Джирайя, — простодушно сказал Наруто, и Орочимару посмотрел на него так, будто видел впервые — в который раз уже за день, а потом протянул руку — и вот это точно было впервые — и потрепал по затылку.
— Есть, — кивнул он, улыбаясь.
— А теперь, — добавил Наруто, чувствуя жар на щеках, — я у вас тоже есть.
— Шустрое ты создание.
Лицо у Орочимару было странным, но злости в голосе не было. Наруто решил, что это хороший знак.
— Мы сработаемся, вот увидите, — сообщил он важно.
На кухне было душно, в окно прокралось солнце — вместе с закатом.

Первое, что сделал Джирайя, когда вернулся домой — завалился за стол и раскрыл текст.
Закрыл он его, когда за окном стемнело, и стало трудно различать буквы. Джирайя включил настольную лампу, но продолжать не стал — вместо этого встал и с наслаждением потянулся. Затем прошёл к балкону, переступая через дорогой сердцу бардак, и впустил в комнату вечерние сквозняки.
Встречи с Орочимару частенько действовали на него как катализатор, вот Джирайя беспокоен, растерян и ручка из пальцев валится, а вот – уже бодр, кажется, немного пьян, но голова снова полнится идеями.
Было хорошо. И послевкусие от текста, и одиночество, и полнота жизни, и благополучно пристроенный Наруто — всё было хорошо.
Где-то в недрах квартиры завибрировал телефон, и пришлось идти искать. Нашёлся он в кармане халата, уже закинутого в стиральную машинку.
Джирайя глянул на экран и похолодел.
— Йоу, Джирайя, — голос Минато пробивался сквозь помехи, мягко говоря, с небольшим успехом. — Как вы там?
— Мы хорошо, — как мог убедительно сказал Джирайя. — Мы прямо-таки отлично. Ты лучше расскажи, вы-то как? Кушина насморк не подхватила? Море не прохладное?
— В тропиках подхватывают разве что малярию, — а вот сарказм чувствовался вполне отчётливо, Джирайя даже гордости за ученика преисполнился. — И до моря тут лететь и лететь. Зато есть океан.
— Не утони там, — тут же сориентировался Джирайя. — Я не прощу, если ты будешь являться мне во снах малярийным призраком с надутой физиономией утопленника.
— Какой уж буду, — хмыкнул Минато, и в трубке послышался шум, а потом — голос Кушины.
— Следите там за моим ребёнком, — рявкнула она, и тут же сигнал прервался.
— За этим разве уследишь, — улыбнулся Джирайя, убирая телефон в карман.
Возвращаться к Орочимару он не торопился. Наруто — ужасный ребёнок, к нему невозможно остаться равнодушным, и даже Орочимару, этот крепкий старый змей — не останется.
Просто нужно дать им время пообщаться наедине, и первый камешек в перемирии между Орочимару и четой Намикадзе будет заложен.
— Я на тебя рассчитываю, понял? — строго сказал Джирайя телефону.
Телефон сиротливо промолчал.

Рукопись Джирайя сдал в срок — едва-едва, но успел. И два дня потом отсыпался, а во сне видел очередную задумку, которую по пробуждении тут же решил записать, но задумка забылась напрочь, да и нужен был перерыв — на подумать, на собрать мысли в кучу, на пожить, в конце концов, жизнью обычного человека.
Спустя ещё два дня стало ясно — так жить нельзя. Нужно было писать снова, и Джирайя уже почти собрался, но вовремя вспомнил про приезд Минато. Приехавший Минато первым делом побежит повидаться с сыном, а сын-то...
Именно тогда Джирайя понял, что про сына он немножко забыл.

Дверь квартиры Орочимару была неожиданно не заперта.
Джирайя даже насторожился — у него, разумеется, имелся ключ от входной двери, Орочимару вручил на случай чего-нибудь эдакого, и до сих пор не было такого, чтобы Джирайя стучал или давил в кнопку звонка, о нет.
Джирайя заходил сюда, открывая дверь собственным ключом.
А сегодня вот было открыто и так.
Внутри было вроде бы тихо. Джирайя вошёл, прикрыв дверь за собой, и огляделся по сторонам.
Квартира Орочимару, всегда светлая, аккуратная, теперь была перевернута вверх дном.
Джирайя даже подумал бы, что случилось что-нибудь — хорошо, он действительно так и думал первые несколько секунд — если бы не оставил здесь неделю назад одного чудного ребёнка.
Главное, чтобы этот ребёнок был цел, иначе Минато оторвёт любимому учителю голову, а голова Джирайе была ещё нужна — столько всего замечательного в ней курилось!
Он пробрался к кухне, полюбовался на заваленную грязной посудой мойку и слегка подгоревшую плиту, никого не нашёл, вернулся в коридор и тихонько приоткрыл дверь в проходную комнату. Итачи мирно спал в своём террариуме, вокруг него тоже был бардак, но гораздо более умеренный — или же добрую часть мусора Итачи успел заглотить в себя.
Оставались спальня и лаборатория. Ещё туалет, конечно, но на него Джирайя решил не рассчитывать.
Дверь в спальню была открыта, из комнаты доносился шум. Джирайя, как мог, прокрался по стеночке и заглянул внутрь одним глазом.
Картина ему открылась прелюбопытная.
Орочимару стоял лицом к окну — летом вид из него был, к слову, чудесный. Там всё зеленело, и шелестело, и золотилось, и Джирайя сам обожал оттуда пялиться на город. Красиво же.
А вот Орочимару созерцанием занимался редко.
Особенно зимой, особенно такой мокрой и тёплой зимой. Сейчас за окном торчали только почерневшие ветки деревьев, и даже смотреть в него было холодно.
— Вперед, на подвиги! — неожиданно взвыли откуда-то из-под кровати, и оттуда внезапной торпедой вылетел Наруто. Запрыгнул на Орочимару сзади, цепко вскарабкался по халату вверх и обнял за шею. И, что самое поразительное, там и остался — а не полетел на пол под изысканные ругательства, которых Джирайя в своё время наслушался вдоволь.
Страшное дело, что с людьми творит всего одна неделя в обществе Наруто.
— Орочимару? — позвал он, предусмотрительно спрятав улыбку. Подумав, вдобавок вежливо постучал по косяку.
Орочимару стремительно обернулся, уже понимая, что застигнут на месте преступления. Не то чтобы на его лице читалась крупными буквами паника, вовсе нет, Орочимару не паниковал никогда, но что-то к этому близкое Джирайя точно засёк.
— О! — обрадовался Наруто и соскочил с Орочимару.
— Соскучился?
— Вот ещё, — фыркнул Наруто, улыбнулся щербато и полез обниматься.
Орочимару следил за ними, сощурившись, и теперь в его взгляде Джирайя уловил что-то похожее на… ревность? Да нет, ерунда, тем более что Наруто изрядно заслонял обзор.
— Папа приехал? — Наруто пытливо уставился на него и почесал нос. — Мне пора домой, да?
Джирайе показалось, что он надеется услышать отрицательный ответ.
— Пора-пора, — улыбнулся он. — Папа тебе привёз… не уверен, что именно, но что-нибудь да обязательно привёз. Из отпуска в тропиках с пустыми руками не возвращаются, знаешь ли.
— Ну, вряд ли он привёз мне кого-то вроде Итачи, — Наруто вздохнул. — А мы что, вотпрямщас уже идём?
— Лучше бы именно вотпрямщас, — закивал Джирайя. — Попрощайся с Орочимару и потопали, пока папа не поднял на уши весь город, не обнаружив тебя в моей квартире.
— Не буду прощаться, — насупился Наруто. Покосился на Орочимару, безмолвно стоящего у стенки, снова глянул на Джирайю и хитро прищурился.
— Прощаются ведь, только когда знают, что больше не увидятся?
Джирайя не нашёлся с ответом. Наруто блеснул глазами, развернулся, подскочил к Орочимару и обхватил его руками.
— Я вернусь, — сообщил он в складки халата, отпустил их и выбежал из комнаты.
— Эмоциональный парень, — пробормотал Джирайя, почесывая затылок. — Ладно. Пошли мы.
Орочимару смерил его пронзительным взглядом.
— Ещё раз попробуешь манипулировать мной таким примитивным способом — получишь, — пообещал он, улыбаясь голодной анакондой.
Джирайя поднял руки.
— Больше никогда.
И скрестил пальцы.

* * *

Отпуск у Минато не задался в самого начала, если уж честно.
Началось всё с малого — ему этот отпуск отказались давать.
— Дел по горло, — развёл руками старик Сарутоби.
Минато, так и не съездивший летом с семьей на Средиземное море — потому что, ну что ты как маленький, работаем как проклятые, давай зимой и лучше ближе к Рождеству — немножко на Сарутоби обиделся.
В результате обиды была саботирована пара экспериментов, пропущены два рабочих дня и намертво перегорела проводка в лаборатории.
— Уволю, — пригрозил Сарутоби.
Минато, дома бывающий только по выходным, махнул рукой, мол, увольняйте.
Его, конечно же, не уволили.
Даже отпуск дали, на четырнадцать дней, и на Новый год позволили остаться дома.
Минато праздновал победу, а после перед ним в полный рост встала вторая проблема — не на кого оставить ребёнка. Цунаде захлопнула дверь перед носом — она была в процессе тонкой настройки своей личной жизни, а чужие дети в таких вещах ужасно отвлекают.
Цунаде дверь захлопнула, а Минато внезапно понял, что у него нет запасных вариантов. Потому что в самой идее оставить Наруто с Джирайей было что-то губительное, и претворение этой идеи в жизнь грозило серьёзными последствиями.
Но не тащить же шестилетнего ребёнка на африканский край света?
Так что, можно сказать, выбора особенно и не было, и на следующий день Наруто был отловлен, по возможности отмыт и переодет, а затем предоставлен в распоряжение Джирайе, который казался слишком сонным, чтобы что-либо соображать, не говоря уже о связной речи, и это тоже не внушало особого доверия.
— Джирайя, — взмолился Минато, — не спи. Пожалуйста. Хотя бы в ближайшие десять минут.
— Десять минут? — блаженно пробормотал Джирайя, навалившись на косяк двери. — Десять — это можно. Толкни меня через десять…
— Джирайя! — повысил голос Минато, и Джирайя мгновенно открыл глаза — к слову, совершенно не сонные. Но хитрые-хитрые.
— Ладно уж. Езжай в свои джунгли, присмотрю за парнем. Наруто, как насчёт мороженого?
— Ты его, пожалуйста, и нормальной едой кормить не забывай, — попросил Минато. — И спать укладывай вовремя, а не как себя. И…
— Да что я, тебя не воспитывал? — возмутился Джирайя. Минато вздохнул.
— Потому и спрашиваю. В общем, звони, если что. Мы с Кушиной стабильно на телефоне.
— Есть, — шутливо отдал честь Джирайя, и Минато, выйдя на улицу, сказал себе успокоиться. Всего неделя. Что может случиться с ребёнком за неделю в обществе Джирайи?
Минато повторял себе это каждый день в отпуске, и каждый раз вариантов случившегося у него находилось всё больше, а варианты становились страшнее. Кушина к этому относилась удивительным образом проще – она точно знала, что в случае чего оторвёт Джирайе всё самое дорогое, прочее её не волновало. В конце концов, характером Наруто пошёл в неё, а значит, сумеет постоять за себя.
И вот, неделю спустя Минато снова стоял перед квартирой Джирайи, точно так же пытаясь успокоиться. Дурные предчувствия не отпускали.
— Да в самом деле, что он, меня не воспитывал? — пробормотал Минато.
Кушина стояла за его спиной, набравшаяся за отпуск загара, чудесного настроения и привычного напора, и выглядела совершенно спокойной.
— Да заходи уже, — сказала она, толкая Минато под локоть.
Минато вздохнул и позволил себя толкнуть.
Дверь в квартиру оказалась не заперта.
— Ну что, могло быть хуже, — философски заметила Кушина.
Минато молча прошёл внутрь, ища взглядом признаки разумной жизни — хотя какая, боги, разумная жизнь водится в этом доме?
Жизнь обнаружилась на кухне, мирно попивала чай и делала вид, что всё прекрасно.
Ну, половина жизни, если точнее. Вторая половина радостно вскричала:
— Пап! — и понеслась сбивать Минато с ног.
Улыбка у этой половина стала ещё более щербатой, чем была до их отъезда, из рассечённой скулы кровило, а на лбу торчала шишка.
А ещё на кухонном столе стоял маленький аквариум с очень большой жабой, и Минато начинал подозревать недоброе.
— Привет, — он ласково потрепал Наруто по и без того встрёпанной макушке. — Скучал без меня?
— Немного, — признался Наруто. — Но не всё время. Было весело, — он торопливо оглянулся на Джирайю.
— Я вижу, — строго сказал Минато, тоже глядя на Джирайю. Было очень забавно смотреть, как два метра роста и под сотню кило живого веса смущённо уменьшаются в размерах.
— Немного поцарапался, — оправдываясь, сообщил Джирайя. — Бывает. Дети же!
— Скажи мне, что ты этот синяк ему поставил не за непослушание?
Джирайя помотал головой, и у Минато немного отлегло от сердца.
— То есть как ты вообще мог подумать, что это был я, — обиделся Джирайя. — И где потерял жену?
Минато кивнул в сторону спальни — они с Кушиной разделились в поисках.
— Боюсь представить, что будет, когда она эту красоту увидит.
— Пап, а меня Джирайя со своим другом познакомил, — Наруто дёрнул Минато за штанину, — он классный.
— С каким другом?
Джирайя принялся допивать чай с независимым видом.
— С хорошим, — влез Наруто.
Минато почувствовал себя совершенно разбитым и несчастным.
— Так и знал, что нельзя было вас двоих оставлять, — признался он и рухнул на соседний стул.
У Джирайи было не так много друзей.
— Ничего же не случилось, — в голосе Джирайи всё-таки прорезались виноватые нотки. — Они даже немного поладили, если так можно сказать.
— Этого я и боялся, — пробормотал Минато. Притянул к себе Наруто поближе, будто Орочимару, незримо стоящий за плечом Джирайи, намеревался отобрать у него сына.
Даже незримый, Орочимару был способен на многое.
— Жабу-то зачем? — жалобно спросил Минато.
— А жаба – мой подарок. И кормить ее буду я, — уверенно сказал Наруто. — Она вырастет большая-большая, почти как Итачи.
— А Итачи…
— Змея, — лаконично ответил Джирайя. Минато нахмурился.
— Наруто познакомился с ещё одной змеей за эту неделю?
— Минато, — одёрнул Джирайя.
— Будто ты сам его так не называешь.
— Мне можно, он мой лучший друг, в конце концов.
Джирайя подошёл ближе, присел на соседнюю табуретку — их здесь было штук пять, сиротливых и колченогих. Вроде бы Орочимару такие нравились.
— Я не люблю, когда моя семья в ссоре, — заметил Джирайя мягко. — И Наруто он ничего плохого не сделает.
— А синяки — это нормально?
— А это я сам! — решительно вмешался Наруто. — Я с него упал.
— С чего ты вообще на нём ездил, ты же даже со мной кататься не хочешь, — возмутился Минато.
— Пап, ну с тобой же никакого азарта, — возразил Наруто удивительно взрослым тоном. Независимо утёр нос рукавом и улыбнулся.
— А ещё у меня теперь есть Гамакичи.
— Маме скажешь об этом сам, — предупредил Минато. — И выбери момент, когда в руках не будет сковородки. Ещё одна шишка будет явно лишней.
— Договорились, — Наруто кивнул. Посмотрел на Джирайю, потом снова на Минато.
— А можно будет мне ещё раз сюда прийти?
— Сюда — это к Джирайе? — уточнил Минато, хотя и без того знал, что не только.
— Сюда — это вообще, — Наруто помахал рукой, подбирая слова. — В гости к Итачи, — нашёлся он наконец.
— К Итачи, — задумчиво сказал Минато. — Ладно. Посмотрим на твоё поведение.
— Пап, тебе не идёт, когда ты строгий, — Наруто смешно сморщил нос. — Ты тогда какой-то ненастоящий.
Джирайя за его спиной фыркнул.
— А ты вообще молчи, — огрызнулся Минато и посмотрел на Гамакичи.
Гамакичи посмотрел в ответ и хлопнул огромными лупатыми глазами.
— Ну, — признался Минато со вздохом, — по крайней мере, это не змея.
Шаги Кушины уже доносились из коридора, и ничем хорошим это не грозило.

Орочимару ждал этого звонка, кажется, неделю. То есть не ждал, разумеется, совершенно точно не ждал, просто куда бы он ни пошёл, телефон каждый раз оказывался рядом, и это нервировало.
— Просто я не люблю, когда моя семья в ссоре. Особенно в такой затяжной, — признался Джирайя со смешком неделю назад, взял Наруто за руку и увёл из дома Орочимару — наконец-то.
Это было ужасно на Джирайю похоже — выбрать самый незамысловатый и бесхитростный способ перемирия, и при этом выгадать для себя неделю без воспитательной работы, прилив вдохновения и успешную попытку стрясти с Орочимару ужин.
Ну зато теперь в квартире снова — наконец-то — настали светлые, прибранные времена, но телефон из рук было невозможно выпустить всё равно.
И вот теперь, через семь дней, он зазвонил. Будто нарочно ждал тридцать первого числа.
— Добрый день, — поздоровался Минато.
— Добрый день, — сухо ответил Орочимару.
Молчание длилось какое-то время.
— Спасибо, что приглядели за Наруто, — внезапно сказал Минато. — Он не очень спокойный ребенок, надеюсь, не доставил особых хлопот.
— Да что вы, — заверил Орочимару.
Снова молчание.
— В общем, я хотел извиниться.
— За что? — деланно удивился Орочимару.
— Я увёл у вас проект.
— Очень любезно с вашей стороны мне об этом напомнить.
Не то чтобы он вообще об этом когда-нибудь забывал.
— Я не хотел с вами соперничать, Орочимару-сан. Просто так вышло. Мне очень жаль. Это то, что я хотел вам сказать.
— И вам понадобилось на это шесть лет? — осведомился Орочимару.
— Вроде того.
У Наруто с его отцом была одна улыбка на двоих — и Орочимару почти видел, как Минато на том конце провода улыбается, широко и искренне. А ещё ему чудился Джирайя, корчащий победную рожу.
— Будем считать, что на этом конфликт исчерпан, — вздохнул Орочимару. — А этому старому интригану я ещё выскажу, когда он заглянет в очередной раз.
Минато неопределённо хмыкнул.
— Я уже, — зачем-то сообщил он, и Орочимару сам улыбнулся, нажимая кнопку отбоя.
А спустя десять минут раздался звонок в дверь.
И Орочимару смиренно пошёл открывать. Всё же Новый год не положено встречать в одиночестве, да и саке нужно было с кем-то допивать.
А ещё, в конце концов, у него тоже было не так много друзей.
Только один, пожалуй.
Зато — и раз в год в этом даже можно признаться — самый лучший.

запись создана: 06.01.2014 в 05:53

@темы: фик, Naruto

---

Нашел в "Чешуе" кучу таймлайновых нестыковок. Долго думал что с ними делать и как поправить, в итоге решил, что черт с ним. Будем считать, что в некотором смысле это АУ от канона.
Нашел старое название. Самое печальное - не в черновиках, о нет, оно нашлось в голове. Всплыло с трудом, ассоциативный ряд сопротивлялся до последнего, но я таки превозмог. На самом деле "Чешуя" должна была называться "Каждый охотник желает знать", и я даже опознал привязку, которую собирался симпатичным бантиком прилепить на концовку.
Но поздно, бгг. Как там говорит Кристал? Все надо записывать. Все надо записывать, сука, потому что память работает по принципу кладовки - вроде как там лежит куча важных и нужных вещей, но стоит попытаться отыскать одну, и четко понимаешь, что весь этот хлам давно пора сжечь.

@темы: Naruto, online

---

По-моему, моя передозировка флаффом принимает суровые обороты. На этот раз пострадал Хоббит.

Название: Мертвые драконы
Автор: Дженовик
Персонажи: Трандуил, Орофер, Леголас
Рейтинг: скорее PG-13
Жанр: экшн, ангст
Размер: Мини, 2354 слова
Предупреждения: см. передозировку флаффом. Имеются всяческие неприличные намеки на личную жизнь Трандуила

Отец гонит его по лесу как зверя — огнём, мечом и криком.
Нет больше звонких небес Дориата, и нет бесконечного ощущения покоя, и ничего больше нет.
— Беги, — говорит Орофер и крепко сжимает меч.
Трандуилу кажется — вокруг всё пылает, тонет в обжигающей зелени, и он бежит, в его руках ничего, ни следа оружия, отец не позволил и не позволит.
— Учись защищать себя сам! — кричит Орофер, и голос его страшен в гневе, и зелёное море темнеет над головой.
Дориат был славен и тих, Дориата больше нет, и Трандуил бежит.
А потом лес загорается по-настоящему.
Всё начинается с мелкой колкой искры, ветер подхватывает её, послушный воле синдар, и зелёное море становится красным.
И Трандуил просыпается.

— Вам стоит больше отдыхать, — говорит ему одна из прислуги, рыжая, яркая, и даже она не поднимает глаз.
Трандуил кивает, поднимаясь с постели.
Он чувствует себя бесконечно тяжёлым, и невыносимо жжётся под кожей на левой щеке.
Ему хочется провести ладонью, чтобы убедиться — там нет больше ничего, время затянуло раны, но он не стал бы, даже будь в комнате один. Не стоит сдаваться на милость желаниям и слабостям, и то и другое — части исконно человеческой натуры.
Трандуил молча подходит к окну, мягко оглаживает пальцами живое, шершавое дерево и успокаивается. Здесь никогда не было огня.
— Владыка, — тихо зовёт его рыжая эльфийка. — Могу ли я идти?
Трандуил кивает, не оборачиваясь.
Смотреть сейчас в глаза хоть кому-нибудь он не в силах — внутри всё переворачивается, перед глазами всё ещё старый лес, и разве можно вынырнуть из кошмара, который длится тысячелетия, за пару жалких минут?
«Можно», — говорил отец, крепко сжимая рукоять своего меча.
Когда-то Трандуил ему верил.
Теперь Орофер мёртв, а с мёртвыми сложно спорить, они не желают тебе отвечать, и это хуже всего.
За рыжей эльфийкой закрывается дверь, всё так же тихо и мягко.
Трандуилу хочется обернуться и заорать во всё горло, или, быть может, разодрать щеку ногтями, или хотя бы кинуть в стену пустой кубок. Ещё вчера вечером кубок был с вином, нынче он пуст.
Трандуил молча касается пальцами тёплой древесины и не делает ничего.

У Леголаса острый взор и лицо, которое Трандуил не может терпеть.
Его собственное лицо.
Светлые глаза, как две льдинки, колючие и цепкие, они обжигают и глядят, кажется, в самую глубь.
Трандуилу не нравятся глаза собственного сына, и всё же он смотрит, как учится он управляться с луком, как кивает серьёзно своим учителям — у него много учителей, Трандуил заботится о том, чтобы у его сына было лучшее из возможного.
Леголас подвижен и скор, когда вырастет, станет строен, и гибок, и светел. Леголас будет править, и Трандуил сыном горд, он действительно горд, но стоит стреле Леголаса лечь мимо назначенной цели, просыпается внутри чёрная злоба, и Трандуил не может, не умеет отыскать её причины.
Этому Орофер его не учил.
Он вообще многому его не учил.
Быть может, не успел, а может, не желал вовсе; как понять, что было на уме у мертвеца?
Трандуил не желает теперь понимать.
Он дурно спит по ночам, уже которое столетие дурно. Синдар не снятся кошмары, кошмары — удел человеческий, и всё же он их видит.
Трандуилу снятся сны, в которых смерть и огонь, и сам он в огне, и его лес, и его отец.
Ему снятся крики и меч, и иногда — изредка — снится звонкое небо Дориата, под которым разливается лазурь.
Иногда небо Дориата в его снах становится низким и светлым, и тогда кажется, что можно дотянуться ладонью до его благодати.
Иногда оно горит в пламени дракона, осыпается прахом, и тогда Трандуил просыпается, задыхаясь, молча поднимается с постели, отбрасывая в сторону простыни, и опустошает кувшин вина, принесённый накануне рыжей эльфийкой.
У эльфийки глаза — золотистый мёд, и сама она податливая, нежная, Трандуил не помнит её имени или, скорее, не знает, с ним такое случается, но спросить ему неловко.
Орофер говорил — помни имена тех, кто тебе служит.
Трандуил помнил, но память не спасла Ороферу жизнь, и никто её не спас, а значит, не так всеведущ он был, как казалось тысячу лет назад.

— Держи меч, — говорит Орофер и сжимает свой.
Трандуил предпочёл бы лютню, или, быть может, арфу, но рукоять ложится в его ладони родной тяжестью, в ней ощущается нечто давно знакомое, крепкое, как рука старого друга.
— Зачем он мне? — спрашивает Трандуил осторожно. Иногда его отцу приходят в голову не лучшие идеи.
— Будешь учиться защищаться, — коротко отвечает Орофер и делает шаг вперёд.
Вечером Трандуил осторожно ощупывает лицо и чувствует странное — отец говорит, это зовётся отёком и быстро пройдёт. Тело ноет, в нём неуютно и тесно, и неясно, чего больше хочется — взять меч в руки ещё раз или не брать никогда вовсе.
— Держи меч, — говорит ему Орофер следующим утром и не оставляет выбора.
Трандуил делает шаг вперёд и учится нападать.

Орофер гонит его по лесу как зверя — огнём, мечом и криком, и Трандуил прячется в тени деревьев, скользит, ищет взглядом противника.
Сейчас Орофер ему не отец; он враг, а враг должен быть уничтожен, пусть даже нет ни меча, ни лука, всегда есть собственное тело, и оно — лучшее оружие, главное — суметь с ним совладать.
Жечь лес — великое кощунство, и Трандуил почти осознаёт, что на самом деле нет ни пламени, ни крика, но поддаётся иллюзии с наслаждением. Орофер неосторожен, он слишком тяжёл и шумен, много движения, куда меньше толку, Трандуила же скрывает тень деревьев, она всегда на его стороне.
Упоительное ощущение бескрайней свободы наполняет его до краёв, и в какой-то момент Трандуил забывает, кажется, обо всём. О пожаре, о своём загонщике, о причине своего бегства, он растворяется в биении пульса этого мира и подстраивается под его ритм.
Он оставляет Орофера далеко позади, и ему не страшен больше ни его крик, ни его меч, ни огонь.
Синдар не должно вести себя так, синдар не должно воспитывать своё дитя подобным образом, синдар не должно. Ороферу на это, кажется, наплевать.
Когда Трандуил возвращается к собратьям, весь в мокрой прелой листве и одурело счастливый, его встречают взгляды, полные мягкой укоризны.
Он чувствует себя неловким, почти уязвлённым. Орофер учил — себя нужно защищать мечом, но как защититься мечом от взгляда?
Трандуил помнит — жалит лишь то лезвие, которое остро, а значит, взгляд должен быть острым тоже.
Орофер смотрит — спокойно и колко.
Трандуил похож на него, невероятно похож. А значит, он сможет так же.

Теперь он может это наверняка, и тот же взгляд видит у своего сына. Ему не нравится взгляд, и не нравится, как ужасающе похож на него Леголас — до самых кончиков пальцев, до мельчайших морщин, которые появятся позже.
Когда Трандуил думает, что ненавидит Орофера — отец, стоит привыкнуть хотя бы в мыслях называть его отцом — за умение держать меч, за взгляд, от которого теперь не избавиться ни на минуту, и даже наедине с собой зеркало не желает показывать ему иной картины.
— У тебя чудесное дитя, Трандуил, — говорит ему Элронд однажды, глядя на Леголаса.
Он приехал в леса по своей воле, ему ничего не нужно, он зачем-то зовет Трандуила другом, от этого порой бывает неловко.
Леголас стоит рядом с ними, вытянутый, как струна арфы, на нём можно сыграть пока ещё любую мелодию — или не играть ничего.
— Да, — говорит Трандуил, понимая, что иного не может сказать. Через силу кладёт руку на макушку Леголаса и тут же её отнимает, когда тот поднимает глаза и смотрит — ошарашенно, недоверчиво, с надеждой.
Трандуил думает, что когда-то он смотрел на своего отца так же, быть может.
Элронд молчит, и Трандуил за это ему благодарен.

У Леголаса много учителей.
Его обучают как следует — манерам, наречию, истории и много ещё чему, он ужасающе юн, но уже неплохо стреляет из лука. Ему кивают одобрительно, и он кивает в ответ. Как взрослый.
Трандуил предпочитает наблюдать издалека.
Леголас похож на Орофера — так похож, что Трандуилу не хватает силы подойти ближе, потому что он помнит. Его память — бремя.
Страшно подойти однажды чуть ближе и услышать знакомый голос, страшно почувствовать на плече старую хватку.
Страшно увидеть мертвеца в глазах сына.
Синдар почитают ушедших, но в Трандуиле всегда было много чуждого, много лишнего, и мёртвый Орофер страшит его, как страшат сновидения и пламя на щеке.
И Леголас, ужасающе юный Леголас, страшит его так же.
Трандуил думает, останься он тогда под небом Дориата — ничего бы этого не было. Ни снов, ни смертей, ни мечей.
Иногда он скучает по Дориату и его лазурному спокойствию, иногда он крепко сжимает рукоять меча — как учил Орофер — и возглавляет вылазки.
Многолапым мохнатым отродьям нравятся его леса, и с ними можно — огнём и мечом.
— Уничтожьте гнездо, — говорит Трандуил, обнажая свой меч, и атакует первым. После таких вылазок о нём ползут новые слухи, множатся, как пауки, перебираются шустро с места на места.
О том, что Владыка страшен с оружием в руках. О том, что бьётся он с человеческой яростью.
О том, что Владыке не стоит перечить, если не желаешь навлечь его гнев.
Орофер был бы горд.
Леголас горд тоже — он смотрит на Трандуила с детским восхищением в глазах, как не смотрит ни на одного из своих многочисленных учителей, и это странным образом льстит.
Леголаса учат биться, но ни один из его учителей не знает ни гнева, ни ярости, лесные эльфы не так спокойны, как их собратья, и всё же им не хватает огня.
Но Трандуилу хватает его сполна.

Всё происходит одним днём и как будто случайно — Леголас в который раз берётся за меч. Неловко — право, ну будто бы впервые. Он смотрит на чучело, переводит взгляд назад на свой меч и замахивается неуклюже.
— Стой, — слышит Трандуил как будто бы со стороны свой голос и удивляется — до чего выходит у него уверенно, громко. Его слово веско, и не заметить со стороны, что сердце, его беспокойное сердце, вдруг заколотилось.
Леголас оборачивается, почти испуганный. Его оружие — лук, его не обучают обращаться с мечом, он взял его в оружейной без дозволения — всё это Трандуил читает в глазах, как в открытой книге. Перед ним всего лишь дитя. Пусть оно похоже на мертвеца, сходство внешнее, сердцевина же у Леголаса иного рода.
— Ты неверно его держишь, — говорит Трандуил вслух, выходя из тени, и растягивает губы в улыбке. Губы ему непослушны — он не улыбался давно; но всё же выходит мягко, кажется, потому что Леголас не выглядит больше заполошной птахой, теперь он смотрит на Трандуила с надеждой.
Трандуил вытаскивает из ножен свой собственный клинок — он давно уже с ним не расстаётся — и подбрасывает его на ладони.
— Защищайся.
Леголас кивает с готовностью и смотрит во все глаза.
Ещё недоверчивый, но уже — одурело счастливый.

Заканчивают они поздно ночью, и тело наверняка кажется Леголасу тяжёлым, неповоротливым, но он не выдаёт себя ни единым жестом, он шагает вровень с Трандуилом и смотрит, Эру Единый, как же он смотрит.
— Спасибо за урок, Владыка, — неловко шепчет Леголас, сгибая спину, когда они доходят до покоев Трандуила.
И Трандуил сдаётся — приседает на корточки рядом с ним, касается ладонью макушки и улыбается, как умеет.
— Никогда ни перед кем не смей гнуть спины, — говорит он тихо.
— Но вы мой Владыка, — упрямо отвечает Леголас, не решаясь поднять взгляда.
— Прежде владыки я твой отец.
Когда Леголас вскидывает голову — во взгляде его страшное. И Трандуил понимает, что дороги назад не будет. Закончилось время, когда можно было стоять в тени и молчании, теперь он сам будет учить своего сына, своими руками.
Огнём и мечом, и, может быть, криком, тяжёлой рукой, как сумеет, но — сам. Пусть Леголас когда-нибудь станет вспоминать его с ненавистью.
Но он будет жить.

Ночью, когда Трандуил всё же проваливается в тяжёлый сон, Орофер снова приходит к нему.
Во сне щека невыносимо ноет, а отец — всё же отец, так будет правильно — сидит напротив, усталый и тощий. Его одежда в крови, на руках рубленые раны, но он всё же сидит.
Он ждёт.
Трандуил ждёт тоже, не решаясь прервать молчание.
— Всё будет хорошо, — говорит Орофер, когда перед ними взвивается до небес костёр. — Скажи мне, что без меня с тобой всё будет хорошо.
— Будет, — эхом отзывается Трандуил.
С тобой было хуже — так думает он, вглядываясь в пламя.

Поутру у него снова ноет щека, но уже терпимо, рыжая эльфийка глядит так, что невозможно истолковать её взгляд иначе, и Трандуил сдаётся.
— Как твоё имя? — спрашивает он.
— Айра, Владыка.
— Тебе подходит, — замечает Трандуил и мимоходом касается её волос. Яркая, плотная волна красного цвета.
Совсем как огонь дракона.

Дориат был велик и запечатан в себе самом, когда-то, теперь же печати сняты — раз и теперь уже навсегда.
Для Трандуила печать слетела в битве.
— Я хорош, — говорит он отцу. — Я достаточно хорош, я готов.
— Ты должен быть лучшим, — отвечает Орофер, и для Трандуила он — главная печать, его препятствие, и через него не перебраться.
Отец велик.
Когда они покидали дом, Трандуилу казалось, что он сам так и не сумел его покинуть. Навсегда остался там, в уютном ограниченном мире со звонким небом. Отец же, кажется, до конца тому миру никогда и не принадлежал, потому и бросил его так легко.
У эльфов не бывает шрамов, и у Трандуила их тоже нет, есть только болезнь, и она подтачивает дух изнутри, делает слабее и мельче.
У каждого свой дракон, и каждый бьётся с ним отведённое ему бессмертие, рубит ему голову, взрезает крылья, дракон возвращается заново каждый раз, и каждый раз его пламя делается сильнее.
У дракона Трандуила его собственное лицо, и что ему чешуйчатые ящеры с их огнём, когда его собственный дракон умеет разить взглядом.
На Леголаса всё ещё страшно смотреть, но Трандуил привыкает, изо дня в день он всё больше принимает участие. Трандуил больше не наблюдатель.
У рыжей эльфийки мягкие глаза, мягкие волосы и такая же мягкая гладкая плоть, за это придётся однажды расплатиться последствиями, но Трандуил к ним готов.
В самом деле, что может случиться с ним страшнее уже случившегося?
Последний союз давно позади, годы летят быстрее, чем приходит желтизна на смену молодой зелёной листве, Трандуил всё ещё жив, несмотря ни на что.
Ему снятся дурные сны, с этим ничего не поделаешь, можно только разделить ложе с живым существом, и тогда чужое дыхание будет гнать кошмары.
Иногда Трандуилу снится тот самый день. Снятся голые камни, окровавленный меч в собственной руке, и снится отец.
Снится, как он бежит, тяжёлый и такой неповоротливый, громкий. Неосторожный.
Снится, как отец бьётся с врагом — не как синдар, но как дикий зверь, с его отчаянием и яростью. Снится его беззащитно открытая спина.
И снится, как входит в неё случайный меч, в сокровенное нутро, в мясо, и как расползается кожа, и как принимается хлестать из раны кровь.
Тогда, столетия назад, Трандуил кричал. Громко, истошно, но вряд ли кто слышал в звонкой мешанине его крик.
Теперь, во сне, Трандуил молчит.
А потом небо Дориата — каждый раз навсегда — раскалывается на части, и мир Трандуила, маленький и спокойный, раскалывается тоже, и гибнет вместе с его драконом, осыпается прахом.
Или, быть может — рождается заново.

@темы: фик, Hobbit

---

Season 4

Как там говорится, я просто оставлю это здесь?
Весна обещает быть прекрасной

@темы: видео, Game of Thrones, online

---

За последние недели две я написал пятнадцать тыщ флаффа с детьми и их взрослыми сложными мудаками. Да, я писал их в соавторстве, но тем не менее.
Я устал от флаффа со сложными мудаками, даешь смену жанра.
В общем, вот.

Хаширама, Мадара, 900 слов, все плохо.

Когда он видит Мадару впервые, спустя целое столетие — у них обоих, так получается, недостаточно времени.
«Ты стал теперь ужасно взрослым», — хочет сказать Хаширама, глядя на него жадно.
Память играет в странные игры, он помнит Мадару разным, помнит его мальчишкой и помнит мужчиной, и всё-таки Мадару, который стоит перед ним, Хаширама не помнит.
Не знает до мелочей.
От пепельного узора на лице, от незнакомых мелких морщин и знакомого взгляда внутри всё переворачивается, будто снова забилось сердце.
«Здравствуй», — хочет сказать Хаширама, просто сказать, но у них нет времени. Они торопятся, они в разгаре войны, их разделяет столетие и шрам у Мадары под левой лопаткой.
«Он ещё там?» — хочет спросить Хаширама. Он всё ещё там, шрам, который я оставил тебе, прости за него, прости, что ударил в спину, прости, что стал единственным человеком, который мог ударить тебе в спину и не должен, никогда не должен был.
Прости мне.
Хаширама молчит, и в глазах у Мадары — риннеган, а значит, всё куда хуже, чем могло бы быть.

Всё длится не очень долго, война на одни сутки, в которой нет победителей, и никого больше нет, только люди, очень много людей, потерявших родных, друзей, семью и себя.
«Ты счастлив теперь?» — хочет спросить Хаширама.
Иногда он даже спрашивает, кажется, и тогда глаза у Мадары делаются дикими, как у больного животного.
Мадара живёт теперь в квартале Учиха, в бывшем доме главы клана, и по ночам он просыпается с криком.
Хаширама просыпается от него тоже — или ему кажется; Хаширама больше не различает ни сна, ни яви, он различает только боль, чужую — и чувствует её как свою.
— Ты слетел с катушек, Мадара, — говорит он — или, может быть, ему это только кажется, а может быть, и нет, как узнать наверняка?
— Заткнись, — тихо отвечает Мадара иногда.
— Заткнись! — орёт он по ночам.
Он живёт в Конохе, он ходит по её улицам, как самый обычный человек, и ноги его в дорожной пыли, и красный плащ Хокаге по краю становится серым.

— Здесь всё мёртвое, — замечает Хаширама грустно, когда они поднимаются вместе на скалу, ту самую скалу, с которой всё началось, и Мадара садится на камень, поджав ноги, и смотрит на лес, который медленно увядает. Листва больше не скрывает деревни, она желтеет и жухнет, как будто из неё тоже уходит жизнь, как уходит она из Конохи, но люди всё ещё ходят по улицам вместе с Мадарой, они смеются и плачут — живут.
— Мертвецы, — шепчет Хаширама, и он почти уверен — теперь у него получается говорить вслух.
— Я не думал, что вернусь сюда так, — говорит Мадара, как будто бы отвечая, и он сам выцветает, облетает с него яркая краска, волос цвета воронова крыла наливается серебром, и быстро, но Хаширама не очень хорошо чувствует теперь время.
Он плохо понимает, что случилось и как случилось тогда, за войну, которая длилась сутки.
И плохо помнит её окончание.
У него вообще осталось не так много воспоминаний.
Ещё есть зелень, укрывающая собой черепичные крыши домов, лицо с кровавыми клыками на щеках и женщина, рыжая, как лесная лисица.
И Мадара. Хаширама не помнит лица, не помнит его привычек, нет тонкой нити, которая тянется в никуда, как с другими, но есть — Мадара, объёмный и цельный. Воспоминание, которое можно увидеть, потрогать, попробовать на вкус.
Думать Хашираме с каждым днём становится сложнее.

Время быстрое, цепкое. Над Хаширамой оно больше не властно.
Мысли не даются, упираются, и каждая попытка ломает что-то внутри, и всё паршиво, всё так паршиво, и Мадара молчит теперь по ночам.
Он не просыпается с криком, и Хаширама не просыпается вместе с ним, Хашираме кажется, что он не спит теперь вовсе, ему не нужен больше сон, не нужен покой, каждый сон отнимает что-то, раньше бывшее важным.

По улицам ходят люди, счастливые, а вместе с ними ходит по улицам часовая бомба. Его походка легка, а голос тяжёл, как раскат грома, и люди его не боятся. Люди улыбаются, машут руками, будто механизму и впрямь есть дело до их мелких бед, люди тянутся к нему — так и задумано, в этом весь смысл.
Мадара улыбается в ответ, и в механизме движутся шестеренки.
Его время течёт в одном направлении, оно конечно, Хаширама больше не знает, сколько прошло его на самом деле, но чувствует — бомба готова взорваться в любой момент.
По улицам вместе с мертвецами ещё ходят живые, без сил и чакры, они могут только смотреть, и злость их, кажется, единственное, что добавляет Мадаре сил.
Кроме, может быть, отражения в зеркале.

— Не молчи, — просит однажды Мадара.
Хаширама не видит больше — его глаза закрыты, а чутье притупилось, и голос, который он слышит, не похож больше на раскат грома.
— Пожалуйста, — добавляет Мадара, и Хаширама помнит — он всё ещё не попросил прощения, и он помнит — когда-то он мог говорить. Он пытается сказать, но слова больше ему не послушны, они упираются, живут своей жизнью, и внутри снова болит, как будто забилось сердце, только на этот раз — одно на двоих.
— Ты знал, сукин ты сын, — говорит Мадара. — Ты всё знал, какого же чёрта молчал?!
«Я не знал, — хочет сказать Хаширама. — Я не знал, поверь мне, я не видел, как будет, а если бы знал, разве бы вышло иначе?»
Хаширама молчит.
Он ничего не видит, но память играет с ним в дурные шутки, он помнит Мадару разным, помнит его другом, а чаще — врагом, и всё-таки этого Мадару, с серебром в волосах, которого стало больше, и пыльным красным плащом — он не помнит.
Мадара в его воспоминаниях улыбается ярко, как мальчишка, и закидывает руки за голову, щурясь в закатное солнце.
И тогда Хаширама думает, что этот Мадара — последнее, что держит его в этом мире.
И засыпает.

@темы: фик, Naruto

---

Filmography 2013, Gen Ip

Is there anything you would not do for your family? (с)
Да и вообще, я периодически ее пересматриваю, так что пусть лежит здесь, под рукой.

@темы: видео, online

---

Как приручить дракона 2

На заявку

VII-55.

VII-55. Смауг/Бильбо. modern!AU. Получить в подарок драконье яйцо. Безуспешно гуглить в поисках инструкции по "воспитанию".
От заявки мало что осталось, ничего больше не осталось, если уж честно; как бы там ни было, часть 2, мы снова это сделали. Мы - это я и Кристал. На этот раз особенно пострадали: Трандуил, Бильбо, Смауг и детеныш. Эпизодически Гэндальф, Торин, прочие. Если считать с первой частью, то оно уже разрослось до небольшого миди. Как бы так ухитриться и больше по этой заявке ничего не писать, а то у меня что-то плохое предчувствие
на всякий случай, ссылка на часть 1

плюс, имеется нехорошое ощущение, что пора идти и проситься в обзоры

3271 слово

— Нет, — громко и внятно сказал Торин.
— Разумеется, нет! — горячо поддержал Бильбо. — В последние время господин Дубощит с собой не в ладах, не стоит доверять ребёнка человеку, который с собой не в ладах. То есть, конечно, простите, гному. То есть, Торин, я ничего такого не хочу сказать, но ты и драконы, драконы и ты, у меня плохое предчувствие…
— Бильбо, — прервал его Смауг.
— Что?
Смауг кивнул на Торина. Если бы Бильбо знал его чуть меньше, он бы сказал — Торин как Торин, ничего особенного, но Бильбо знал его долго, и нежно зарумянившиеся скулы не мог интерпретировать никак иначе.
— Я тебя разозлил, — заметил он ровно.
— Ну что ты, — ответил Торин так же ровно. — Ни в коем случае.
И воткнул в стол вилку, по самое основание зубчиков.
Бильбо загрустил.

— Отставить, — вмешался Гэндальф. — Торин, сядь. Бильбо, вылезай. Подраться всегда успеем, но не при детях же?
Аккуратно заправив бороду за воротник, он выдернул вилку и принялся накалывать на неё шампиньоны.
— Мой сын — не фиалка, — благодушно заметил Смауг и икнул. Его золотые глаза искрились весельем и шампанским, и второе определённо пошло первому на пользу.
— Вот да, к слову. Ты в этом уверен?
Смауг покосился на Гэндальфа, подняв бровь.
— Разумеется, это мой сын. Я единственный из рода...
— Последний, — глухо пробормотал Торин. — Остался. Пока.
И тяжело грохнул кружкой об стол.
На «пока» дежурный Кили нервно вздрогнул и среагировал как положено. В кружке Торина снова заплескалось эльфийское вино.
— Предпочитаю видеть ситуацию иначе, — сухо отозвался Смауг. — Нет, в целом, если дядюшка Ската был не таким скромником, как пишут, можно поискать и в северных горах, но, зная, дядюшку, не советовал бы.
— Не уверен, что хочу это знать, но кто такой Ската? — подал голос Бильбо.
— Змей, — зловеще припечатал Гэндальф, и в комнате потемнело.
— Так на кого оставим ребенка? — спросил Балин, тактично подождав, пока свет перестанет мигать.
— В принципе, есть одна идея, — сказал Смауг, растекаясь по своему креслу и откидывая голову на мягкую обивку. — Уверен, он будет счастлив.

Трандуил улетел домой, на Зимбабве, недели три назад.
Они тогда как раз закончили спор о том, как именно называть маленького дракона, и приступили ко второй части вопроса — чем его кормить.
С именем выдались сложности, закончилось всё дракой, в которой Бильбо, подхватив ребёнка на руки, испарился куда-то на чердак и там, в торжественном одиночестве, окрестил его Мелькором. Осторожные замечания Гэндальфа насчет плохой кармы Бильбо проигнорировал — ему почему-то казалось, что имя ребёнку необъяснимым образом подходит.
Так Мелькор в доме стал неназываемым, и в разговорах теперь проходил под тремя рабочими кличками — дитя (этим грешил Трандуил), мелкий (короткое слово Торин произносил на выдохе, как ругательство) и ребёнок (все остальные гномы).
Мелькором его звали только Бильбо и Гэндальф. Первый — потому плохо знал эльфийскую историю, второй — потому что табак ему поставлял Радагаст.

Бильбо не был уверен, что Трандуил предпочтёт его дом своим субтропикам — в очередной раз, но, в конце концов, выбора не оставалось. Трандуила просто нужно было об этом спросить.
В очередной раз.

— Слушаю? — лёгким эхом отозвалась трубка. Бильбо поморщился и отодвинул её от уха.
— Добрый вечер, — вежливо сказал он, припоминая разницу во времени. — Это снова я... снова мы. Снова Мелькор.
На другом конце провода жестоко поперхнулись, но дослушать до конца Бильбо не успел — трубку тут же перехватил деловитый Гэндальф.
— Да, старина! На здоровье. Да, бывает, столько лет, столько эпох, а всё так же волосы дыбом… Привыкай, я же привык? К делу, в общем. Взял тут на аукционе ещё ящик заандуинского, надо снять пробу. Да. Да, проверял. Кажется, годное. Но перепроверить бы, да и обмыть...
Бильбо слушал, слушал, слушал и не мог понять одного — когда же Гэндальф перейдет к сути вопроса, то бишь, к симпозиуму по защите прав человека.
Сам симпозиум проблемой не был. Проблемой были вопросы, которым предстояло на нём обсуждаться, и Мелькор, который по молодости лет, неокрепшим крыльям и прочим вполне объективным причинам в Нью-Йорке вместо с Бильбо присутствовать не мог.

Три недели назад, когда Бильбо выпроводил наконец дорогих гостей из разорённого дома, он предпочитал думать, что их присутствие долго ещё не нарушит его покоя.
Исключение составлял Смауг, который сообщил, что как единственный живущий ныне специалист по драконам окажет Бильбо неоценимую поддержку.
Бильбо уже тогда заподозрил, но против единственного, ныне живущего и специалиста крыть ему было нечем.
Так что Смауг остался.
Гномы окопались неподалёку, сняв целиком гостиницу. Персонал не в меру агрессивных карликов опасался — Бильбо их даже понимал — но Балин платил чаевые по тройным тарифам, и не было надежды, что однажды всю безумную компанию спустит со ступенек охрана.
Гэндальф укатил в Норвегию — кажется, на этот раз искать доказательства существования скандинавского пантеона богов.
А Трандуил просто обиделся на то, что Мелькора не нарекли Орофером.
Как бы там ни было, Бильбо остался в относительном одиночестве.
Одиночество его ненавязчиво отягощалось парочкой лишних драконов, а значит, знакомому уюту в доме пришёл логический конец.

Уже в первые пару дней они со Смаугом опытным путём выяснили, что Мелькор — не травоядное.

— Возможно, эльфоядное, — предположил Смауг, весело поблёскивая глазами. — Гномоядное — наверняка. Про майар и прочих утверждать не возьмусь, но в их телесной форме — почему бы и нет?
Про хоббитов Бильбо даже уточнять не стал, только рукой махнул и повторил свой вопрос про консервы.
Смауг сморщил нос.
— Я бы не стал жрать эту гадость, — честно признался он, — но, будь я веков эдак надцать моложе и не имей альтернативы…
— Я не альтернатива, — буркнул Бильбо. — Я, между прочим, кормилец. Рука дающего, в конце концов, и он должен понять, что если оттяпать руку, давать перестанут?
— Должен — возможно, — пожал плечами Смауг. — Станет ли… Вот я в его годы!
На этом конструктив закончился, и Бильбо понял, что нужно что-то менять.

Интернет стал его главным другом, пособие по тренировке крокодилов — чудесным подарком на рождество. Бильбо вынес из него главное — крокодилы дрессировке не поддаются, вся надежда на интуицию дрессировщика.
Мелькор питался мясом — особенно ему приглянулась баранина — и питаться он мог постоянно.
Мелькор был как большая мощная кошка, и кошкой же вертелся у ног Бильбо на кухне, в гостиной, спальне и ванной. Порывался свернуться калачиком на коленях в туалете, но это Бильбо счёл верхом неприличия, так что в туалет ход Мелькору был заказан.
Весь остальной дом был в его распоряжении.

— У него хороший аппетит, — одобрил Смауг, сидя с ноутбуком Бильбо и его же бокалом вина — недопитым, потому что ребёнок хотел кушать особенно сильно, а этому ребёнку уже сейчас проще было дать, чем объяснить, почему нет.
— Я за него рад, — замогильным голосом отозвался Бильбо. — Подними ноги, я пылесосом пройдусь. И пресвятой Эру, у тебя-то под креслом откуда мышиные хвостики?!
— Пресвятой Эру, очень любопытно, — хмыкнул Смауг. — У Трандуила нахватался? И вообще, это твоё кресло, поэтому вопрос о хвостиках должен задавать тебе я. Принеси из кухни ещё бутылку, будь человеком.
От бутылки, хоть и пустой, он увернулся сидя, и Бильбо пришлось убирать ещё и осколки. Зато вечером того же дня Мелькор радостно нагадил Смаугу на пиджак, что значительно подняло настроение.

Это длилось три недели, и Нью-Йорк сейчас казался благословенными берегами, пусть Бильбо и действительно нахватался у Трандуила.
Впрочем, был отличный повод Трандуилу за это отомстить.

В доме было уютно и тесно.
Каждый раз, когда Трандуил сюда возвращался, где-то внутри возникало невыносимое ощущение — он здесь дома, для него найдутся здесь протопленная спальня на втором этаже, и кровать с грелкой, и даже заботливый завтрак, в котором не будет ни грамма мяса.
Бильбо Бэггинс всегда был ненавязчиво внимателен в таких вещах.
Трандуил никогда и никому не говорил об этом — но ему нравилось здесь бывать, пусть даже проездом.
— Проходите, — суетливо улыбнулся уже собранный Бильбо в отглаженном костюме и взволнованно оглянулся на Смауга и его детёныша. Детёныш лежал в кресле, мерно посапывая, Смауг же валялся на диване в домашних брюках на голое тело и спиной к Трандуилу. По его позвоночнику сбегала вниз чешуйчатая дорожка, и смотреть на это было неловко — всё же интимная деталь, подобные вещи не должно выставлять напоказ.
— Спасибо, — сказал Трандуил, разуваясь и снимая плащ.
В доме было тепло.
Детёныш на кресле издал весьма странный звук, и Бильбо тут же подскочил к нему — потрогать лоб.
— Я накормил его снотворным, но не уверен, что верно рассчитал дозу, — сказал он и беспомощно глянул на Трандуила.
— Да что ему будет, — резко бросил Смауг.
Чешуйчатая дорожка золотилась отблесками огня - в гостиной Бильбо всегда горел камин.
- Будь любезен заткнуть рот, - сказал Трандуил. Подошел к детенышу и, чтобы Бильбо было спокойнее, тоже потрогал лоб. Драконы – обжигающие создания, их юнцы пылают древним огнем, им не нужны кольца, не нужны камни, они – сила во плоти. Пусть Смауг давно утратил большую часть своей, его дитя было полно ею до краев, горело каждую минуту, и не узнать, как много ему осталось времени прежде, чем его пламя иссякнет.
Трандуил за секунды касания увидел многое. Дитя уже знало, что оно — Мелькор, знало, что Бильбо — это родной жар и ладонь, которая кормит, что Бильбо нужно защищать любой ценой, и знало, что Смауг — сородич, угроза, соперник.
Знало, необъяснимым образом, что Трандуил не причинит вреда.
— Заканчивайте, — бросил Смауг вяло, повернувшись к ним наконец лицом.
Трандуил снова глянул на него — удивительно расслабленного. Он был какой-то невыносимо спокойный, и по его вискам ползла золотистая чешуя.
— Отвратительно, — сказал зачем-то Трандуил.
Детёныш — Мелькор, теперь следовало привыкнуть к тому, что его действительно зовут Мелькор — пошевелился во сне и жалобно заскулил.
— Господи, у меня сердце разрывается, — сказал Бильбо.
— Поезжай, — мягко попросил Трандуил. — Не стоит с этим тянуть.
— Вы думаете? — спросил Бильбо, глядя на него жалобно. — Теперь вот думаю, может, с собой его взять. Или вообще не ехать, да к чёрту этот симпозиум, кому он нужен, право слово…
— Да вали уже отсюда, ты всего на три дня уезжаешь. Уж как-нибудь справимся без тебя, — как-то сонно перебил его Смауг и широко зевнул.
Убеждённым Бильбо не выглядел.
— Поезжай, — повторил Трандуил и мягко коснулся его ладони.
— Ладно, ладно. Как скажете. Надеюсь, у вас всё будет хорошо.
Признаться честно, Трандуил тоже на это надеялся.
Когда через несколько минут за Бильбо захлопнулась входная дверь, детёныш — Мелькор — снова жалобно застонал.
Всё явно будет далеко не так гладко, когда он проснётся.

Смауг на диване сделал вид, что уснул на животе, уткнувшись лбом в скрещённые руки — на самом деле, конечно, просто уснул, на такие мелочи он никогда не разменивался. Трандуил подавил желание сунуть детёныша под бок папочке, закрыть дверь снаружи и уехать. Или отъехать на некоторое расстояние.
Правда, дом жалко. И он всё-таки пообещал Бильбо, что всё будет хорошо.
— Мелькор, — вслух произнес Трандуил, осторожно пробуя старое имя на вкус. Детёныш всхрапнул и перевернулся на другой бок. Круглый чешуйчатый животик мерно поднимался и опускался, Бильбо накормил Мелькора перед отъездом, а потому сейчас можно было бы немного отдохнуть с дороги, принять душ и почитать на веранде, но веками отточенная интуиция не давала ложных надежд.
Он всё-таки переоделся — в белые хлопковые штаны, которые привёз с собой, и рубашку с корпоративным логотипом, такую банальность всё равно нельзя носить на людях, а вот в этом доме — в самый раз. Завязал узлом волосы, отыскал любимые тапочки — странное дело, в доме Бильбо всегда было место любимым тапочкам каждого гостя, хотя гостей здесь перебывало немало — и уже приступил к изучению холодильника, как из гостиной потянуло дымком.
Трандуил метнулся обратно одним прыжком, ухитрившись не выскочить из тапочек.
— Апчхи, — поприветствовал его Мелькор, выпучив жёлтые глазки. Покрывало кресла под ним медленно тлело, а животик тускло мерцал, будто бы подсвеченный изнутри — натуральная новогодняя игрушка. С повышенной степенью пожароопасности.
Смауг всё так же бессовестно дрых.
— Так, — вздохнул Трандуил, оценив ситуацию. — Давай-ка мы тебя переселим, маленький Мелькор. Пока ты не устроил нам большую неприятность.
Мелькор потерянно фыркнул и огляделся по сторонам, совсем по-птичьи склонив голову набок. Бильбо по сторонам не было, и Трандуил почти физически ощущал его тоску — пока ещё лёгкую тень, которая через пару часов перерастёт в огромное сумрачное полотно.
— Поехали, — сказал он вслух, взвесил за и против и подхватил Мелькора на руки.

В ванной было тепло и сухо, и если там загорится плед, дому ничего не будет — кроме невесомого серого пепла.
Так Трандуил решил пять минут назад и теперь стоял перед зеркалом и чистил зубы, каждые несколько секунд оглядываясь на Мелькора.
Тот сидел в ванной тихо, и его тоска ощутимо разливалась по комнате.

Как развеселить дракона, Трандуил не имел ни малейшего понятия. Он мог бы его покормить, и намеревался это сделать в ближайшие сутки; он мог бы его убить, в конце концов, когда-то он всё-таки сражался с великими змеями Севера, и щека до сих пор невыносимо чесалась.
Ну, ещё он мог бы спеть ему колыбельную.
— Не всё-о допето, и довольно предсказа-аний, — нараспев начал Трандуил, сплюнув остатки зубной пасты, но тут же замолк, прислушиваясь. Меньше всего ему хотелось быть застанным врасплох, и меньше всего — Смаугом.
Мелькор требовательно пискнул, и вообще значительно оживился. Трандуил вздохнул, бросил последний взгляд на дверь, а потом потянулся и защёлкнул задвижку. Не то чтобы это могло его спасти, конечно, звукоизоляция в доме Бильбо была не настолько изысканна, как в его собственном доме, но защёлка давала иллюзию приватности.
— Яд лжи суров, но в мире нет отра-авы…
В дверь неуверенно стукнули два раза.
— Большей, чем любовь, — мрачно подвёл итог Трандуил, вытерся полотенцем, изобразил на лице непроницаемое выражение и приоткрыл дверь.
— Мне бы в душ, — буркнул Смауг.
— Следить за ним будешь сам.
— Мне бы в душ вместе с тобой? — быстро перефразировал Смауг.
Трандуил посмотрел на него выразительно.
— Ну да, действительно плохая идея.
— Что ты вообще делал в этом доме последние три недели? — спросил Трандуил, не позволяя голосу дрогнуть от злости.
Смауг потеснил его у двери и прошёл прямиком к раковине.
Мелькор при его появлении нервно вскинулся и принялся бить хвостом по бортику.
— Участвовал в воспитании, — сказал Смауг коротко, открыл холодную воду и сунул голову под струю.
— Жалеешь, что оставил его Бильбо?
Смауг промолчал. Вытащил голову из-под струи, отряхнулся и вышёл из ванной.

Спать Мелькор отправился только в районе трёх утра, успев порядком вытрепать Трандуилу нервы, сожрать пару килограммов свежей говядины, подрать обои в туалете и нагадить на ковёр.
Даже по отдельности каждая из вещей вряд ли привела бы Трандуила в хорошее расположение духа, а уж все три одновременно — просто-таки невыносимое кощунство.
Теперь же Мелькор спал, свернувшись у Трандуила на коленях и принимаясь ворчать каждый раз, когда тот пытался отнять руку от впадинки между его лопаток.
Перейти из гостиной в ту самую, протопленную спальню с грелкой в кровати не представлялось возможным.
Смауг спал здесь же, на гостевом диване, на который Бильбо обычно никого не пускал.

— Зачем я на это согласился? — негромко поинтересовался у себя Трандуил. Подумал, красноречиво промолчал и сам себе понимающе кивнул.
Хорошо, что Смауг спит зубами к стенке.
Ладони было тепло, коленям тоже — не грелка, но определённо что-то похожее. Как оказалось, стихийное повышение температуры в брюшине детёныша вовсе не стихийное, а вполне себе послеобеденное, и на раз снимается парой соответствующих таблеток. Трандуил таблеткам обычно не доверял, предпочитая более традиционные методы, но в обращении с драконом традиций не существовало, методы приходилось подбирать наугад, и в минуты кризиса годилось всё, что годилось.

— Ну и как там твой детёныш? — спросил Смауг неожиданно.
Трандуил, не почуявший вовремя его пробуждения, чуть заметно дёрнул рукой.
Леголас вместе с Тауриэль увлечённо снимали где-то в Сахаре очередной материал об очередных необыкновенных скорпионах и гремучих змеях. Трандуил подобные занятия воспринимал плохо, но если его дитя делают счастливым жара, песок и камера — да будет так.
Всё оживает вокруг, когда имеется любимое дело.
— Неплохо, — ответил он сдержанно.
Смауг покосился на него понимающе.
— Всё ещё терпеть меня не можешь? — проницательно заметил он.
— «Всё ещё» предполагает конечность, — Трандуил легко пожал плечами, поглаживая Мелькора по чешуйчатой броне. — Не думаю, что наши отношения изменятся, и уж точно не в ближайшую сотню лет.
— Долго, — Смауг зевнул и почесал левую лопатку. — Ну смотри. Есть планы на вечер?
Трандуил взглядом указал на Мелькора и снова пожал плечами — мол, какие ещё могут быть планы?
Смауг закатил глаза, встал и потянулся — как смог, потому что даже в обычном вертикальном положении мог пощупать пальцами потолок.
— На кухню, — зачем-то сообщил он и ретировался.
Трандуил проводил его взглядом и мягко чему-то улыбнулся.

Человеческая жизнь оказалась подвижной и гибкой — нужно было торопиться, чтобы успеть, и Трандуил торопился как мог, потому что впервые в жизни чувствовал — он тоже хочет успеть.
Века сменялись с оглушительной скоростью, мир летел вперёд, как современный спорткар, и со вниманием спорткара же смотрел на то, что его окружает.
Спорткарам обычно на окружение плевать.
У Трандуила тоже такой был — потому что у приличного финансового директора приличной корпорации должна быть приличная спортивная машина и дорогие костюмы, и волосы его должны быть затянуты в аккуратный хвост на затылке. В идеале они вообще должны быть подстрижены аккуратным ёжиком, но отрезать Трандуил ничего не собирался, максимум — собрать хвост.
Как бы там ни было, жизнь летела вперёд, и ей было плевать на смену эпох и на своих ушедших, в отличие от Трандуила. Он помнил многих из своего прошлого, имена, и лица, и деяния, а теперь вот остались только эти. Громкие, наглые, с крыльями, протопленными спальнями, умеющие так заглядывать в глаза, что совершенно невозможно отказать.
Ни в одном своем кошмаре Трандуил в этом не признался бы, но нельзя ненавидеть тысячелетиями, любая злость затирается временем, иссякает, как песок в часах, и у него она иссякла тоже.
И Смауг, с его золотистой чешуёй, тонкой струйкой стекающей вниз по позвоночнику, и Торин, в последнее время пристрастившийся к огнестрельному оружию, и Гэндальф, бесстыжий Гэндальф, завлёкший его сюда практически обманом — потому что ящик заандуинского за три дня наедине с двумя драконами просто смешная сделка — они все были ему чем-то вроде странной семьи, в чём-то ближе, чем Леголас — ладно, здесь он, возможно, преувеличил, но точно ближе, чем мать Леголаса и вся бесчисленная родня. С её стороны.
В доме у Бильбо Трандуил, хоть и не мог себе в этом признаться, отдыхал душой.
И это были замечательные два дня.
Мелькор полюбил его колени — мостился на них каждую свободную от общей деловитой суеты по комнате минуту. Послушно ел с рук, точнее, доедал, пока Трандуил бегал отмывать руки от мясного сока. Закоптил от ежедневных дыхательных упражнений стенку в ванной и любимую Трандуилову рубашку. И смотрел, всё время смотрел своими бесконечно глубокими глазами, вечно голодными, и вовсе не только до еды. Глазами вечного существа, и хотя никем не доказано, что драконы живут вечно — в основном по причине их насильственной смерти в один прекрасный момент, что рушило всю раскладку эксперимента — по Смаугу, например, было видно, что уж он-то умирать не планирует ни сейчас, ни потом.
И вообще, Мелькор был отличным поводом для ещё одного эксперимента.
Не говоря уже о том, что в «почти семье» Трандуила добавилось ещё одно имя.
Эру милосердный, почему именно это имя.

Словом, за два дня Трандуил успел смириться с его существованием полностью.
А на третий день прилетел, наконец, со своего симпозиума совершенно ошалелый Бильбо.

— Всё в порядке, — небрежно отозвался Трандуил, не отвлекаясь от процесса. Жарка соевых мини-шашлычков очень удачно совпала с очередной дыхательной тренировкой, даже Смауг оценил по достоинству. — Маленький Мелькор ведёт себя хорошо, и даже ковёр мы больше не поджигаем.
Уже было сложно назвать Мелькора «маленьким», не покривив душой, однако Трандуилу, с его богатым опытом, было с чем сравнивать.

Бильбо уронил сумку у порога.
— Слава всем богам, — сказал он внезапно охрипшим голосом.
И на него тут же налетела буря из крыльев, визга и прочих звуков, которые не положены драконам.
— Ты мой замечательный котик, ты по мне соскучился, да? — счастливо спросил Бильбо, с трудом поднимая Мелькора на руки — тот уже был почти с него ростом, хоть и пока не настолько массивен.
— Уберите эти нежности с моих глаз, — поморщился Смауг.
В последние несколько часов его язвительность невыносимо обострилась, и Трандуил начал думать, что причина её весьма проста. Смаугу не давала покоя ревность. Он и в самом деле хотел, чтобы к нему летели с вот таким же удовольствием, а не шипели на все попытки хотя бы коснуться кончика носа.
— Не будь таким очевидным, — мягко сказал Трандуил в пространство, переворачивая маленькие шампуры.
Смауг нахмурился и повернулся лицом к спинке дивана.
Шашлычки пахли невероятно аппетитно, ящик вина был честно заработан, и у Трандуила осталась в запасе ещё парочка отгулов.
— А знаете что, — сказал он, мечтательно глядя в пространство, — я у вас, пожалуй, ещё задержусь.
А за окном разгоралось весеннее утро, с улицы тянуло запахом дождя и свежей листвы, и иногда Трандуилу казалось, что не всё изменилось с прошлых эпох.
— Оставайся, конечно, — кивнул Бильбо, пока Мелькор вылизывал ему лицо горячим шершавым языком.
— Ну, — философски сказал Трандуил, поднимаясь на ноги, подходя к окну и впуская в комнату дыхание ветра, — по крайней мере, не совсем всё.

@темы: фик, Hobbit

---

Как приручить дракона

А еще мы с Кристал. написали странное. На заявку VII-55. Смауг/Бильбо. modern!AU. Получить в подарок драконье яйцо. Безуспешно гуглить в поисках инструкции по "воспитанию".
предупреждения, бгг: human!Смауг, Бильбо, Торин, Гэндальф, Трандуил, прочие, юмор, АУ, в которой все выжили и жили долго и счастливо; оно немного вышло за рамки заявки и авторы упрлс.

2960 слов

— С днём рождения? — предположил Смауг, спрятал зажигалку в нагрудный карман и выдохнул дым.
Бильбо вздохнул и потёр ладонью лоб.
— Не то чтобы я предполагал, что ты и в самом деле помнишь дату моего рождения, — сказал он, — но хотя бы сезон можно было записать в ежедневник.
— Драконы мало что забывают в своей жизни, Бильбо Бэггинс, — сообщил Смауг наставительно.
— В прошлый раз ты говорил, что жизнь твоя была слишком долгой, полной лишений, а потому место нашей встречи осталось для тебя загадкой.
— Но я всё же пришёл.
— Ты опоздал на два часа, чёрт тебя дери! — рявкнул Бильбо, тут же мотнул головой и потёр лоб ещё разок.
Со Смаугом всегда так было.
Точнее, с ним всегда и всего не было. Ни сна, ни покоя, ни жизни без поздравлений с днём рождения пару сезонов спустя.
— Ладно. Что там у тебя?
Глаза у Смауга были чудные, в плотно затканной медовым оттенком радужке золотилось шальное веселье. Старый ящер, в человеческом теле он был так же ловок, как и в истинном своём обличье, и так же счастлив движением, дыханием и поглощением его, Бильбо, еды.
Недавно вот открыл для себя всю прелесть планшетов и сигарет.
Бильбо, к примеру, табак для себя никогда толком не закрывал, а вот техника ему не давалась. Даже домашним ноутбуком он пользовался редко, исключительно по великой необходимости.
— Всего лишь подарок, — чудовищно улыбнулся Смауг.
И Бильбо похолодел.

Яйцо было гладкое, тусклое, в коричневато-бежевых разводах.
Сказать, что крупное — значило ничего не сказать.
Бильбо протянул руку, коснулся и тут же отдёрнул — на секунду показалось, что раскалённое. Потом, рассердившись на себя и на Смауга, приложил ладонь к скорлупе. Не горячее даже, так, еле тёплое.
А если вслушаться, можно услышать размеренное, тихое-тихое «тук-тук».
Смауг довольно щерился, закинув руки за голову. В любимом кресле Бильбо он расположился как у себя дома, безо всякого стеснения и смущения, и действительно — с чего бы?
— Я чувствую себя дураком, — пожаловался Бильбо в пустоту. — Что мне делать с этим... этой штуковиной?
— Главное, не в микроволновку, — Смог прикрыл один глаз. — Детишкам вредно излучение. А в остальном придумай что-нибудь сам, ведь теперь, — глаз хитро сощурился, — это твоя проблема.
— А ты?
— А мне пора на самолёт. До весны, мой дорогой друг, — он плавно поднялся с кресла, отряхнул любимый щегольской плащ и вышел на улицу, хорошенько хлопнув напоследок дверью, и Бильбо просто не сообразил выбежать следом и впихнуть чёртово яйцо назад владельцу.

Со Смаугом бывало и так тоже.
Он появлялся пару раз в сезон, в британских манерах, ирландской кричащей одежде и с французским акцентом, а иногда и наоборот. Вместе с собой на полах своего плаща Смауг тащил дожди, туманы, ранние рассветы и белые ночи, и ему было, в общем-то, всё равно, что Бильбо утром вставать на работу. Смауг был поглощён идеей, а что может остановить поглощённого идеей ящера? Бильбо ставил бы на Торина, но Торин предусмотрительно забаррикадировался где-то в Тибетских горах и выходил оттуда разве что по большим праздникам.
На Гэндальфа надежды не было вовсе — он тоже мог и дожди, и рассветы, и ирландскую одежду, и виски, и много ещё чего. Уж если бы кто и притащил к нему в дом яйцо дракона размером с баскетбольный мяч, то Бильбо скорее думал бы на Гэндальфа — у Смауга представления о манерах были хоть и дикими, но хотя бы имелись в наличии.
За Гэндальфа Бильбо не поручился бы.
Этот сезон мог бы выдаться тихим — мог бы, Бильбо изо всех сил этому способствовал, привычно протирая бабушкин фарфор, выбирая в магазине шторки для ванной с глазастыми рыбками, перебирая по выходным почту и выбрасывая — всю, потому что не жалко. У него была любимая трубка, любимое кресло, тепло электрокамина зимними вечерами и чай с кусочками каких-то экзотических фруктов, у него была целая жизнь, новая, старая — неважно. Главное, что она была. Каждому из нас хочется урвать хоть кусочек стабильности и, если повезёт — уюта.
А потом в один прекрасный тихий вечер приходили гости.

Голова разболелась не на шутку. Таблетки в верхнем ящике, если понадобится, далеко идти не придётся, но пока можно обойтись без них.
Бильбо помассировал виски и снова посмотрел на яйцо.
Выглядело оно безобидно, но Смауг тоже, когда спал, выглядел безобидно, другое дело, что порой он просыпался.
И всё, что Смауг оставлял, порой просыпалось тоже.
Вот и яйцо, стоило об этом подумать, мелко вздрогнуло.
Бильбо вздрогнул вместе с ним.

— Приезжай, Гэндальф, — тихо и быстро прошептал Бильбо в трубку. — Ты мне очень нужен.
— Боюсь, прямо сейчас я нужен в другом месте, — подозрительно длинно выдохнул в трубку Гэндальф.
— Матерь божья, чем ты занят в такой момент?
— О, тебе лучше не знать.
И перед тем как в трубке раздались короткие зловещие гудки, Бильбо ещё успел уловить голос Гэндальфа:
— Подходите по одному!
Сразу после этого сигнал прервался.
Бильбо глянул с тоской на трубку, потом, с ещё большей тоской, назад на яйцо.
Яйцо продолжало мелко вздрагивать время от времени, но прямо сейчас у него был период покоя — или что-то вроде того.
— Ладно, — сказал Бильбо вслух, — есть ещё пара вариантов.

Смауг мог бы и не говорить про микроволновку — однажды Бильбо пытался сварить в ней обычное, куриное яйцо себе на завтрак. Пожалуй, именно с тех пор отношения с техникой и не заладились.
Но детей, особенно ещё не родившихся, нужно держать в тепле, Бильбо знал это наверняка. На сквозняки он не жаловался, но прилежно обыскал весь дом, нашёл плед из микрофибры, подаренный кем-то на Рождество — сам он прекрасно обходился клетчатым, из натуральной шерсти, что это за новомодные штучки? — и укутал яйцо, а затем бережно сгруpил его на гостевой диванчик.
Ночевать на нем гостям ещё не приходилось.
Ну, до сегодняшнего дня.

— Трандуил, — сказал Бильбо в трубку трагическим голосом. — Мне нужна ваша помощь.
— Чем могу я быть полезен старому другу? — высокомерно уточнила трубка, и Бильбо поморщился. Поэтому он и не хотел туда звонить. Но Галадриэль после четырёх вызовов так и не подошла к телефону, а Элронда Бильбо необъяснимым образом стеснялся.
Оставался ещё Торин, конечно, но он был тем самым вариантом, который на крайний случай — во-первых, в Тибете плохое покрытие, а во-вторых, с тех пор как Торину под торжественный марш вручили Аркенстон, его паранойя стала выше Тибета и больше Тихого океана. Торину не нравилось, когда его беспокоили по пустякам, особенно ему не нравилось, когда его беспокоили по пустякам вроде драконов.
Методом исключения у Бильбо остался только Трандуил.
— Так что там у вас? — уточнила трубка, плохо скрывая нетерпение.
— Яйцо, — ляпнул Бильбо необдуманно.
— Неужели, — вежливо удивился Трандуил на том конце связи. — У вас яйцо.
— Большое, — уточнил Бильбо. — И оно шевелится.
В трубке многозначительно помолчали. Бильбо представил себе лицо Трандуила и содрогнулся.
— Я не знаю, что с ним делать, — честно сказал он. — Я никогда раньше не имел дела с яйцами… таких размеров.
— Больших? — деловито уточнил Трандуил.
— С баскетбольный мяч, — послушно ответил Бильбо. Покосился на завёрнутое в одеяло, притихшее яйцо. — Дело не столько в размере, сколько в том, что оно, эм, шевелится. Мне кажется, проблема именно в этом. Очень большая проблема. Очень-очень, если вы понимаете, о чём я.
— Понимаю, — вежливо сказал Трандуил. — Соболезную.
И по тону Бильбо понял, что эта очень-очень большая проблема — только и исключительно его собственная.
— Спасибо, — уныло отозвался он. — Вы очень помогли.
— Не за что, — голос чуть потеплел. — Понимаете ли, с драконами в этом возрасте я не имел дела уже очень давно… никогда, если быть точным. Будет очень жаль, если мои советы, несомненно мудрые, в данном конкретном случае навредят. А вы действуйте, и смелее, мистер Бэггинс, ваша интуиция вас ведь никогда не подводила?
Моя интуиция, хотел сказать Бильбо, скомпрометировала себя ещё в тот самый первый вечер, когда гостей к нему навалилось ровным счетом тринадцать, и почему-то никто не выпнул их на улицу в тот же час. Но не сказал.
— Всего доброго, — буркнул он и повесил трубку.
Яйцо выбрало как раз этот момент ,чтобы снова начать подрагивать и выбираться всем своим круглым существом из-под микрофибры. Бильбо ему не позволил — немедленно подошёл и закутал обратно как было. В голом состоянии яйцо невыносимо его нервировало.
— Ну что, — сказал он вслух, — пришло время Торина.
И решительно полез в список контактов.

Гудки шли долго. Так долго, что Бильбо уже перестал надеяться, что кто-нибудь вообще возьмёт трубку, но её всё же взяли, правда, к сожалению, не владелец.
— Дубощит у телефона, — деловито представился Балин.
— А Торина никак, да?
— О, это ты, дорогой Бильбо! Нет, Торина сейчас никак, он занят.
— Да, я слышу, — ответил Бильбо нервно, вслушиваясь в громкие крики на заднем плане — Кили явно утащил у возлюбленного дядюшки любимый камушек, и теперь весь Тибет стоял на ушах. — Но, возможно, вы мне подойдёте даже больше.
— В чём дело?
— Понимаете, — сказал Бильбо доверительно, — у меня здесь яйцо.
— Понял, — отозвался Балин коротко и отключился.
Бильбо уже без удивления уложил телефон на ближайшую тумбочку и загрустил.
— Иногда я вас всех ненавижу, — мрачно сказал он в пространство. Достал из кармана трубку, кисет, набил и прикурил, с превеликим удовольствием делая затяжки.
У него оставался самый-самый последний шанс.
Бильбо покосился за свой сверкающий новенький ноутбук, который, к слову, Смауг же и притащил несколько лет назад, и с тех никто к нему толком не притрагивался.
Ну что ж, последний враг — всегда самый страшный.

— Добрый день, — вежливо произнес нотубук женским голосом. — Для обеспечения защиты вашего компьютера рекомендуем загрузить свежие обновления Аваст немедленно.
Чёрт возьми, а ведь Бильбо всегда считал свой ноутбук мальчиком.
Он ткнул в трёхцветную кнопку браузера, дождался загрузки и неуверенно ввёл в строку поиска «яйцо». Затем, подумав, добавил «дракона». Сразу высветились варианты автозаполнения: «яйцо дракона в майнкрафт», «яйцо дракона в симс 3», «яйцо дракона из стаи крыльев пустоты что с ним делать».
От последнего варианта веяло собратом по несчастью, и хотя Бильбо понятия не имел о стае крыльев пустоты, решил, что стайная принадлежность одного конкретного дракона в вопросе его разведения не будет играть особой роли.
Выбрал вариант и нажал самую большую клавишу.
— Благодарим за установку обновлений, — внезапно сказал ноутбук. И добавил, уже почему-то мужским голосом: — Яндекс. Найдется всё!
Бильбо отчаянно захотелось оказаться на месте яйца — на диванчике и под пледом. К счастью, на экране как раз высветились результаты поиска — многочисленные и весьма разнообразные, и некоторые даже с картинками. Не всегда тематическими; Яндекс продемонстрировал Бильбо яйцо дракона, самого дракона, какие-то странного вида изображения с мордорской графикой и ни единого дельного предложения.
Раньше ему всё искал Гугл, но Смауг, когда зачем-то переставлял ему систему, заявил, что весь цивилизованный мир теперь ищет Яндексом, и Бильбо покладисто кивнул — что, разве он не цивилизованный мир?
Впрочем, возможно, понятие цивилизации они со Смаугом понимали по-разному.
— Ты обещал найти мне всё, — проворчал Бильбо, делая новый запрос. — И как отключить эти чёртовы картинки, интересно?
К «яйцу дракона» он допечатал «как ухаживать» и снова уставился в экран.
И, кажется, немного увлёкся, потому что чуть не пропустил очередной всплеск активности. Чёртов Яндекс! Чёртов Интернет! Смауг не предупреждал, что оно так затягивает!
За спиной снова грохнуло – на этот раз особенно сильно, и яйцо и тут же скатилось с дивана, разметав плед Бильбо в разные стороны.
— И чем он тебе так не нравится, — проворчал Бильбо, поднимаясь и подходя ближе. Взял яйцо на руки и укутал его обратно. Другой рукой он взял ноутбук, пересел в кресло рядом с камином, устроил кокон из яйца и пледа под мышкой и продолжил «сёрфить», как говорил Смауг, хоть Бильбо и предполагал, что в его случае больше подошло бы слово «ползать».
Под мышкой мирно и тепло подёргивалось живое, ноутбук тихонько гудел и действовал успокаивающе, да и вообще, атмосфера и обстановка располагали. А потом Бильбо ещё разок раскурил трубку и ему стало совсем спокойно, зато перестало хватать рук.
Он так и уснул, кажется, по уши в Яндексе и с трубкой в уголке рта.
Проснулся оттого, что кто-то пинал его в бок.
— Бросьте меня, — невнятно буркнул Бильбо, неловко дёрнулся и вдруг почувствовал, как что-то начинает сползать с его коленей.
Тело ответило автоматически — немедленно приняло верное положение, и ноутбук, ещё ведь новенький совсем, до обидного не освоенный, остановился на полпути к погибели.
Но даже чудесное спасение не отменяло чего-то, нервно и беспрестанно дёргающегося у Бильбо под боком.
И стоило только взглянуть на плед, как воспоминания тут же нахлынули тяжёлой волной.
— Не вздумай вот прямо сейчас вылупляться, — промямлил Бильбо и кубарем выкатился из кресла. — Я не хочу, чтобы в моём доме вылуплялись драконы!
Дракону на желания Бильбо было наплевать, как и его родителю — они оба делали что хотели, и сейчас, очевидно, Смаугу-младшему хотелось выбраться из своей скорлупы.
Или, кажется, он уже.
— Божемойбожемойбожемой, — забормотал Бильбо, озираясь по сторонам в поисках огнетушителя — это первое, что пришло в голову, когда из-под шебуршащегося пледа пыхнуло дымком. Затем из-под пледа пискнули, и кашлянули, и что-то затрещало, видимо, остатки скорлупы, и Бильбо зажмурился изо всех сил, а когда снова открыл глаза, перед ним стоял маленький дракончик.
Возмутительно похожий на своего безалаберного папашу — тот же окрас, те же глаза, и та же хитринка в глазах, от которой хотелось немедленно побежать и застраховать свой дом, свою жизнь, а заодно, пожалуй, и весь город — просто на всякий случай.
Дракончик снова кашлянул, склонил голову набок и пополз к Бильбо, неуклюже переступая лапками. Беспомощно болтались слипшиеся крылья. Возможно, стоило бы помочь ребёнку их расправить, мельком подумал Бильбо, отползая в угол, и с ужасом представил, что начнётся, если это будет ещё и летать.
О том, что начнется, когда это подрастет, он предпочёл бы не задумываться вовсе.
А потом обнаружил себя загнанным в угол — и с новорождённым драконом на дрожащих руках.
И понял, что, кажется, опять влип в приключение.

Рассветный час дом Бильбо встречал не в обычном сонном покое, а как-то, как бывало только в исключительно редких случаях.
Вот как сейчас.
— О, мистер Гэндальф! — возрадовался Балин. — Что привело вас сюда в столь ранний час?
— Дела мой друг, не ждут, — отозвался Гэндальф, помахивая любимой тростью. Среди гномов ходили слухи, что это остатки старого посоха, но проверить было некому, а Торин молчал как рыба. К Торину с вопросами безопасности было теперь не подступиться.
— Здесь слишком много людей, — поморщился неожиданно вынырнувший из переулка Трандуил и оправил пиджак. — Я ожидал гораздо меньшего количества.
— Вам следовало лучше проверять информацию, о Светлейший, — бодро ответил Гэндальф, пересчитал присутствующих и крепче сжал свою трость.
— Мне тоже позвольте войти, — мягко попросил совершенно внезапный Смауг, которому сегодня возжелалось быть джентльменом.
— Чёрта с два! — рявкнул Торин, поднимая автомат.
— Позволяю, — согласился Трандуил и беспардонно пнул Смауга в дверь.
Они так и ввалились в дом Бильбо — шумной гурьбой, над которой величественно возвышался Гэндальф, указывая тростью в сторону камина.
Смауг, придавленный кучей гномов, зло оскалился, принялся звереть и тут же получил прикладом по голове — Торин отлично управлялся с огнестрельным. Кто Торину его дал, отдельный вопрос, но Кили в этом так или иначе признаваться не собирался, так что не стоило его задавать.
Бильбо и в самом деле обнаружился возле камина. Сидел в центре чуть закопчёного ковра, с любимой трубкой и на редкость мрачным выражением лица. А вокруг него кольцами обвивался маленький крылатый ящер.
— Вы не торопились, — мрачно пыхнул он трубкой.
— Дела, мой друг, не ждут, — вывернулся Гэндальф и, перешагнув через кучу гномов, первым вошёл в гостиную. — К тому же ты и без нас прекрасно справился.
— Я одного не понимаю, зачем нужно было оставлять яйцо на меня? — беспомощно спросил Бильбо, потирая ладонью висок — по привычке, голова перестала болеть в тот самый миг, когда дракон разинул пасть в первый раз. Перестала, вероятно, от общего шокового состояния. — Смауг, ты же говорил, что у тебя самолёт.
Смауг отряхнулся от гномов, поднялся на ноги и снова обрёл вид хищный и безмятежный одновременно.
— Драконы привязываются к тому, кого видят первым, — признался он, — а я не готов пока к подобной ответственности. Я ещё слишком молод, чтобы обзаводиться семьёй.
— А я, значит, в самый раз? — возмутился Бильбо. — Я тоже не готов! Я вообще ужас какой безответственный!
— Не наговаривай на себя, Бильбо! — возмутился Балин и обвёл рукой и орлиным взглядом всех собравшихся. — Ты наш друг и надёжный боевой товарищ, и мы все здесь знаем, что на тебя можно положиться. Верно?
Толпа гостей замычала нестройно, но согласно, и даже дракончик радостно запищал и попытался забить крыльями, но съездил Бильбо по носу и был безжалостно выселен с плеч на ковер.
— Его надо воспитывать же, — безнадёжно сказал Бильбо. — Прививки нужны какие-то? Карточку в ветклинике, я не знаю, сухой корм? Лабораторных мышей? Что они вообще едят?
— Будем решать проблемы по мере их поступления, — бодро отозвался Гэндальф. — А тем временем, дорогой мой Бильбо, не найдётся ли у тебя чего-нибудь перекусить? А мне бы красного винца, если можно. Я знаю, у тебя ещё осталось. Располагайтесь как дома, друзья!
Он мог бы этого и не говорить, подумал Бильбо, когда вокруг него принялись шуметь, хозяйничать, чего-то требовать, с кем-то препираться, куда-то бросать свою одежду и спотыкаться о чужую, прочищать горло и распеваться — в общем, когда в доме завелась компания.
Но он говорит, каждый раз.
Возможно, в этом есть какое-то странное волшебство.

@темы: фик, Hobbit

---

I See Fire

Я говорил, что приключение закончилось? Бгг, наивный я. Прекрасное, удивительное и вообще.

@темы: видео, online, Hobbit

---

Таки упоролся не там где надо и не совсем тем. Набижал на хоббит-фест. Увидел заявки, немедленно исполнил то что лежало ближе всего, а ведь еще столько всего клевого и вообще
И это человек, у которого нет времени и сложная работа.
Короче, VII-78, Трандуил, Леголас, 680 слов.

— Дитя, — говорит Трандуил строго, — прекрати играться с короной.
У Леголаса большие прозрачные глаза и маленькие цепкие ручки.
— Нет, — отвечает он с тем же выражением лица, которое Трандуил частенько видит в зеркале после общения с бестолковыми подчинёнными.
— Дитя, — пробует он ещё раз, — корона – довольно важная… вещь.
На последнем слове он запинается, выходит скомкано, и Трандуил мысленно чертыхается. Его символ власти накрепко застрял в детских ручонках, а отбирать силой – чудовищный пример воспитательной работы.
— Нет, — повторяет Леголас и прижимает корону к себе.
Трандуил вздыхает, приседает рядом с ним на корточки, оглядывается украдкой – никто не видит? – и берёт Леголаса на руки вместе с короной.
Воспитывать детей нужно так, чтобы за этим воспитанием не наблюдал двор в полном составе.
— Мама говорит, мне не дозволено к вам прикасаться, — важно говорит Леголас, впрочем, не делая попыток с рук соскочить.
— Сегодня тебе дозволено всё.
Трандуил с трудом заходит в собственные покои – дитя на его руках тяжелее, чем кажется на вид, и слава Эру, что успел сегодня отозвать стражу – и облегчённо захлопывает дверь.
Леголас выглядит подозрительно довольным.
Трандуил смотрит на него внимательно – волосы, как мягкий бесцветный пух, лицо тонкое, нежное, когда станет старше, видна будет королевская стать. Она есть в нём уже, Трандуил замечает её в осанке, в ладно скроенных плечах, он не присматривался до сих пор, не доводилось, зато видит теперь. Видит себя.
— Ладно, — говорит он, сдаваясь. – Давай попробуем начать сначала.
Леголас кивает с готовностью и смотрит на него с таким обожанием, что становится неловко.
— Знаешь, что такое корона? – спрашивает Трандуил, одной расстёгивая пряжку и скидывая плащ на пол. Он несёт Леголаса до кровати и там сгружает его на покрывало. – Корона – это знак отличия.
— Какого? – живо интересуется Леголас.
— Высокого, — сообщает Трандуил, подумав. – Высокого отличия.
— Понятно. А мне такой будет положен?
— Будет. Когда он перестанет быть нужен мне.
Трандуил хочет, чтобы его голос звучал наставительно, но, судя по заблестевшим глазам, с его слогом что-то не то.
— А мне к вам из-за знака отличия запрещено прикасаться?
— Из-за него тоже.
Леголас смотрит на корону с обидой и наконец отставляет её в сторону. Трандуил украдкой переводит дух – теперь осталось закрепить успех.
— Мне из-за него запрещено общаться с простыми эльфийками, — замечает он между делом. – С твоей мамой в том числе.
И понимает – он попал в точку. Глаза у Леголаса делаются влажные-влажные, и теперь на символ королевской власти он глядит со страшной тоской.
— И мне тоже будет нельзя? – спрашивает он и рукавом утирает нос.
На этом Трандуил теряет терпение.
Он снова становится перед Леголасом на колени и делает лицо построже.
— Во-первых, наследные принцы носы рукавами не утирают, — говорит он, вынимая из кармана штанов шелковый платок, неведомо как оказывающийся в этом кармане раз за разом – Трандуил бы такого себе в карманы класть не стал. – Во-вторых, наследные принцы не показывают своей печали никому, — добавляет он наставительно и платочком вытирает Леголасу лицо. – В-третьих, корону я передам тебе нескоро, пройдет немало вёсен, прежде чем ты до неё дорастёшь. И в-четвёртых, женское племя – дурное племя. Не приближайся к ним слишком близко, они разорвут тебя в клочья.
— В клочья.
— В клочья. И твоей матери останется лишь оплакивать твоё холодное тело.
— Я не хочу в клочья, — жалобно говорит Леголас.
Трандуил удовлетворённо замолкает, прячет платок и забирает корону назад. В тёплых ветвях дрожит пульс, горячий, бешеный, жадный, корона золотится под пальцами, и вместе с её сердцем бьётся сердце Лихолесья. Оно снова в правильных руках.
Трандуил смотрит на Леголаса. В последний раз по-настоящему он видел его многие годы назад, в момент рождения, момент наивысшего торжества жизни, Трандуил помнит первый крик и помнит, как отшатнулся в ужасе от свёртка, который принесла ему повитуха.
Теперь свёрток уже не похож на глупое сморщенное животное. Теперь свёрток сам ходит на своих ногах, учится быть единственным принцем, учится быть разумным.
Трандуил думает – неправильно оставлять его матери.
Взгляд у Леголаса открытый, подбородок острый, а спина ровная, как гибкая лоза.
— Остерегайся женщин, — повторяет Трандуил ещё раз, на всякий случай, и отходит к своему столу.
Леголас смотрит ему в спину блестящими прозрачными глазами, и Трандуил думает – это первый раз, когда его дитя видит отца так близко. Дитя смотрит на него с незаслуженным обожанием, с любовью, ещё как следует не осознанной, с трепетом; и понимает – первый из многих.
И отнюдь не последний.

@темы: фик, Hobbit

---

Всяческое

Сходили с Кристал в магазин, купили с Кристал спатифиллум. Назвали Саймоном, водим вокруг него хороводы с ирландским виски. Ну, то есть еще не водим, но собираемся. Хотели Саймона вместо елки, но Саймон оказался скромен размерами, на него можно, разве что, нацепить новогодний дождик.
Вторым пунктом в нашем списке домашних животных стоит Калифорнийский королевский змей. Змею мы уже заранее придумали имя, его будут звать Орочимару. Орочимару нужны террариум, мыши, термоковрик и ванночка с водой - гугл говорит, что Орочимару будет в ней плавать.
Ему вообще многое будет нужно, и стоит он дорого, и содержание недешевое, но я, в общем, и не ждал ничего другого - все же Орочимару есть Орочимару в любом обличье.

По поводу таки отсмотренного пару дней назад Хоббита говорить уже ничего не хочется, но ощущение "сказка начинается заново" затерлось в спецэффектах и погибло в муках на последних пятидесяти минутах фильма.

Остальное под кат, чтобы не сильно спойлить товарищам, которые с сабжем не ознакомились.

До того как эти пятьдесят минут начались, все было здорово.
Хочу сказать - очень многое убила озвучка. Наши ребята старались как могли, но это не то, это все равно не оригинал, не дотянули.

Если бы я когда-нибудь решил писать по вселенной в целом - это были бы точно не гномы. Ну, Балин разве что, чудесный Балин, ужасно интересно узнать каким он был в молодости.
А из прочего - Галадриэль, которой в этой части вообще не было, Гэндальф, с которым я ее тихонечко шипперю, Элронд, которого я люблю еще с Властелина Колец, и теперь вот, как ни удивительно, Трандуил. Все то время, которое он красовался на экране, я на него смотрел с некоторым желание прикрыть глаза ладонью, чтобы не видеть ослепительного сияния - общими стараниями Ли Пэйса и товарищем, который его озвучивал, из Трандуила получился отличный манерный пидарас, в худшем смысле этого слова. В трейлере оно звучало как-то поприличнее, все же актеры голосом нередко творят чудеса.
А потом была сцена допроса пленного, момент, когда Тауриэль, будучи немножко в ярости, обнажает меч, чтобы, значит, отделить бесполезную голову пленного от его же тела и Трандуил ей такой: стоять! А спустя буквально тридцать секунд экранного времени сам сделал то же самое.
И вот в этот момент он для меня обрел объем. Это он то терпеливый? Да он бурлит внутри как лава, он резкий и удивительно молодой и наглый для древнего ископаемого, впрочем, у Толкиена так и бывает - чем древнее ископаемое, тем он горячее, живее. Ископаемое все делает с толком - дерется ли оно, трахается ли оно, скучает ли. Второй пункт нам, впрочем, так и не показали, но в товарищах древних я не сомневаюсь.
Это Леголас по молодости корчит из себя товарища сдержанного и высокородного, к Властелину Колец это у него пройдет.
К слову, тот же Леголас вышел на этот раз весьма спорным товарищем. Он уже постарел для этой роли, Орладно Блум давно уже не тонок и не звонок, он вырос и хоть немного, но заматерел. Но время течет в одном направлении, здесь ничего не поправишь.

Тауриэль была хороша, хоть и оригинальный персонаж.
А вот ее линия с Кили полностью потеряла естественность на тех самых последних пятидесяти минутах.
Торин мне был никак. Местами хорош, местами так очень хорош, и все-таки - нет.
А вот Бильбо - очень и очень. Глубокий товарищ, сложный товарищ, есть в нем что-то такое, непростое, его хочется крутить и вертеть во все стороны, собирать как паззл, примерять детальки и это здорово.
Последней вишенкой на моем тортике стал Смауг и первые десять минут с ним. О боже мой, какой прекрасный ящер, какое воплощение той самой древности, которая хочет и может, какое своеобразное чувство юмора, какая мощь, в конце концов!

На этом, в общем, плюсики заканчиваются, тортик перевернулся и придавил вишенку своим весом.
Не понимаю, зачем нужны были последние пятьдесят минут. Я где-то в избранном видел товарища, которому в этот самый временной промежуток хотелось орать "выпустите меня отсюда!", так вот, мне хотелось тоже. Потому что так долго я смотреть на мышиную возню не могу, слишком много беготни, какой-то бесполезной. Какие-то печи, какое-то золото, какая-то ерунда, неясно для кого и зачем в фильм запиленная. Явно же, что не для меня.
В общем, до конца сеанса я досиживал с трудом и когда Смауг поднялся в воздух, отряхнул с себя позолоту и сообщил всему кинотеатру что он смерть - я, буквально, взвыл от счастья, нутром почуяв, что именно на этом моменте создатель и решил, наконец, закончить эту красоту.

В целом - мне понравилось, правда. Я все еще люблю Хоббита и все еще пойду через год на третью часть, и даже гляну с товарищем Кристал оригинал когда он выйдет, но на вот то, что шло в кинотеатре, я своей ногой - ни-ни.

@темы: offline, online, Hobbit

---

Let It Go

Внезапно на следующей неделе будут премьеры сразу двух фильмов на которые я хочу пойти вотпрямщас. Но на Хоббита я собирался весь последний год, а вот Frozen догнало меня внезапно. Понимаете, я старый солдат, мне нельзя показывать такие ужасные вещи, которые я вам тоже покажу немножко ниже, они же мне прямо-таки в самое сердце
Трейлеры, конечно, намекают, что мультик ожидается не слишком увлекательным, но тут вот люди говорят не верьте, мол, трейлерам, они врут, идите, там красота.
И вставили, значит, вон то, которое ниже. Я вот тоже вставил. Потому что
В общем ждите меня, киевские кинотеатры, осталось совсем чуть-чуть

@темы: видео, музыка, online

---

Ну, стартуем, что ли.

Название: Чешуя
Автор: Дженовик (очень старый)
Бета: Кристал.
Размер: 5047 слов для этой главы
Пейринг, персонажи: Джирайя/Орочимару, Цунаде, прочие
Категория: слэш, намеки на гет
Жанр: экшн, детектив с налетом мистики
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: ER, мат, легкие допущения относительно таймлайна и событий канона, продолжение следует.
Отказ от прав: все персонажи и мир Наруто принадлежат М. Кишимото.

Змея вилась у ноги, лёгкая, юркая, Джирайя глянул на неё с опаской и отступил на шаг назад.
— Мне здесь паршиво, — признался он, оглянувшись.
Дом на отшибе был стар, дряхл и выглядел так, будто собирался почить с миром спустя минуту или, быть может, две. Джирайя отыскал его пару месяцев назад, когда бродил по округе, вдохновлённый новой историей – в деревне ему было душно, громко и людно, истории такого не терпят. А в дороге кисть сама просилась в руку, и на бумаге легко рождалось живое и дикое.
С домом Джирайя встретился в жаркий полдень. В руках его едва умещалась кипа исчёрканных листов, лицо заливал пот, удобное местечко для отдыха всё не находилось, а потом каменная громада выросла перед ним, увитая зеленью, полная солнцем, пыльная, брошенная. Здесь давно не случалось людей.
Джирайе тогда ещё, в первую встречу, было неловко перед её лицом, и сейчас стало неловко тоже, хоть он и был теперь не один.
— Мы заканчиваем, — сказал Орочимару. Извернулся немыслимым образом – гибкая же гадина – и в руках его оказалась змея, та самая, что облюбовала ногу Джирайи.
— Красавица, — прошептал Орочимару нежно, укладывая её в свою сумку, живую.
Джирайя ядовитой твари касаться не стал бы ни в коем разе, но его, удивительное дело, сегодня никто не вынуждал.
— Много нам ещё?
— Две или три.
Здесь можно было отыскать и больше, на втором этаже самка свила гнездо, и оттуда доносилось беспрестанное злобное шипение.
— Давай живей, — велел Джирайя ворчливо. Уселся на пол, отыскав себе местечко почище.
Орочимару глянул на него с привычной насмешкой, но всё же и впрямь поторопился.
Недостающих он изловил в минуту, и долго ещё устраивал их в своей сумке удобнее.
— Пойдём, — позвал Орочимару, закидывая внутрь полевую мышь. И первым же вышел из дома. Джирайя поднялся на ноги, вышел следом за ним и долго оборачивался на дом, который вырос на отшибе и теперь оказался не нужен никому, кроме окрестного зверья.
На каменной стене виднелся символ клана Сенджу.
— Хорошее место, — сказал Джирайя и перестал наконец выгибать шею назад.
Орочимару шёл впереди молча.
Джирайя оглядел покатые плечи, собранные в высокий хвост волосы, тонкую шею.
— Мы торопимся? — спросил он между делом.
— Торопимся, — ответил Орочимару коротко.
Джирайя ещё окинул взглядом ладную спину и смирился. Можно и позже.

До ворот они добрались к вечеру.
Красный закат окрашивал сочно-зелёное лето в тёмное, рыжее.
Джирайя неспешно шагал в сторону медицинского корпуса.
С Орочимару у ворот они расстались. Змей тащил свою добычу домой, молчаливый и беспокойный, на вопросы он отвечал отрывисто. С ним временами случалось, Джирайя в такие минуты его особо не трогал, да и неловко идти рядом в тишине. Вспомнилось вовремя, что Цунаде просила зайти, Орочимару же, кажется, и не заметил, что путь продолжает в одиночестве.
К корпусу добрался Джирайя уже в темноте.
Свет горел только в одном окне на втором этаже.
Угадать, где сегодня сидит со своими пробирками и бумажками Цунаде, было проще простого.
По лестнице Джирайя поднимался тихо. Так же тихо прошёл пустой коридор – весь медицинский корпус к ночи дружно расходился по домам, а поток раненых иссяк пару месяцев назад.
Тогда здесь было шумно, живо и остро, теперь стало пусто.
Цунаде и впрямь была за тем самым, единственным горящим окном.
Даже не подняла головы, когда Джирайя зашёл в кабинет.
— Нельзя столько работать, — заметил он мягко, доставая из походной сумки небольшой свёрток.
Цунаде вздрогнула, глянула на него устало. Глаза у неё были красные.
— Нам снова урезают бюджет, Не знаю, откуда брать деньги. Старик готов уступить, но на него тоже давят, — сказала она тусклым голосом.
— Всё будет нормально.
Джирайя прикрыл дверь, подошёл ближе и положил свёрток на стол.
— Спасибо.
Не будет – слышалось за словами Цунаде. Или будет, но уж точно не сразу, а может быть, не будет вовсе, если она перестанет просиживать ночи за ворохом бумаг.
— Мы справимся, — сказал Джирайя негромко.
Он даже решил для себя, как именно будет справляться. В мире много ещё не написанных историй, кто-то должен их ловить и облекать в слова, и почему бы не стать этим кем-то?
Цунаде кивнула. Взяла аккуратно свёрток и подкинула его на ладони.
— Всё как положено? – фыркнула она.
— А как же, — улыбнулся Джирайя добродушно и сел в кресло для посетителей.
Он и сам, право слово, едва удержался, пока нёс. Последние полгода для всех выдались нервными, старый добрый Баки сидел в Суне как приклеенный и делал вид, что застрял в песках навсегда, и в Огонь больше ни ногой. Джирайя справедливо этому не верил, но ждать пришлось не меньше месяца.
— Будет чем занять вечер, — хмыкнула Цунаде.
— По-моему, тебе хватит, — Джирайя протянул руку и осторожно коснулся её лица. – Ты неважно выглядишь, принцесса.
— Тут ничего не поделаешь.
Цунаде улыбнулась, потёрлась щекой о его ладонь и поднялась из-за стола.
– Попробую закончить сегодня пораньше.
Свёрток отправился в карман.
— Попробуй, — кивнул Джирайя и поднялся тоже.
Они виделись в последний раз не так уж давно, но Цунаде за это время осунулась сильнее, чем за военное. Ей нужен был отдых, а не гонка за финансированием, но здесь Джирайя не мог помочь ничем.
С отдыхом ей должны были теперь помогать другие.
— Как там Дан? – спросил он нейтрально, пока Цунаде нашаривала ключи и закрывала кабинет.
— Нормально. У него долгосрочная.
Джирайя кивнул.
Цунаде посмотрела на него искоса и спрятала свою массивную связку куда-то в складки плаща.
— Он хороший шиноби, — сказала она на всякий случай. – Я за него не волнуюсь.
— Конечно, нет.
Короткое, резкое – а стоило бы – Джирайя проглотил.
Дан в жизни Цунаде появился около года назад, тощий, высокий мальчишка, младше её на четыре года, и с ним приходилось мириться.
Разумеется, Цунаде за него волновалась. Волновалась, как только умеет человек, которому уже знакомо чувство неизбежной потери, с бессонницей, криком по ночам в подушку и безумными глазами поутру.
С этим Джирайя тоже сделать ничего не мог.
Только сказать – всё обязательно будет хорошо – зная, конечно же, что может и не быть.
— Ты к Орочимару? – спросила Цунаде, когда они вышли на улицу.
— Собирался, — признался Джирайя неловко. – Но если хочешь, могу составить тебе на сегодня компанию.
— Не нужно.
Дальше шли в тишине.
Джирайе же вспомнилось наконец, отчего они видятся теперь нечасто. Ведь не в работе причина, и не в личной жизни. Просто Цунаде, окончательно и бесповоротно влюблённая в кого-то другого, делалась от этого болезненно недосягаемой. Они остались друг другу друзьями, но поселилась между ними неловкость, от которой нельзя было, как раньше, завалиться к товарищу домой и надираться до самого рассвета, чтобы сбежать под утро, оставив под подушкой носок и протектор.
Теперь в доме Цунаде жил Дан, а значит, её дом перестал быть на одного, и сама Цунаде перестала быть просто собой и стала немного кем-то ещё. Человеком, которым пропахла её ванна и двуспальная кровать.
— Как он? – спросила Цунаде, когда половина пути осталась позади и молчать дальше стало нельзя. Джирайе не нужно было уточнять, кого она имеет в виду.
— Хорошо.
С Орочимару Цунаде виделась в последнее время реже, чем с самим Джирайей. Что-то у них не ладилось, делали вроде бы одно дело, но брались за него с разных концов, не признавая чужой правоты, и этого не могли друг другу простить.
— Хорошо, — повторила Цунаде.
И снова замолчали.
Джирайе думал, что неплохо бы всё-таки собраться однажды втроём и выпить как следует, и забыть старые обиды к чёрту. И ничего не говорил вслух.
Так и шагали по деревне – в тишине, сперва неловкой, а позже привычной.
И только когда подошли к дому Орочимару, у входной двери Джирайя наконец заглянул ей в глаза и спросил:
— Зайдёшь?
Цунаде улыбнулась и мотнула головой.
При свете фонаря горчинка в уголках её губ исчезла и лицо сделалось живее, спокойнее. Моложе.
— Тогда я пойду, — Джирайя с улыбкой почесал вихрастый затылок и толкнул дверь.
— До завтра, — сказала Цунаде, вдруг взяла его за руку, поднялась на цыпочки и поцеловала в щёку.
— До завтра, — сказал Джирайя, когда она отступила, и шагнул в дом, махнув рукой на прощанье.
Цунаде кивнула и повернулась к нему спиной. Кольнуло на секунду – не так всё, совсем не так, и нужно бы кинуться следом, но запах, и дом на двоих, и она в этом доме порой бывает счастливой.
Джирайя притворил за собой дверь и скинул сандалии.
Орочимару сидел со своими гадами на втором этаже, накинув зачем-то на плечи лабораторный халат.
В его руках возмущённо шипела змея с удивительно светлой чешуёй, оранжевый нижний свет над столом рассеивался тёплым бежевым.
Умиротворённо шуршали в клетках кормовые мыши.
— С возвращением, — сказал Орочимару выхолощенным голосом и погладил змею по треугольной голове.
Джирайя вздохнул, снял с себя водолазку, оставаясь в одних брюках.
— Я в душ, — предупредил он коротко. – Не вздумай уходить.
Орочимару глянул остро, приподнимая брови.
— Это мой дом. С какой стати должен уходить я?
— Точно, — усмехнулся Джирайя.
Достал из шкафа свежее полотенце и закрылся в ванной.
Под горячей водой он простоял минут двадцать не меньше, а когда вышел, Орочимару и впрямь оказался в комнате. Рабочий халат он уже сменил на домашнюю чёрную футболку, и теперь с исследовательским интересом на лице наблюдал, как одна из новеньких змей заглатывает ещё дёргающуюся мышь, держа скальпель наготове.
— Гадость, — сказал Джирайя, подойдя ближе.
Волосы Орочимару собрал в хвост, оставляя шею открытой. Узкая спина, затянутая в чёрную ткань, выглядела суховатой. Приметной впадиной тянулась от ямок на пояснице и до лопаток линия позвоночника.
Джирайя протянул руку, отвёл в сторону волосы и мягко коснулся шеи, поглаживая большим пальцем кожу возле уха.
Орочимару немедленно вздрогнул, нервно повёл плечами, но не отстранился.
— Как она? – спросил он хрипло.
Один из позвонков над футболкой выпирал особенно остро, и Джирайя несдержанно его прикусил.
Орочимару аккуратно уложил скальпель к остальным инструментам и крепко опёрся ладонями о стол.
Джирайя принял это как добрый знак и прижался пахом к его ягодицам.
— Отлично, — проурчал он. У кожи был аппетитный солоноватый привкус и запах – чуть заметный, приятный человеческий запах, которого совсем не ждешь от Орочимару с его змеиными глазами и повадками.
Джирайя ещё раз коснулся шеи, провёл пальцами по линии подбородка, рискнул и смял его губы и тут же поплатился – Орочимару щёлкнул зубами.
Джирайя басовито расхохотался.
— Не кусайся, — попросил он тихо, другой рукой погладив крепкий аппетитный бок.
Орочимару повернул к нему голову, посмотрел внимательно и сам не сдержался – вцепился в волосы Джирайи, рванул на себя.
Нижнюю губу обожгло болью – наверняка прошил зубами насквозь – и тут же появилось ощущение стремительно затягивающихся тканей. Джирайя следил за ним как заворожённый, пока Орочимару вылизывал его рот, толкался языком внутрь, вынуждал отвечать.
Джирайя так увлёкся губами, что почти упустил момент, когда принялся пятиться перед его напором.
Кровать оказалось под коленями нежданно.
— Будь со мной полегче, — рассмеялся Джирайя, когда Орочимару, всё так же молча, толкнул его на постель и оседлал бёдра.
— Заткнись, будь любезен, — прошептал Орочимару тихо, наклоняясь и задевая нижней губами мочку уха.
Джирайя послушно заткнулся, смял ладонями его ягодицы и со стоном потёрся о них членом. Было адски горячо и хорошо, и хотелось оказаться внутри, вставить в тесную дырку и трахать на всю длину, с оттяжкой, намотав длинный блестящий хвост на кулак.
От этой мысли повело окончательно.
— Не вздумай кончить раньше времени, — сказал Орочимару, отстраняясь и усаживаясь поудобнее. Расстегнул ремень на брюках Джирайи, звякнув пряжкой, опустился ниже и сочно взял в рот.
Джирайя охнул, схватил соседнюю подушку и шлёпнул её назад в кровать.
— Волосы не трогать, — прошипел Орочимару, на секунду выпустив член изо рта и облизнув головку блестящим языком.
— Сволочь, — сказал Джирайя.
Брал Орочимару глубоко, по самый корень, вылизывал ствол, трогал самый кончик, выходило грязно и пошло; да что там, он даже утренние бутерброды умудрялся употреблять порой совершенно непристойно, обо всём остальном Джирайе страшно было думать в обычное время.
Сейчас он мог только лежать бревном в постели и мелко толкаться в рот Орочимару.
Момент, когда тот стащил с себя штаны вместе с нижним бельём, Джирайя не заметил – ему было не до того.
— Долго ещё будешь расслабляться? – спросил Орочимару, выпуская изо рта член.
Джирайя с трудом сфокусировал взгляд, кивнул автоматически и устроил ладонь на его шее.
Потом перекатился на кровати, подминая Орочимару под себя, и провёл пальцами по внутренней стороне бёдер – кожа там была бархатной на ощупь. Мыслей в голове не осталось вовсе.
Орочимару ощутимо вздрогнул, выдохнул тихо, когда пальцы Джирайя добрались до его члена.
— Хорошо, — прошептал он.
Джирайя перехватил его ногу под коленом, завёл себе за поясницу – так им обоим было удобнее. Ладонью огладил крепкий ствол, сжал мошонку и тут же спустился ниже – к сжатой дырке.
Приставил головку члена и мягко толкнулся внутрь, растягивая, распирая.
Орочимару принялся метаться по кровати. Ему каждый раз становилось от этого ощущения невыносимо, он привыкал долго, а позже, когда Джирайя входил полностью, он замирал, затихал и выгибался, совершенно открытый.
Совсем как сейчас.
Резинка слетела с его волос, они рассыпались на подушке, чёрной густой волной, и липли к мокрым вискам.
Джирайя решил, что он сегодня и без того образец невероятной сдержанности, и не стал дальше держать себя в руках – вышел и толкнулся, как и хотелось, на всю длину, пока ещё неспешно.
Орочимару выдохнул, приподнялся и снова вцепился рукой Джирайе в гриву, притягивая к себе и кусая ему губы до крови.
Джирайя ответил на его своеобразный поцелуй крепко, трахая языком рот так же, как трахал членом дырку.
У них давно было в последний раз, первый голод был короток и хватило обоих совсем ненадолго. Всего через минуту размашистых движений Орочимару укусил губу особенно сильно и вдруг прижался всем телом, больно сжимая волосы. Стал тесным внутри. Джирайя понятливо кивнул и стиснул ладонью его член, позволил толкаться в свой кулак.
Орочимару выгнулся, разгорячённый, сперма брызнула на живот Джирайе, и сам он не сдержался тоже – вошёл по самый корень, чувствуя, как пульсируют вокруг его члена тонкие стеночки, и кончил, продолжая толкаться внутрь.
Они замерли так на время. Орочимару тяжело дышал Джирайе в ухо.
У них и правда давно было в последний раз, и одним заходом взаимный голод было, конечно, не утолить.
— Дай мне минутку, – прошептал Джирайя, выходя из него и падая на спину. Он чувствовал себя обалделым.
— Не дольше, — сказал Орочимару совершенно непроницаемым голосом, и если бы не лёгкая дрожь в ногам и чудесная для слуха хрипотца, Джирайя бы ему даже поверил.

Много позже, уже засыпая под лёгкий звон инструмента, Джирайя глядел, как Орочимару убирает на своём рабочем столе – спокойно и методично. Отмывает скальпели от чуть подсохшей крови, стирает белой тряпицей бурые разводы с лезвий. Укладывает на аквариум со змеями кипу исписанных бумаг, спихивает в верхний ящик свитки. На нём были домашние лёгкие брюки на голое тело, волосы он так и не собрал в хвост, и они гладкой тёмной волной стекали по спине. Горела апельсиновая пузатая лампа, окрашивая светлую кожу в насыщенный персиковый.
Джирайя страшно хотел спать, глядел и не мог наглядеться.
— Зачем мы ходили в тот дом? – спросил он тихо, чтобы ненароком не нарушить момента.
— Белая змея – к удаче. Тебе удивительным образом повезло, — фыркнул Орочимару, оборачиваясь.
— Там не было белых змей.
— Тебе стоило бы открывать глаза пошире, Джирайя, тогда, быть может, ты начнешь замечать детали.
Вспомнился лес, пустой дом с символом Сенджу на старой кладке.
— Я не смотрел на землю, — сказал Джирайя. – Выключай свет. Полвторого ночи.
— И кто в этом виноват, — Орочимару кинул через плечо насмешливый взгляд и снова склонился над своим столом. Острые лопатки на его спине стали особенно заметны, и Джирайе захотелось не то обнять крепко, не то крепко же накормить. Вместо этого он поднялся с кровати, чувствуя себя неповоротливым, тяжёлым. Подошёл к Орочимару, положил голову ему на плечо и вздохнул.
— Хорошо. Мне повезло. Я встретил змею. Мне даже кажется, я на неё наступил.
— С наступившим на змею бывает то, что бывает с наступившим на змею, Джирайя, — Орочимару посмотрел на него сверху вниз, приподнял брови и усмехнулся. – Воспаление, частичная парализация, кома, летальный исход.
Джирайя вздрогнул – воображение сыграло дурную шутку, картинка представилась вдруг ему ярко и живо.
— Давай спать, — попросил он.
Орочимару ничего не ответил.
А утром Джирайя проснулся от сквозняка и шорохов – окно было открыто, по комнате метался ветер вместе с исписанными листами бумаги.
Джирайя проснулся один.

* * *

Строительный мусор покрывал дороги так равномерно, будто специально распределяли по всей длине.
— Да сколько, блядь, можно, — почти спокойно сказал Джирайя, споткнувшись об очередную балку.
— Действительно, — миролюбиво сказала Цунаде. – Сколько может джонин бить ноги о всякий хлам?
— Я пьяный джонин, — уточнил Джирайя. – Пьяный джонин может бить ноги даже о хлам.
Язык у него даже после выпивки не заплетался, голова работала отлично, а вот ноги слушались паршиво.
Цунаде покосилась в его сторону и споткнулась тоже. Выматерилась грязно и рухнула на ближайший бордюр, по-мужски расставив ноги.
— Принцесса, пощади мой слух, — попросила Джирайя и упал рядом.
— Иди к бесам, — отмахнулась Цунаде. – У нас есть выпить?
— Есть. Но дома.
— До дома ещё нужно дойти.
— Так пошли, — предложил Джирайя рассудительно и привалился к ней боком.
— Я не хочу домой, — сказала Цунаде. – Мне там плохо.
Джирайе дома тоже было плохо.
Орочимару пропал неделю назад – и там стало тихо и пусто, и кто-то должен был кормить змей, а потом кормить мышей, которыми нужно кормить змей.
Джирайя жалел мышей – пушистые и серые, они метались каждый раз по клеткам толстенькими колобками, оборачивали вокруг себя трогательно розовые хвостики, и никаких не было сил отдать хотя бы одного колобка на съедение голодным тварям из аквариума.
Твари же в своей стеклянной банке лежали мирно и с каждым днём становились всё голоднее, печальнее, и их делалось жалко тоже.
Джирайя между ними выбирать не мог, а потому временно перевёл змей на свежую говядину.
Орочимару рано или поздно должен был вернуться, увидеть безобразие и разъяриться – змей своих он обожал.
Но пока в доме было пусто и тихо.
Джирайе не нравилось, когда пусто и тихо.
А у Цунаде дома не было даже мышей.
— На день рождения я подарю тебе кактус, — сказал Джирайя со вздохом, вытащил из сумки флягу и передал. – Может, тогда станет получше.
— Не станет, — сказала Цунаде угрюмо. Открутила крышку, отхлебнула размашисто и тут же закашлялась от крепости. – Что это?
— В Суне делают. Из кактусов. Говорю тебе, полезная штука.
Цунаде глянула на Джирайю с сомнением, выдохнула и сделала новый глоток.
— А хорошо идёт.
— Так ведь Суна же. Там плохого не делают.
Они немного помолчали. Потом переглянулись, Джирайя забрал флягу и сделал пару глотков тоже.
— За то, чтобы у этого ублюдка всё было хорошо, — сказал он зло и поднялся на ноги. – Пошли ко мне на старую квартиру. Там допьём.
И протянул руку.
Цунаде посмотрела на неё с сомнением, а потом схватилась крепко, Джирайя рванул её наверх, и они пошли в его старую квартиру, рука об руку, довольные собой, недовольные миром и пьяные как черти.
Прошлая неделя стала паршивой для них обоих.
Война не закончилась, она замерла на границе между Землей и Огнем и теперь набирала обороты заново. Уже начались первые точечные стычки между отрядами разведчиков, корпус медиков снова наполнился людьми, но пока ещё не мертвецами. От коек шёл лёгкий запах крови; Джирайя чувствовал – это начало, снова только начало.
И Орочимару оставил открытым окно и ушёл, чёрт его знает куда.
Заслужили же они хотя бы выпивку?
Джирайе думалось – заслужили.
К его квартире они шли долго, странными путями.
Сперва Джирайя долго искал к ней дорогу в ставших незнакомыми улицах, потом искал к ней же ключ – не менее долго. Потом высадил дверь, потому что ключа не нашел.
— Мы неудачники, — сказала Цунаде грустно, когда они вошли в квартиру. Внутри было темно и пыльно.
— Кактусы все делают лучше, — сказал Джирайя мрачно, стащил с себя куртку, кинул ее на пол и сел сверху.
Цунаде без слов передала ему флягу и тоже села рядом.
Они успели выпить больше половины, прежде чем завязали вялый, но все-таки разговор.
— Он хочет быть Хокаге, — сказала Цунаде вяло, махая рукой от избытка чувств. – Хокаге. Ты понимаешь что такое быть Хокаге, Джирайя?
Джирайя понимал, что он хочет в туалет, и на всякий случай покачал головой.
— Это значит быть первым. Сколько раз мы старика латали в нашем отделении, рассказать тебе?
— Не надо.
— Десяток, не меньше. Это за последний год. Он же во все дырки лезет, чуть где что, Сарутоби Хирузен на передовой и с честью защищает свою деревню своей головой, только думает при этом задницей. И Дан такой же, — закончила она горько. – И будет с ним так же. Если вообще вернётся.
— Вернётся, — утешил Джирайя.
Не живым – так по частям добрые товарищи домой притащат.
Цунаде посмотрела на него так уничижительно, будто знала точно, о чём он подумал.
— Тебе не нравится Дан.
Джирайя пожал плечами.
Дан ему не нравился, но вслух он этого никогда не говорил – и как настоящий взрослый мужчина предпочитал думать, что этот сопляк при любом раскладе ему не соперник.
— Он хороший, — с чувством заверила Цунаде, отхлебнув из фляги, — очень славный, правда. Просто он ещё молод.
— Не намного младше тебя, — заметил Джирайя меланхолично и забрал у неё выпивку.
Они давно забыли про грязный пол, и куртка теперь валялась где-то в стороне, забытая.
— На четыре года.
— Колоссальный срок.
— Пей молча.
Джирайя поднял руки, сдаваясь, и сделал пару крепких глотков.
Цунаде смотрела на него со странно знакомым выражением лица – так же смотрел Орочимару в последний совместный вечер.
— Какой же ты бестолковый всё-таки, — сказала она, подползла поближе, уткнулась носом ему в плечо и неожиданно разревелась.
И долго выла ему в водолазку о том, что никогда не простит, о том, что никто не вернётся, о том, что она не справится, а Джирайя гладил её по спине и говорил – всё будет хорошо, Цунаде. Всё обязательно будет хорошо.

Утро встретило грохотом в дверь.
— Дьявол, — сонно пробормотал Джирайя, осторожно убирая голову Цунаде со своего плеча.
— Кого там принесло? – спросила она невнятно, приподнимаясь на локтях.
— Сейчас проверим.
Джирайя поднялся на ноги, покачнувшись, отряхнул штаны от пыли и пошёл открывать.
На пороге стояло совсем молоденькое дитя с ярким волосом и глазами, полными азартного любопытства.
— Вас Хокаге ищут, господин Джирайя, — сообщило дитя, пытаясь заглянуть в комнату.
— И ведь нашли же, а, — сказал Джирайя с иронией, оглянувшись на Цунаде. Та пожала плечами, попыталась рухнуть обратно на пол, громко треснулась затылком и грязно выругалась сквозь зубы.
Джирайя фыркнул.
— Куртку мою забрать не забудь, сапожница. Я пока прогуляюсь. Узнаю, что хотят от меня Хокаге, — передразнил он. Подхватил с пола свою сумку, брошенную вчера в прихожей, и вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь.
Всю дорогу до резиденции дитя шло вприпрыжку и разглядывало Джирайю так откровенно, что тому в какой-то момент стало неловко.
— Уж будь любезна не пялиться, — сказал он мрачно, тряхнув волосами. На голове творилось страшное. Сухая жёсткая грива после ночи на полу встала дыбом и теперь не желала смотреться хоть сколько-нибудь прилично.
— На вас интересно смотреть. Вы же – Джирайя.
Зеркало для оценки блистательного внешнего вида Джирайе было не нужно.
Немедленно стало стыдно, что он, Величайший Отшельник, появился перед ребенком вот таким вот.
Утренним, помятым и с похмелья.
Настроение стало ещё хуже.
— Эй, да вы не парьтесь, — легкомысленно сказало дитя, махнув рукой, — у всех бывают плохие дни.
— О да, мне стало намного легче, — проворчал Джирайя с сарказмом и попытался всё же пригладить волосы.
— Плюс вы клёвый.
Джирайя осёкся на полуслове.
— Как там тебя зовут? – уточнил он с подозрением.
Теперь бросилась в глаза и яркая грива волос, и необычайно живое лицо. И нахальное молодое словечко вполне вписывалось в теорию.
— Кушина, — сказало дитя. И вздёрнуло усеянный веснушками нос. Диковатый рыжий узор на светлой коже, характер пламенный, и фамильный плотный цвет волос – как можно ошибиться?
— Ясно. Я запомню твое имя.
Кушина подмигнула ему и наглым образом продолжила пялиться.
У резиденции она сунула ему в руку светлый платочек с оранжевой спиралью в уголке, густо покраснела и умчалась куда-то к скале Хокаге.
— Я съем свою жабу, если ты не Узумаки, — сказал ошарашенный Джирайя вслух, сунул платок в карман и поднялся по лестнице.
Он думал, что в кабинете будет полно народу, но в нём сидел только сенсей с уставшим лицом.
— Хорошо, что ты пришёл, — сказал Сарутоби без улыбки. – У нас проблемы.
И сердце Джирайи ухнуло куда-то в пятки.

Воздух пах кровью.
— Ты бы хоть предупредил, — заметил Джирайя. – Как-то намекнул. К таким вещам людей с живым воображением нужно готовить заранее.
Телу при жизни было лет двадцать-двадцать пять, не больше. На его лице запеклась тёмная мясная корка. Местами сквозь неё проглядывала розоватая кость со свежими остатками мягких тканей, остальное прикрывала заботливая простынка.
— Ожоги. Могло быть хуже.
— Верни мне моего милосердного наставника, чёрствый старый человек. Зачем ты притащил меня смотреть на труп?
— Это особенный труп, — ответил Сарутоби, поразмыслив. Чиркнул спичкой, раскурил свою любимую трубку. К запаху крови добавился дым.
— Я мало видел трупов за свою жизнь? – спросил Джирайя с искренним любопытством.
— Таких еще не видел, — Сарутоби подошел к столу и стащил с парня простыню.
— Прости, приятель, — искренне извинился Джирайя перед трупом, шустро натягивая простынь обратно и добавил, уже для Сарутоби. – Таких я и правда ещё не видел.
Старик нахмурил брови, приготовился выдать обличающее, судя по виду, и всё же сладил с собой – расползлись в стороны уголки губ, дрогнул подбородок. Улыбнулся.
— Ты не туда смотрел, Джирайя.
Имя у него получилось на выдохе, язвительно, шипяще, почти как у Орочимару.
— А куда нужно?
Сарутоби откинул простыню ещё раз.
— Собери природную чакру.
Джирайя прикрыл глаза и сосредоточился.
Отрешиться от происходящего не получалось, волнение всё ещё отдавалось где-то в ушах. Кровь и дым осели на языке тонким железистым привкусом, собственное дыхание стало слишком громким.
А потом он почувствовал.
— Так не бывает, — сказал Джирайя растерянно, теряя концентрацию, открывая глаза.
— Ага, — тихо ответил Сарутоби.
В мёртвом теле ещё билось, едва слышно, сердце, и не было в нём ни единой капли чакры.

— Почему не вытащили меня первым делом? – хрипло спросила Цунаде.
В медицинском корпусе было много закоулков. Когда-то, года четыре назад, Джирайя бывал в нём чаще – девочки-медики его любили и баловали, некоторые относились к нему с особой заботой. Вот среди них то и была собачница Инудзука, попавшая в медицинский корпус неведомо как и неведомо зачем, зато крепкая, налитая как спелое яблоко и для своего клана удивительно талантливая в тонких манипуляциях с чакрой.
Джирайе она запомнилась тем, что обожала трахаться в подсобках, палатах и крохотной местной кухне.
Особо отпечатался в памяти хлипкий деревянный стол в ярких пятнах свежих апельсинов и широкая разделочная доска с мясным запахом.
Стол шатался от каждого толчка, на доске подпрыгивал маленький дежурный нож, Инудзука орала как дьявол, Джирайя крепко держал её затылок, мял ягодицы и, кажется, орал тоже.
Цунаде после этого не подпускала их обоих к корпусу месяц.
А потом случился Дождь, недельная миссия, которая затянулась на несколько лет; когда Джирайя вернулся, Инудзука – талантливая, крепкая, спелая – уже лежала в урне праха. Имени талантливой девочки он даже вспомнить не смог.
А вот кухня, стол – эти остались.
Теперь здесь всё выглядело по-другому. Кроме, конечно, разъярённой Цунаде. Вот ей не стали помехой ни войны, ни годы.
— Так почему не вытащили меня первым делом? – повторила она, переводя взгляд с Джирайи на Сарутоби.
— На всё есть причина, — ответил тот неубедительным голосом.
— Ты была уставшая, сонная и пьяная. Кому захотелось бы тебя будить? – рассудительно спросил Джирайя и тут же схлопотал подзатыльник, по меркам Цунаде слабый, на деле же голова мотнулась вниз от мощного удара.
— Больно же, — возмутился Джирайя.
— Заслужил! – рявкнула в ответ Цунаде.
— Я действительно не хотел тебя беспокоить, — поторопился вмешаться Сарутоби. – Ты в последнее время редко отдыхаешь.
— Отлично. У нас на руках беспрецедентный случай, полное отсутствие чакры у живого существа, нонсенс, лучшего медика Конохи решили не будить. А зачем? Ей нужно больше отдыхать, экспертизу может провести и Джирайя, который ни черта в этом не смыслит, зато талантливо разбавляет атмосферу!
— Цунаде, — сказал Сарутоби негромко, – не горячись.
Джирайя потёр ладонью лоб.
Цунаде глянула на него непроницаемо, протянула руку второй раз, и по затылку разлилось прохладное знакомое ощущение.
— Чтобы не болело, — сказала она.
Джирайя кивнул и улыбнулся – злиться на Цунаде он так или иначе не умел долго, не выходило, да и её раздражению была причина.
— Попробуем сначала? – продолжил Сарутоби и мирно пыхнул своей трубкой.
— Ладно, — сдалась Цунаде. – Рассказывайте, что известно.
Известно было немногое.
Мальчишку нашли на рассвете, на третьем тренировочном полигоне. Нашёл патруль – обожжённого, истерзанного, с пульсом, слабеющим каждую секунду, и лёгким поверхностным дыханием. Медик попытался на месте оказать помощь, влил в него прорву чакры и ничего не добился.
Первым главную проблему заметил Хьюга, и сразу же после этого мальчишку транспортировали в медицинский корпус.
Хокаге доложили где-то через полтора часа с момента нахождения тела – о том, что найден труп, потому что по-другому его состояние идентифицировать никто не смог.
— Дальше вы знаете, — закончил Сарутоби. – Я сперва действительно хотел позвать тебя, Цунаде, но решил, что начать с Джирайи будет логичнее – на данный момент он лучший из имеющихся сенсоров.
— Я не сенсор, — проворчал Джирайя.
— Так или иначе, — продолжил Сарутоби, не обратив никакого внимания на его слова, — теперь я всё же позвал тебя.
— Но, может быть, пару часов назад я бы ещё смогла его спасти, — прошептала Цунаде горько.
Сарутоби улыбнулся.
— Тебе нужно немного больше доверять своим ученицам. Поверь, они сделали что смогли.
Цунаде грустно улыбнулась в ответ.
Выглядела она удивительным образом куда лучше, чем выглядел в момент пробуждения Джирайя, и это было немного несправедливо.
— Хорошо, что требуется от нас теперь?
Сарутоби разом растерял свою мягкость улыбчивость.
— Найдите человека, который это сделал, — сказал он серьёзно. – У нас война. Нам не нужны сейчас внутренние проблемы, надвигается буря, и мы должны быть к ней готовы. Вы – Саннины. Займитесь этим делом. Погромче займитесь. Чтобы и гражданские, и шиноби понимали – Хокаге взял дело на личный контроль.
— Это мы втроём – Саннины. Нам бы Орочимару сперва отыскать, — вздохнул Джирайя и тут же напоролся на острый взгляд Сарутоби. – Что? Никто же не думает о его причастности к этому делу?
— Ты не видел, что происходило здесь без тебя, — вмешалась Цунаде. – Ничего нельзя утверждать наверняка.
— Но это же Орочимару.
— Вот именно. Это Орочимару. И он пропал весьма некстати. Так что будьте внимательны, вы оба, — попросил Сарутоби и выдохнул дым.

Домой Джирайя попал только вечером, потрёпанный и уставший.
— Чёрт знает что такое, — проворчал он, кидая ключи на тумбу и снимая обувь.
На втором этаже пищали голодные мыши, на первом было тихо и пусто. Без настоящего хозяина всё в этом доме замирало в ожидании возвращения. Джирайя, когда жил в своей старой квартире, за ней подобного не замечал. Его жильё тихо покрывалось в отсутствие владельца пылью и плесенью, но определённо без него не скучало.
— Я дома, — сказал он зачем-то вслух, как будто кто-то и впрямь мог ему ответить.
Орочимару, конечно же, не было.
— Невовремя ты всё-таки пропал, — заметил Джирайя вслух и пошел на второй этаж мыть руки – на первом была только кухня, туалет и вход в подвал.
Вечер прошёл тихо.
После шестичасового общения со свидетелями говорить не хотелось вовсе, да и было не с кем, так что Джирайя в кои-то-веки решил улечься спать пораньше.
Накормил пищащих мышей хрустящей морковкой, змеям досталась на ужин свежая крольчатина. Себе стушил остатки кролика под морковным соусом.
Наглым образом оставив грязную кастрюлю в раковине.
Почему-то казалось – такого непотребства Орочимару не допустит и непременно вернётся утром, чтобы рассказать Джирайе, какое он бестолковое неопрятное животное.
С этой мыслью Джирайя и засыпал в районе полуночи – не вышло раньше, накрыло после заката ярким, как солнечная вспышка, вдохновением, перо скользило по бумаге легко и свободно, а в клетке снова пищали мыши, на этот раз сыто.
Забылись на несколько часов тревоги, проблемы, была кружка с ароматным чаем и новая история.
Как раз к двенадцати отпустило.
Чтобы снова накрыть ночью. Чудилось в образах сновидений горячечное, тонкое, жуткое, нож со старой обмотанной рукоятью, символы по плечам, страшная маска на лице и клыки кобры, готовой к атаке.
Джирайя метался по постели, взмокший, уставший, до самого утра, и проснулся с рассветом, чувствуя себя разбитым, несчастным.
Воздух вокруг него закручивался спиралью, как пружина. Что-то готовилось произойти уже вот-вот.
Ждать оставалось недолго.

@темы: фик, Naruto

---

The Sannin

Во-первых я заебался.
Во-вторых, блин, это было охуенно
В-третьих оно наконец-то все, внеконкурс тоже выложили, теперь уже можно расслабиться, развалиться на диване и заняться чем-нибудь другим.
В-четвертых у меня осталось незаконченное макси, которое я не успел никуда пристроить. Даже во внеконкурс. Не знаю куда его приткнуть и что с ним сделать. Можно, конечно, освоить цивилизованную практику неспешной поглавной выкладки - как вариант, но я таким никогда не занимался. У меня были ФБ и дедайны, какая поглавная, о чем вы ащще
Но все-таки, думается мне, когда-то нужно это дело начинать.
В-пятых, баннер прекрасной команды немножко ниже, надеюсь им было на этой битве так же здорово, как и мне

@темы: Naruto, online

---

«Кровь и мороженое», она же «Трилогия трёх вкусов Корнетто»

... она же охрененное кино.
Хочу сказать - вот за это я люблю британский юмор. Сложно объяснить за что конкретно, но люблю безмерно. В частности люблю Эдгара Райта - он же режиссер-сценарист; Саймона Пегга - он же сценарист-актер; Ником Фростом - он же просто актер, но при всей своей непрезентабельной внешности, невероятно обаятельный.
Эти три прекрасных человека сделали сумасшедшую трилогию, которой я по личной шкале ставлю десять из десяти.
На самом деле, объективно их проекту можно поставить семь или восемь - за блестящий юмор, за то что их фильмы не только юмор; на самом деле каждой части этой трилогии серьезно недостает обычного британского изящества, выверенности, что ли. Во время просмотра ощущается граница, за которую стоит только заступить, и все, фол, никакой десятки, и, все-таки, каждый раз, по окончанию финальной сцены я закрываю проигрыватель с мыслью - это было охуенно.

Приятно смотреть, как стебутся в кадре над штампами, топчут шаблончики, ведут себя на экране неприлично и всем этим обязательно делают хорошо.
Здесь чудесным образом кастуется дружба - в самых удивительных своих проявлениях. Много, с самого первого фильма, говорится о том что внешность, условности - ерунда же, совсем не главное.
Вам обязательно расскажут о том, что все будет в вашей жизни и вкривь, и вкось, и даже когда покажется, что хуже быть не может, о, не обманывайтесь, разумеется может. А потом все станет как попало, но при этом настолько круто, что не захочется ничего другого.
Потому что к черту, в сущности, все эти шаблончики для решения жизни, без них куда забавнее, легче, и когда вы видите вокруг черное - это неправда, так не бывает, вокруг все цветное, и яркое, и живет, и дышит и вы дышите вместе с ним.

Не могу простить бестолкового русского перевода названий, не могу простить отечественному прокату, за то что высокомерно проигнорировал The World's End, хочу команду Трех вкусов Корненно на WTF. Потому что прекрасные люди сделали прекрасные фильмы, потому что боевик, зомбиапокалипсис, пришельцы, Мартин Фримен и спатифиллум. Разве есть в этом мире сочетание более прекрасное? Я вот тоже думаю, что не.

Спатифиллум это к слову - вот. Растение, верный друг и полноправный герой второй части трилогии, она же Типа крутые легавые. И мы с капитаном собираемся себе такое дома завести.
В качестве знаковой точки отсчета и немножко в честь окончания франшизы. Я буду по ней скучать. Надеюсь ребята еще продолжать совместную работу и не уйдут окончательно в дебри голливудских проектов.

*с некоторым сомнением поставил тег "один британский сериал". Не совсем сериал, зато совсем британский, пусть будет, так что.

@темы: один британский сериал, online

---

И ряд текстов, которые сложно назвать моими, потому что работа над ними шла в специфическом соавторстве - я писал только свою часть, не читая остальных. Было забавно, бгг.

Стул, которого звали креслом - по сути первый мой текст по Рексу, который я писал спонтанно, на заявку кэпа, и застрял на отметке двести слов. К сожалению, кэпу он понравился, так что он решил что его нужно дописать Получилось что получилось, получилось забавно, на самом деле, славный текст. Мне нравится.

Тайные пристрастия доктора Графа - который писала целиком и полностью Лиана, но мне пришлось принять пассивное участие.
Текст был готов за несколько часов до дедлайна, то есть вычитан, вылизан и вообще, Лиана с ним закончила и благополучно ушла в заслуженный реал, но случилось непредвиденное. Тексту не хватило рейтинга.
Где-то в середине текста была одна сценка с порнухой, которую, по ряду причин, из текста выпилили. Выпилили и бог бы с ним, вписали бы новую, но Лиана то реале, а во вторую редакцию порнуха не влезала; и вот кэп, за сорок минут до дедлайна, пришел по мне в скайп и сказал, дрожащим голосом "впиши рейтинг, пожалуйста". Я немножко охуел, потому что текста в глаза не видел, сорок минут, у текста до верхнего порога 200 слов, полноценный рейтинг не влезет, аыыы, мы все умрем. Никто не умер, конечно, я вписал рейтинг кишками, хотя кишок, конечно, там всего ничего, но было весело

Новогодняя сказка - и еще одна страшная история.
На самом деле, маленькое отступление, семь тысяч этого текста автор написал задолго до ФБ, и мой кэп долго мне эти семь тысяч подсовывал, потому что ну красота же, ну прочитай же, ну давай, нехороший ты человек.
До логического конца оставалось еще тысячи две.
Сперва мы надеялись что автор допишет его на второй левел. Потом что на третий левел или даже макси. Потом на спецквест. Автор, к сожалению, не успел, такое бывает, кэп выразительно страдал. Если бы он делал это где-нибудь в другом месте - было бы окей, но он страдал громко, в моей комнате, за ним ноутбуком и я не мог не обратить на него внимания. В общем, за четыре часа до конца выкладки кэп сказал, тоном самого грустного в мире человека "не будет у нас миди на спецквесте". И вздохнул.
Я не мог не предложить свою помощь
Хочу сразу сказать - текст уникален. Вне зависимости от того, насколько он на любителя и насколько специфичен его юмор, он все равно уникален. И стилистикой, и атмосферой, вряд ли найдется еще один такой же, а я нечасто пишу юмор и уж точно не пишу его так. Но я прочитал эти семь тысяч слов, я в них немножко влюбился и я решил - надо.
И дописал.
Еще слов триста-четыреста пришлось вписывать кэпу, когда я начал сбиваться с настроения, но главное - мы его добили.
Я не могу назвать себя полноценным соавтором, потому что я написал почти две тысячи слов, а Вера Владимировна - семь, это ее текст и ее сюжет и он чудесен. Мы, к сожалению, уже не успевали согласовать ни сюжетные детали, ни правки, у меня был карт-бланш, и очень мало времени, так что вышло как вышло. Вроде бы, вышло даже хорошо.

Пятница, 13 - а это вообще
Все началось еще весной. Мы с кэпом сидели на ее кухне и она говорила, что некому писать макси, кроме нее, и рассказывала идею. А потом призналась что кроме идеи у нее ничего нет и нам нужен сюжет. Я посидел, я подумал, и мы начали текст курить. Кэп написал полторы тыщи и этим дело закончилось. Снова началось только в сентябре, ближе к его середине.
О том как этот макси писался за неделю до дедлайна - нет таких слов Было круто, весело, большеникагда, но все-таки когда-нибудь еще, потому что здорово же.

Был еще драббл Прототип, достаточно проходной, на самом деле, был мой собственный макси, в котором девять тысяч слов, и неясно что с ними дальше делать; был кроссовер с "Пол: секретный материальчик", который мы с кэпом однажды все-таки напишем, и много еще чего было, но я основательно сдулся к началу третьего левела, так что многое не успел из того что хотелось. Думается мне, еще успею

@темы: Kommissar Rex, фик

---

Продолжаем разговор.
Этот текст я очень люблю, несмотря на ряд оговорок. Он о том, как мы умеем меняться под напором обязательств, о том что все мы были когда-то молодыми и о тайнах за пазухой, которые иногда хранят ничем, казалось бы, не примечательные люди.
А вообще он о том, почему Фриц Кунц маниакально таскает с собой платок и старательно протирает им все что берет в руки, но чего-то как-то я увлеклась деталями и первопричина осталась за кадром

Название: Песочный человек
Автор: Дженовик (очень старый)
Размер: миди, 7679 слов
Персонажи: Фриц Кунц, множество ОП, Александр Брандтнер, Кристиан Бёк
Категория: джен с элементами гета
Жанр: экшн, ангст
Рейтинг: PG-13
Примечание/Предупреждения: ООС, мат, возможно частичное АУ

Всё началось с угона полицейской машины.
В солнечный полдень, на глазах у трёх десятков свидетелей молодой человек лет двадцати-двадцати пяти, одетый в деловой костюм, открыл переднюю дверцу автомобиля, сел на водительское сидение, завёл мотор и стартовал с парковки с оптимальной для подобного маневра скоростью.
Более хамского угона полицейский участок ещё не видел.
— Это всё равно не наше дело, – отмахнулся Кунц. Для него всё просто – отдел хищений занимается хищениями, угон – не их юрисдикция, а значит, не их проблема.
Для Кунца проблемой были – деньги, которых не хватало любимой женщине, папка со списком нераскрытых дел – в нем всё по порядку и датам, Кунц делал его сам, для себя. На этот список он смотрел по вечерам, за поздним ужином, даже на любимую женщину он смотрел, пожалуй, реже.
Или, может быть, всё началось немного позже, следующим днём, со старого пальто, которое Кунцу безнадёжно велико и всё-таки до сих пор им нежно любимо. С пальто, медосмотра и женщины в белом халате, которая глянула на весы и сказала беспощадно:
— Пятьдесят девять килограмм.
Больше она не сказала ничего – люди в белых халатах только выносят вердикты, выводы приговорённые могут сделать и сами.
А может быть, всё началось с денег – так он будет думать потом. С грязных денег, которых не хватало не только его любимой женщине, как оказалось, их не хватало многим, они затягивали людей в себя, внутри каждой банкноты заточён маленький жадный человечек, которому хочется отхватить кусочек побольше; Кунц знал точно, что он не такой, и всё-таки гнался за каждым шансом, как сумасшедший.
Ему казалось – это из-за любви.
Ему казалось, такая жизнь – его идеальный вариант, его блестящая история.
Так или иначе, в солнечный полдень, на глазах у трёх десятков свидетелей всё началось.

* * *

Камера зафиксировала всё, до последнего движения.
На парковке преступник был как на ладони, он совсем не прятал лица, более того, смотрел в узкий зрачок камеры с удивительным хладнокровием – совсем как рыба в своей привычной воде, спокойный и скользкий.
— Жаль машину, – сказал Кунц.
— Жаль, – согласился Мишель. Приземистая «ауди» на экране грузно развернулась, подмигнув дальним светом.
Кунцу её водитель не нравился совершенно. Кунцу вообще не нравились парни по ту сторону закона.
— Чёрт.
Мишель откинулся на кресле, устроил голову на узкой спинке и выдохнул.
— Его никто даже не попытался остановить, – отрешённо заметил он, отталкиваясь ногой и медленно поворачиваясь вправо.
— Не вертись на стуле, – одёрнул Кунц. – Найдут через пару дней.
Машина была любимой, а оттого особенно приметной – от решёченного радиатора до заднего бампера её расцвечивали языки синего пламени.
— Хорошо горит, – заметил Мишель после того, как увидел окрас впервые, и с тех пор напрочь игнорировал требования перекрасить служебный автомобиль в стандартный чёрный.
Горело и впрямь хорошо. Два года назад новенькая «ауди» летала по дорогам Вены, превышая скорость по поводу и гораздо чаще без, Кунц ворчал иногда, конечно, но ему машина нравилась тоже – глубокий синий был ей к лицу, или к радиатору, чёрт знает, что там у этих машин, водить их Кунц не умел и уж точно не разбирался в устройстве. Просто – шло же.
А теперь она тяжело ползала по гравию служебной стоянки, непривычно серая и скучная на чёрно-белой пленке.
— Нам нужно найти её первыми, – сказал Мишель.
— Там было что-нибудь ценное? – спросил Кунц, деловито доставая блокнот.
— Вроде того.
— Давай список, я передам ребятам.
Мишель ещё раз оттолкнулся ногой от стола и повернулся лицом к единственному в кабинете окну.
Широкое, в полстены, оно выходило на восточную сторону. Неровная кирпичная кладка с наружной стороны пряталась под толстым слоем цемента, и за несколько последних лет тот уже начал браться трещинами, но здесь, внутри, всё было тщательно выбелено и выскоблено. Здание осталось с довоенных времен, так Кунц слышал; и видело больше, чем большинство жителей Вены успевают за всю свою жизнь, и всё-таки в очередь на реконструкцию его пока не ставили.
Если прийти сюда ранним утром, из окна, широкого, едва ли не в полстены, можно было увидеть красный рассвет.
Сегодняшний давно прошёл, и всё же Мишель всматривался в горизонт так внимательно, будто солнечное яблоко с минуты на минуту должно было выкатиться из-за рыжих венских крыш.
— Так что со списком? – спросил Кунц осторожно через пару минут, когда стало ясно, что ответа он не дождётся.
— Без него, – ответил Мишель, резко отворачиваясь от окна.
— По-моему, я не совсем понимаю, – признался Кунц.
— Фриц, мне не нужно, чтобы ты отдавал список ценных вещей «ребятам», мне нужно, чтобы ты отыскал машину самостоятельно.
Кунц посмотрел на него с некоторым недоумением.
— Это не наше дело.
Напрасно вытащенный из папки блокнот отправился на место.
Можно было бы, конечно, просто кивнуть согласно и оказать услугу, но угон служебной машины, даже если это машина Мишеля, не профиль отдела хищений. Не стоит связываться со странными ребятами, которые широким бестрепетным шагом заходят на территорию служебной автостоянки и смотрят в камеры такими глазами.
— Ты должен мне помочь, – сказал Мишель с нажимом.
— Нет, не должен, – возразил Кунц, чувствуя лёгкое беспокойство.
На экране небольшого монитора всё ещё ползла, едва ли не задевая гравий брюхом, грузная «ауди», то замирая рядом с выездом, то возвращаясь назад на площадку – Мишель поставил эти шестьдесят секунд на повтор.
Когда Кунц перевёл взгляд с экрана на своё непосредственное начальство, Мишель казался настороженным, и это было несправедливо.
Кунц не был против оказать услугу старому другу – а Мишель друг достаточно старый и, что самое главное, достаточно друг – но только в случае, если будет хотя бы дозволено знать, с какой целью он нарушает собственноручно проведённую однажды черту.
И если официальная статистика не будет знать об этой услуге ничего.
Кунц совсем не был уверен в том, что всё будет именно так.
— Фриц, – начал Мишель неожиданно мирным тоном, – ну мы же давно знакомы, ты меня знаешь. Я бы не стал говорить, что ты должен успеть первым, будь это не так.
В уголках его губ пролегла жёсткая складка.
Кунц приподнял брови вопросительно.
— Ты просто не всё понимаешь, – добавил Мишель. – Ну же, Фриц, мне не на кого положиться, кроме тебя.
— Я лично не стану делать ничего, – ответил Кунц, теперь уже возмущённо, и взял в руки пульт. Он собирался посмотреть господину угонщику в глаза, ещё разок, чтобы убедиться в том, что его решение прямо сейчас – самое верное.
Когда Кунц снова глянул на Мишеля, тот снова повернулся к нему спиной, лицом к восточному окну.
И хотя всё ещё было хорошо, Кунц почему-то почувствовал пустоту в лёгких.

* * *

Виктория открыла дверь через минуту после его звонка, и кроме кружевного комплекта нижнего белья – Кунц подарил пару недель назад – на ней не было ничего.
— Я сегодня слишком рано?
— Вовремя, – улыбнулась Виктория.
Кунц кивнул и вошёл в прихожую, захлопнув за собой дверь. Ни к чему соседям видеть и слышать, что происходит в чужих прихожих.
Это маленькая, неловкая тайна – у Фрица Кунца, чуть полноватого, педантичного мужчины средних лет есть любимая женщина. То есть это, конечно, раньше он был полноват, последние пару лет даже самому себе Кунц казался изрядно постаревшим со времён студенческой скамьи тощим брюзгой.
А она всё ещё красавица. Самая красивая, самая лучшая, девять лет назад впускала его в нижнем белье в свою квартиру, а последние шесть квартира у них общая.
Любимую женщину звали Викторией.
Кунцу нравилось её полное имя.
— Может, в кровать? – спросил он тихо, сминая задники и наспех скидывая ботинки.
Виктория покачала головой.
— Давай здесь. Чёрт, холодный какой, – выдохнула она, помогая снимать пальто и тут же скидывая его на пол. Громко взвизгнула молния на брюках.
— На улице плюс восемь, конечно, холодный. Рубашку не трогай, – прошептал Кунц в ответ, когда Виктория, оставив в покое его ширинку, потянулась к воротнику.
— Обойдешься.
Под рубашкой Кунца – дряблая бледная кожа, и ему совсем не хотелось представать перед любимой женщиной в подобном виде, но Виктории на подобные мелочи всегда было плевать. У неё аккуратная талия, симпатичное лицо, тугие бёдра и красивые груди – ничего не изменилось со времён их знакомства.
— Давай уже, – прошептала Виктория жарко, и Кунц послушался. Прижал её крепко к стене, сдвигая в сторону тонкое кружево трусиков.
Они встретились на первом году обучения. Попали в одну группу, как в очаровательном дамском романе. Дружба была крепка и внезапна – Фриц Кунц – о, как много в этом имени – и Виктория.
— Лучшая задница на потоке, – подмигнул как-то Мишель, растягивая рот в похабной улыбке. Кунц кивнул, стиснул правую руку в кулак и тут же зарядил Мишелю в нос. В целом он был согласен – задница и в самом деле была лучшей, и не только задница, но сказать об этом вслух было совершенно непристойно.
Виктория, как женщина, которая всегда побеждает – была хороша от кончиков пальцев до округлых ягодиц.
Она всё ещё иногда выходила встречать Кунца после работы в нижнем белье, которое до сих пор ей шло, а Кунц в такие минуты всё еще готов был вести себя как влюбленный мальчишка, только в отличие от себя десять лет назад, теперь в моменты кульминации он аккуратно зажимал ей рот, потому что не стоит беспокоить соседей подробностями чужой сексуальной жизни.
Совсем как сейчас.

— Бифштекс, – сказала Виктория уже позже, накидывая на плечи крохотный халатик, пока Кунц ползал по полу, собирая разлетевшиеся под напором страсти пуговицы – рубашку они порвали.
— Что?
— Сегодня на ужин бифштекс с кровью, – повторила она, присаживаясь на тумбочку. Сунула руку в карман лежащей на ней куртки и достала смятую пачку сигарет.
— Тебе же нельзя, – Кунц поднялся на ноги и отряхнул колени.
— Кто сказал?
Кунц растерянно провел ладонью по шее и постарался прикрыть живот пострадавшей рубашкой.
— Ладно, – кивнул он. – Тебе можно. Что там с бифштексом?
— Пойдем, попробуешь, – оживилась Виктория.
Кунц не хотел пробовать бифштексы с кровью, но всё-таки пошёл следом за ней на кухню, сжимая пуговицы в горсти.
Кухня у них была узкой и светлой – Виктория, как и всё в этом доме, проектировала её сама, когда ещё работала дизайнером интерьеров. Здесь вполне можно было развернуться вчетвером, только нечего было делать на их кухне четверым, кухня была целиком и полностью территорией Виктории.
Бифштекс обнаружился на светлой мраморной панели.
— Попробуешь? – прошептала Виктория. Ножом она вламывалась под золотистую корочку, в чуть розоватое, истекающее соками мясо.
Кунц кивнул и послушно открыл рот. Душистое, кисловатое, оно, кажется, таяло, растекаясь на языке тонким вкусом.
— Замечательно, – сказал Кунц, тщательно пережевывая мясо и сглатывая слюну.
— Замечательно, – повторила Виктория.
И просияла.

* * *

— Пятьдесят девять, – сказала женщина в белом халате и зафиксировала данные. Кунц с некоторым стыдом натянул слишком широкие брюки и накинул рубашку на плечи. Женщины в таких вот халатах ему совершенно не нравились. Рядом с ними всегда бок о бок шли стерильные кабинеты и острый запах распотрошённой аптечки, а Кунц терпеть не мог ни того, ни другого.
— В целом вы вполне здоровы, но я бы посоветовала усиление физических нагрузок для наращивания мышечной массы и хорошее полноценное питание.
— Вчера у меня был на ужин бифштекс, – обиделся Кунц и застегнул верхнюю пуговицу. Ключицы у него были в засосах, совершенно некстати.
— Зато до этого несколько дней не было ничего кроме чая на обед, завтрак и ужин, – хладнокровно перебила его женщина.
Она была неправа, сэндвичи, а не чай, – сэндвичи Кунц обожал – но говорить об этом сейчас было не слишком разумно.
— Я хорошо питаюсь, – сказал он с достоинством и заторопился с рубашкой.
Зеркало напротив безжалостно демонстрировало ломкие рёбра, впалый живот и рыхлые глубокие кожные складки. Прошло десять лет со времен цветущей юности, и, кажется, они не пошли отражению на пользу.
— Попробуешь? – спрашивала Виктория, глядя на него из зеркала, и Кунц, конечно, пробовал. Любимым женщинам не отказывают, особенно если речь идет о маленьком бифштексе с кровью.
Даже если этот бифштекс больше похож на кусок сырого мяса, покрытый тонким слоем соуса и специй.

— Послушай, Фриц, мы всё-таки должны об этом поговорить, – решительно начал Мишель, едва только Кунц переступил порог его кабинета. Он снова был взволнован, без видимой причины, но больше не смотрел так, будто был готов в любой момент пробить висок Кунца своим любимым «паркером».
— Я только что с медосмотра, – заметил Кунц, присаживаясь на стул.
— И?
— И вешу пятьдесят девять килограмм. Маловато, тебе не кажется?
За окном расцветали оттенки полуденной Вены, греющейся в солнечном свете.
— Давай мы поговорим об этом позже? – Мишель нетерпеливо подался вперёд.
— Ну, позже случая может и не представиться, судя по всему, – Кунц пожал плечами и качнулся на стуле. – Я страшно отощал в последнее время, эта бестолковая девица пригрозила мне язвой желудка, анорексией и ещё чем-то. Вроде бы правильное питание, здоровый сон и меньше нервов, так что ты не мог бы освободить меня от…
— Фриц, – оборвал Мишель. Кунц вынужденно перевёл взгляд на него.
Они в кабинете были вдвоём, как и вчера. Как и вчера, это была плохая идея – остаться в кабинете вдвоём.
Вокруг Кунца медленно начинала раскручиваться спираль, он чуял её кожей, и внутренний упорядоченный мир инстинктивно против неё протестовал. Этот мир совсем не готов был менять привычный расклад.
— Фриц, – повторил Мишель уже мягче, и жёсткая складка у губ чуть сгладилась. – Это моя любимая машина, ты же понимаешь. Мне нужно отыскать её первым.
— Почему бы тебе самому ею не заняться? – спросил Кунц уже не так решительно, как вчера, но всё ещё достаточно твёрдо.
С Мишелем они были знакомы вроде бы одиннадцать лет, или, возможно, дольше. Учились вместе, жили в одной общаге, вдвоём после окончания обучения поступили в отдел хищений криминальной полиции Вены. Пару лет назад Мишель самодовольно оседлал кресло их бывшего начальника и расцветил чёрную служебную «ауди» синими языками пламени, но так и остался для Кунца просто Мишелем – рисковым раздолбаем Мишелем с наглыми глазами и смелыми идеями.
Сам же Кунц для Мишеля – всегда был просто Фриц, и в этом всё тоже осталось по-прежнему.
У Мишеля есть деньги и связи, у Мишеля есть положение в обществе, Мишелю ничего не стоит пробить по своим каналам свою любимую машину и получить ответы свои ответы, так почему нет?
— Не могу, – ответил Мишель на один заданный и массу молчаливых вопросов, и Кунц кивнул.
— Я тоже так не могу, – сказал он тихо.
— А если я тебе всё расскажу?
— Всё равно нет, – покачал головой Кунц. – Не обижайся, ладно? Ты знаешь, у меня тоже есть свои причины.
— Мне не к кому обратиться, кроме тебя, – сказал Мишель тихо и провёл пальцами по столешнице, как будто не знал, что делать с бестолковыми руками, с головой выдающими волнение.
Мишель знал, куда целить, и знал, с какой силой, и всё же промазал.
Потому что у Кунца были причины. У Кунца была Виктория и любимая работа, и одна не смогла бы существовать без другой, так уж вышло, и ни одну Кунц не мог потерять.
Так что он молча поднялся из-за стола, чтобы выйти из кабинета. И вышел бы, но Мишель глянул остро и заговорил снова:
— Я тебе заплачу.
Мишель и в первый раз знал, куда бить, просто так уж вышло, болевая сместилась, сменила расцветку и форму – или просто точку приложения. Теперь же Мишель ударил снова, изо всех сил, в беззащитное, открытое, ударил со знанием дела.
— Согласен? – спросил он, щуря глаза. Под пальцами у него скользило дорогое красное дерево.
На этот раз Мишель попал точно в цель.

Обычно Кунц изучал людей как головоломки – не выходило у него относиться к людям как к людям. Кунцу с людьми было тяжело. Кунцу они казались суетливо-бестолковыми – большинство из них, и люди, кажется, отвечали ему взаимностью.
У Кунца всегда и всё было по порядку, по полочкам, другое ему было представить сложно, да и с воображением не слишком ладно шли дела.
Зато головоломки, в отличие от самих людей, Кунц складывал с восторгом и удовольствием. Сложность обычно была в том, чтобы отыскать все детали, а прочее однажды срасталось само собой; только люди-головоломки зачем-то прятали свои детали получше. Люди не очень-то любили тех, кто их складывал, и особенно не любили тех, кто сложил.
Вот Викторию, к примеру, Кунц сложил. Года четыре назад сложил, аккуратно установил на маленький постамент и с тех пор подходил только для того, чтобы стряхнуть пыль заботливой тряпочкой – педантичный, последовательный Кунц.
Одиннадцать лет назад Виктория училась на втором курсе и твёрдо держала в руках пистолет.
— Ствол ей идёт, – задумчиво говаривал Мишель, и у Кунца рука не поднималась его за это стукнуть – потому что действительно шло же.
Не только ствол, ей шла короткая стрижка и аккуратная форма. Единственной выпадающей из общей картины деталью был сам Кунц – он Виктории не шёл совершенно.
Толстяк Кунц, тупица Кунц, зануда Кунц – странно даже, что Мишель и Виктория соглашались стоять рядом с ним на одной ступени.
Девять лет назад Виктория уверенно отложила пистолет в сторону – до лучших времён, взяла в руки простой карандаш, и оказалось, как-то совершенно внезапно, что с бумагой и серым грифелем она справляется даже лучше.
Шесть лет назад Виктория уже сделала себе имя как дизайнер.
У неё был точный глаз и никогда не дрожали руки, она работала и получала неплохие деньги, и всё-таки ей было их мало, как сейчас мало Кунца.
Виктория никогда не была из тех людей, которые собирают многомиллионные коллекции на сберегательных счетах, она предпочитала пускать деньги в дело, и лучше – сразу после получения их на руки. Виктория способна была потратить несколько тысяч за день и несколько десятков тысяч за ночь, Кунцу же оставалось только пытаться обеспечить её всем желаемым, а что ещё может сделать мужчина для женщины, которую любит?
Её психолог говорил – в какой-то степени это можно считать отклонением, но пока ещё рано – болезнью. Кунц шесть лет назад ухватился за эту мысль с радостью и до сих пор был уверен, что не просчитался.
Есть масса способов достать деньги, когда работаешь в отделе хищений; вся сложность в том, чтобы схема сработала тихо и верно, и Кунц даже успел разработать несколько таких, но так и не решился применить хотя бы одну.
Грязные деньги – это деньги, на которых держится торговля наркотиками, внутренними органами, оружием, на них всегда будет кровь, просто чуть меньше на одних и гораздо больше на других.
Кунц не собирался брать эту кровь на руки.
Но Мишель – это старый друг, который достаточно друг, а разве может один достаточно друг подставить другого?
Когда Кунц тихо ответил «Согласен», он предпочёл думать, что всё-таки не способен.

* * *

— Полицейская машина должна быть неприметной. Вы стражи порядка, разумеется, никому из вас не придется рассекать по Вене на «феррари», но всё-таки совет рекомендую запомнить, – сказал Мишель назидательно. Стажёры – Пауль и Петро – смотрели на него скептически. – Но, к счастью, из любого правила есть свои исключения, – добавил Мишель тут же с нажимом и нежно провёл ладонью по огненному бамперу.
Это было два года назад, сразу после локальной смены власти в отделе, и Мишель никак не мог наглядеться на свою детку.
Кунц тогда закатил глаза, но прослушал инструктаж вместе с молодняком, и даже им немного гордился. Детка была такая одна на весь город.
Да, два года назад она привлекала порой больше внимания, чем Кунцу хотелось, но так уж вышло, что прямо сейчас её расцветка увеличивала шансы на удачный поиск.
А у Кунца было на него не так много времени, как оказалось.

Они долго ещё сидели в кабинете после окончания разговора – Кунц, Мишель и его повисшая в воздухе не слишком впечатляющая история. Каждого её поворота, каждой детали стоило ожидать, и, конечно, Кунц ожидал. Разве мог человек, всю сознательную жизнь складывающий головоломки, пропустить детали, которые сами просятся в руки? Нет.
А вот теперь, когда они с Мишелем разошлись по рабочим столам, оказалось, что у Кунца теперь полно дел.
Нужно было разложить детали по полочкам, чётким и ровным, как дорожная разметка. Составить список – по пунктам, датам и людям.
Опросить свидетелей, сделать пару звонков, съездить в несколько мест.
У Кунца не было времени, чтобы всё обдумать как следует, его спираль начала раскручиваться на парковке и вот теперь принялась разворачиваться как следует, широко и броско, возмещая каждую потерянную минуту чувством безнадёжно упущенного момента.
Кунц сидел над списком, ему хотелось выпить и завыть, а нужно было держать себя в руках и заниматься делом. Работа знакомая, работа привычная, мыслей она не занимала совершенно, а весь остальной отдел тихонько гудел в предвкушении вечерней пятницы.
Разъезды сами собой отошли в субботние планы где-то в районе трёх часов.
Мишель не показывался из своего кабинета, разве что только один разок вышел, кофе сделать, и тут же снова скрылся за дверью и матовым её стеклом.
— Эй, Фриц, – позвал его Пауль, когда от телефонных разговоров у Кунца уже начала гудеть голова, а солнце подкатилось к закату и боком забралось в окно, – пойдёшь с нами в бар?
Кунц покачал головой.
Пауль – тот самый, бывший стажёр, был славным парнем, но по пятницам Виктория готовила пасту под соусом болоньезе, специально для Кунца заменяя говядину нежной свининой, и невозможно было пойти в бар в таких условиях.
Петро, кстати, в отделе хищений так и не прижился. Ушёл около года назад, хлопнув матовой дверью, а Пауль остался, хваткий, предприимчивый парень с отличными связями и любовью к дорогой выпивке, которая Кунцу была не по карману.
— Точно? – спросил Пауль.
Кунц сдержанно кивнул.
— Я сегодня домой, – ответил он спокойно.
Забрал со стола свой список, устроил его аккуратно в любимой чёрной папочке, той самой, с нераскрытыми делами, которая лично для него, и влез в пальто.
Дело есть дело, каким бы оно ни было.
Дело нужно сделать во что бы то ни стало, даже если придется полностью занять им голову и выходные.

* * *

Сегодня паста оказалась приторной на вкус.
Разнообразие было приятным, и каждый отдельный кусочек мяса Кунц устраивал во рту долго и тщательно пережёвывал после, запивая мелким глотком игристого вина.
А после ужина отправился в прямиком в сортир.
— Всё хорошо? – поинтересовалась Виктория из-за двери. Голос звучал глухо.
Не то чтобы у Кунца и правда было всё хорошо.
— Я в порядке, – отозвался он, включая воду на полную мощность.
— Если что-нибудь не так – ты говори мне.
— Конечно, – ответил Кунц. Дождался тихих шагов, подошёл к унитазу, открыл крышку и следующие пять минут неинтеллигентно выблёвывал свой заботливый ужин.
Где-то в холодильнике должен был остаться обезжиренный йогурт, и Кунц надеялся до него добраться, когда Виктория уснёт.
Её психолог говорила – время расставит всё по своим местами. Не помешало бы мнение кого-нибудь помимо сорокалетней старой девы, но Виктория относилась к женщинам в белых халатах так же, как относился к ним Кунц. В больницу её было не затащить.
К тому же, сама Виктория психолога не слушала вовсе. Она с почти профессиональным интересом оглядывала её кабинет, с удовольствием гладила любопытные предметы на столе и выглядела пусть и не душевнобольной, но и не вполне здоровой, определённо.
На первом сеансе Кунс ещё пытался её осадить, но психолог – Анна Бернхард, худая, усталая женщина с узким лицом и тяжёлым взглядом, осадила его самого парой фраз.
— Она не сумасшедшая, Фриц, осознайте это, прошу вас, – сказала она спокойно. И Кунц старался осознавать.
В последнее время Виктория кормила его за ужинами сырым мясом, сладкой пастой и супом со вкусом лимонной кислоты, и осознание стопорилось, к тому же для самого Кунца это было не слишком хорошо; и всё-таки он съедал всё, до последней капли соуса на тарелке.
Чтобы потом бежать в туалет, опустошать желудок и прятаться в ванной с кефиром и булочками.
Кто из них с Викторией был менее здоров – открытый вопрос, но зато в последнее время она раньше ложилась спать и крепче прижималась к Кунцу по ночам.
— Пятьдесят девять, – сказала женщина в белом халате тоном, которым сообщают о смертельной болезни, но это ничего. Дело было не только в еде, Кунц для Виктории был готов на всё, потому что разве не должен мужчина делать всё, чтобы его любимая женщина была счастлива? И Кунц тоже старался как мог.
К тому же, кажется, днём Виктория снова начала заниматься работой. Кунц сам видел – наброски на листах формата А4 из пачки бумаги, притащенной пару недель назад с работы.
Это был хороший знак.

Когда Кунц, уже успевший вымыть посуду, пришёл в спальню, Виктория уже тихонько сопела, раскинувшись на всю ширину их двуспальной кровати.
— Хочу новое кольцо, – прошептала Виктория неразборчиво, пока Кунц укладывался рядом с ней и выключал ночник.
Правая рука у неё была в грифеле и красноватых пятнах.
Кунц одёрнул рубашку – в последнее время он спал только в них – и повернулся к Виктории лицом.
Зеркала в прихожей, ванной и гостиной были к Кунцу одинаково беспощадны.
Тело в отражениях было Кунцу незнакомым – дряблые, в рыхлых складках руки и ноги, обвисшие ягодицы и живот; увеличьте физическую нагрузку, господин Фриц, питайтесь четыре раза в день и снова будете лосниться от пота, а тело ваше, сейчас неприглядно тощее, отечёт соками и наполнится жизнью.
— И платье, хорошо? – пробормотала Виктория, кажется, почти сквозь сон.
Кунц подумал с какой-то обречённой радостью, что деньги, обещанные Мишелем, ему пригодятся.

* * *

Кунц всегда любил свою работу.
— Вот смотри, – сказал Мишель, носком зимнего ботинка выводя на снегу чуть кривоватый круг. – Видишь? Это наш мир.
Конечно, Кунц видел. Они опаздывали на лекцию по зарубежному праву, но Кунц действительно видел примятое с одной стороны откровение и терпеливо ждал, пока Мишель его закончит.
Вместо этого Мишель крепко схватил его за локоть и аккуратно перечеркнул свой «мир» напополам.
— Прекрасно, – кивнул Кунц. – Теперь мы можем идти?
— Видишь линию? – спросил Мишель, глядя на снег с восторгом.
Кунц обречённо потер лоб.
— Это не просто линия, это наш закон, Фриц.
— Это крест на нашем зачёте, Кацман не любит прогульщиков. Пойдём, Мишель…
— Нет, ты только послушай! – воскликнул Мишель, вцепился в локоть Кунца покрепче и с силой опустил ботинок на свою демонстрацию.
— Пресвятая дева, – пробормотал Кунц.
— Линия – наш закон, Фриц, и мы должны защищать тех, кто на верной стороне, – строго сказал Мишель, протянул левую руку к небу и тут же запутался в ногах.
— Нас ждет Кацман, чёрт тебя дери, – прорычал Кунц, дёрнул Мишеля вверх и потащил его в сторону корпуса.
Кривоватый, расчерченный напополам мир остался лежать в снегу.
Кунц потом не раз к нему возвращался, к этому миру напополам. Никак у него не выходил из головы снежный рисунок. Вот круг, вот линия, а вот половина круга, которая почему-то вышла неправильной.
Линия проходила там, где нужно было кому-то другому, и Кунц это находил совершенно несправедливым.
Они с Мишелем отучились в университете не больше года, молодые, идейные, и мир их ждал, жаждущий революций и новой крови.
Это потом как-то так вышло, что никто никого не ждёт. Для Кунца вышло на втором курсе, на одной из первых практик. Группу отвели в прозекторскую, скальпелей в руки, конечно, не давали, и труп выбрали попроще, а Кунц сперва твёрдо решил на него не смотреть, но сделал ошибку – посмотрел на Мишеля. И раз и навсегда запомнил выражение лица – потрясение. А потом и сам перевёл взгляд на стол.
Женщине было около сорока на вид, патологоанатом утверждал, что она мертва уже пару недель. При ней обнаружили сумочку с документами, фотографиями детей в паспорте и ключами от машины. Лицо видно было только частично – даже неопытный Кунц распознал следы клыков, наверняка собака ухватила за щёку и разодрала левую половину лица в клочья.
Женщине на столе было около сорока на вид – с правой, разумеется – стороны, и не было ничего, что могло бы ей, уже пару недель как мертвой, хоть чем-то помочь.
А Кунц решил, что он с этого дня взамен будет помогать живым.
Это позже оказалось, что гораздо больше оперативной работы ему подходила работа бюрократическая в самых её вязнущих на зубах проявлениях. Кунцу нравилось сидеть в участке и перебирать бумаги, сортировать папки, компоновать данные, нравилось писать отчёты. Этим он и занимался последние годы.
У него никогда не было проблем с поиском краденого, Кунц знал – каждая вещь оставляет свой след, и знал, как этот след отыскать.
Полицейская машина, расцвеченная синими языками пламени, след оставляла огненный.

Сонная суббота ещё только приходила в себя за окном после горячей пятницы, а Кунц уже успел сделать несколько звонков, прихватить с собой термос с горячим кофе и уехать на встречу со своим списком.
Конечно, Викторию лучше не оставлять одну, хотя бы на выходных стоило бы побыть рядом с ней, но на этот раз есть дело, за дело прилично заплатят, и, в конце концов, из них двоих именно Виктория хотела новое платье, Кунцу они не к лицу.
Вена дружелюбно встречала его холодным рассветом.
Безветренная, ранняя Вена, с тонким сиреневым небом.
Кунц долго стоял на остановке возле дома, глядя вверх.
На самом деле сегодня он шёл искать совсем не машину. Приметная «ауди» дала бы о себе знать, стоило только кинуть правильный клич. Сегодня Кунцу нужно было другое.
Когда солнце начало пробиваться краснотой сквозь голые ветви деревьев, Кунс решил, что пора. Вздохнул тяжело, поправил зачем-то надетый галстук и сел в первую же маршрутку, не посмотрев на её номер.
Сегодня у него не было чётких планов, только примерные ориентиры и чутьё, зовущее Кунца вперёд.

Музейный квартал встретил мрачно.
— Не видел, – сказал нищий старик, чуть прищурившись.
На Северном вокзале Кунца послали без разговоров.
— Ты не вовремя просто, малыш, – снисходительно пояснила молоденькая проститутка.
Кунц прекрасно знал, что не вовремя, но другого времени у него могло и не быть.
— Ничего, – покачала головой дама, выгуливающая собачку в парке Шуберта.
Все они, так или иначе – не простой нищий, не простая проститутка и вовсе не дама с собачкой; у Кунца, как и у всякого приличного полицейского, была своя скромная сеть, и за всё время работы он растягивал её как мог.
Кунц всегда был низкорослым; три года назад он походил на круглый жизнерадостный пончик в своём старом любимом пальто, которое теперь было отчаянно ему велико, а тогда, пожалуй, немножко жало в животе.
Кунца не боялись нищие и не воспринимали всерьёз господа, которые уже стояли на черте закона, но пока её не пересекали, и это было для Кунца хорошо.
Чем больше сеть, тем удачливее будет её владелец по правильную от закона сторону, и Кунц имел все основания считать себя удачливым.
Бездомные – люди из Вены, рожденные её улочками, оставались в них до самой смерти и всегда знали больше других. Если где-то в одном из закоулков города случилось что-то стоящее внимания, город об этом, конечно, знал, а если знал город, то знал и кто-нибудь в нём. Нужно было просто знать, кому стоит задавать вопросы.
Кунц знал, и возле Шотландского монастыря он наконец взял верный след.

Фотография была сделала пару месяцев назад, на дне рождения.
— Холодно, чёрт, – ворчал Мишель, натягивая пониже рукава короткой футболки. По его рукам змеились припухшие вены.
Пикник в парке был общей дурацкой идеей, но Виктория выглядела счастливой, и в девушке Мишеля – очередной, о пресвятая дева, сколько же их у него было и будет – явно нашла приятного собеседника.
— Не ной, – ворчливо попросил уже слегка нетрезвый Кунц, доставая фотоаппарат. – Давай лучше сюда свою улыбочку.
Мишель глянул сердито и всё-таки не выдержал, расхохотался. На фотографии он вышел счастливым и летним.
Кунцу фотография нравилась.
— Было дело, – кивнул, глядя на неё, патлатый мальчишка восемнадцати лет. – Пару недель назад. Встретились, пообщались, обменялись пакетами, разбежались. Неприятные парни.
Кунц кивнул и спрятал фотографию под пальто. Сейчас оно действительно было ему велико, и в этот момент как никогда остро Кунц ощущал – добродушный, чуть полноватый мечтательный парень прошлых десяти лет немного изменился, возможно, не в лучшую сторону, и этому парню совсем не подходят уютные старые вещи, как бы ни были они ему дороги.
— Можешь что-нибудь ещё сказать? – спросил он.
Мальчишка пожал плечами.
И в самом деле, рассказывать здесь было нечего.
Теперь нужно найти машину и выяснить, можно ли сделать так, чтобы все важные Кунцу люди вышли из этой ситуации без потерь.
Громада монастыря возвышается за его спиной.

Мишель – старый друг.
Одиннадцать лет за спиной, начинали работу в отделе вместе, были напарниками.
Такие, как Мишель, вообще встречаются редко. Он не лез в проблемы Кунца, не пытался пробраться в душу через чёрный ход, в его репертуаре были пошлые шуточки и рисковые авантюры, а ещё абсолютное согласие принимать людей такими, какие они есть.
— Фриц, – представился ему Кунц в начале знакомства, на первом курсе, и теперь, годы спустя, Мишель – его непосредственное начальство, а сам он всё ещё Фриц, это между ними не изменилось, зато изменилось многое другое.
У Кунца было не так много людей, ради которых он готов был перешагнуть через собственноручно проведенную много лет назад линию между законом и тем, что вне, и так уж вышло, что тот мальчишка-первокурсник, открыто протянувший ему ладонь для приветствия, стал одним из них.
Отчаянно хотелось, чтобы Мишель оказался сегодня в участке.
Вена – прекрасный собеседник, если некому и нечего больше сказать; и нет ничего, что успокаивало бы нервы лучше, чем город, красивый, старый и восхитительно одинокий.
Естественно, в субботу Мишеля не могло быть в участке.
— Дыши, – шуршала Вена слоем влажной листвы под ногами.
Мишель был дома, или, может быть, не дома, но Кунцу как никогда остро хотелось, чтобы он нашёлся в своём кабинете, на привычном рабочем месте, и там задать вопрос, который нужно было задать с самого начала.
Бывают такие люди, как Мишель – с безграничной внутренней свободой и без тормозов. Они живут с ней где-то до тридцати, а потом им лучше бы попасть под колёса какого-нибудь мотоцикла, потому что потом над свободой оказывается масса других вещей, не менее важных, не менее нужных, и вязнет эта свобода в них, тонет, и нет от неё больше толку, только сосущая пустота внутри.
А бывают такие люди, как Кунц. Который плевать хотел на свободу, и на несвободу тоже, в общем, плевать.
– Живи, – вспыхивала Вена фарами встречных машин.
Кунц жил, делал свою работу, любил женщину – единственную женщину в его жизни, и опирался на собственные крепкие принципы.
И Кунц понятия не имел, как поступают в его случаях такие, как Мишель, да и не было ему дела до чужого выбора, он уже сделал свой.
— Я тебе заплачу, – тихо сказал Мишель не то вчера, не то позавчера, и Кунцу просто нужно было обернуться и спросить в ответ:
— Сколько?
И не было бы сейчас ни вечерней Вены, ни пустого участка, ничего бы не было, а Кунц бы точно знал, сколько стоят их одиннадцать лет знакомства и в какой валюте придут ему на руки отступные.

* * *

На этот раз Виктория встретила его ожогом на левой руке.
— Я нечаянно, – прошептала она грустно, когда Кунц быстро закрыл дверь и взял в свои руки её ладонь.
Пятно было не больше сантиметра в диаметре, но Кунц всегда пугали её мелкие травмы.
— Не делай так больше, ладно? – попросил он, целуя кончики пальцев, и успокоился, почувствовав губами здоровую кожу.
Виктория вяло кивнула.
— У нас сегодня шницель на ужин, – сказала она и потёрла уставшие глаза. Кунц пришёл домой немногим раньше полуночи, неудивительно, что Виктория вышла к нему настолько сонной.
— Я разогрею сам, ладно?
Виктория кивнула, отвернулась и побрела в сторону их спальни.
Кунц выдохнул со стыдным облегчением – он уже успел сегодня поужинать в неплохом ресторанчике, заталкивать в себя ещё и шницель с сюрпризом желания не было.
А новое кольцо можно будет подарить и завтра.
— Как-то всё нескладно выходит, – хмыкнул Кунц невесело и стащил с себя пальто.
Выходило и впрямь нескладно. Со следствиями, причинами, принципами и друзьями. А ещё с женщиной, с которой они начали жить вместе только потому, что Фриц Кунц – бестолковый и безотказный долбоёб, а Виктории Херц – тогда ещё Херц – больше некуда было идти.

Шесть лет назад в кабинете было светло и чисто.
Их вдвоём с Викторией усадили в глубокий кожаный диван, женщина в белом халате – она представилась Еленой – опиралась о край своего стола бёдрами и выглядела сопереживающей.
— Я ничего не чувствую, – прошептала Виктория шесть лет назад, пытаясь сжать ладонь в кулак. – Совсем не чувствую пальцев, Кунц, ничего.
Всё будет хорошо, хотел сказать он в ответ и обнять её, крепко-крепко.
Ты справишься, а не справишься ты, справлюсь я, мы обязательно сможем это вместе, ты только не опускай руки, ладно? Не опускай руки, Вика – хотел он сказать, и не смог выдавить из себя ни единого слова.
— Руку ещё можно восстановить, – заметила женщина в белом халате.
— Всё будет, Виктория, – пробормотал Кунц тихо. Диван был слишком велик для двоих и удивительным образом не давал подвинуться ближе – он принимался скрипеть в ответ на каждое движение, звук выходил раздражающе громким и совершенно не вписывался в момент.
— Всё действительно будет, – сказал он немного громче. Вышло картонно. Женщина в белом – Елена, нужно запомнить, её зовут Еленой – поморщилась от его слов.
Виктория их, кажется, не услышала. Она судорожно сжимала в кулак правую руку и смотрела на неё так, будто не видела прежде.
В центре ладони вспухало багровое пятно с десятком тонких розоватых нитей.
— Это навсегда? – спросила она тихо.
— Со временем станет не так заметно, если вы об этом, – пожала плечами Елена.
У Виктории были тонкие, длинные пальцы с ухоженными ногтями – в них уместно смотрелся и бокал с мартини, и простой карандаш. Виктория любила свои руки. Руки были её хлебом, её способом сказать миру о том, что Виктория Херц – тогда всё ещё Херц – способна на большее, чем просто зарабатывать на жизнь дизайном интерьеров.
— Вы справитесь, – хмыкнула Елена. – Время и деньги лечат многое.
Виктория на секунду вскинулась, совсем как раньше, а потом снова глянула на толстый шрам в центре правой ладони и тут же сникла.
А Кунц зацепился за долгожданное, удивительно важное в тот момент слово – деньги. Деньги, которых Виктория заработать пока не могла, лечат всё. Не значит ли это, что кто-то должен заработать их для неё?
— Всё будет, Виктория, – неожиданно для себя сказал он почти гордо и схватил её за руку.
На самом деле, ему было что сказать кроме этого.
О том, что не стоило гнать со скоростью сто сорок километров в час. О том, что это был его, Кунца, малыш, его первый «фольксваген», и теперь он больше похож на груду металлолома, а Виктория, смотрите-ка, жива. И слава деве Марии, конечно, но всё же.
— Ты бесчувственный валенок, – фыркал Мишель иногда, и бывал по этому поводу прав, но машину и правда было безумно жаль.
— Мы со всем справимся, – сказал Кунц вместо этого и сжал руку Виктории крепче.

Теперь же Кунц думал, что всё-таки нет. Ничерта они не справились. Ни по отдельности, ни вместе, и в этом есть часть его вины, и часть вины Виктории, но дела это не меняло.
Её психолог говорил, чёрт, Фриц, между нами, вы с ума сошли? Зачем вы терпите эту стерву, бросьте, научитесь различать людей с психическими отклонениями и девиц неприличного поведения, в конце концов! Последний сеанс с Анной Бернхард был полгода назад, они расстались совсем не друзьями, и Кунц всё ещё не собирался ничего различать.
Мелкая моторика восстанавливалась, и квартира была завалена набросками кистей рук – оголенных мышечных тканей, или костей, или сухожилий, но Виктория всё ещё проводила дни, отдыхая перед телевизором в гостиной, и пила мартини – всё ещё мартини – мелкими глотками, а позже безумно пересаливала кофе.
Викторию всё устраивало.
Кунца, пожалуй, тоже.

* * *

— Нашли, – сказал в трубку Пауль.
Кунц тяжело поднялся на постели и потёр ладонью лицо.
Пауль – славный парень со связями в криминальной полиции, и, быть может, стоило бы как-нибудь сходить с ним в пятницу в бар, выпить разливного пива или, может быть, даже дорогого виски.
— Спасибо, – ответил Кунц, – с меня причитается.
И повесил трубку. Они успеют ещё сходить, теперь нужно только успеть осмотреть машину прежде, чем криминальная полиция выпотрошит все её тайники.
— Уходишь? – улыбнулась Виктория сонно, закидывая руку ему на грудь. – Принеси мне что-нибудь, когда вернёшься.
— Конечно, – ответил он Виктории и слетел с кровати. Двадцать минут на то, чтобы добраться до Южного вокзала, почему бы не совершить невозможное?

Когда Кунц добрался до места, там уже было полно полицейских, конечно, но он и не смог бы попасть сюда раньше них.
Просто есть большая разница между «полицейская машина» и «служебная машина Мишеля» с десятком тайников, которые, конечно, не обнаружить так просто, если не знать, где искать.
Кунц знал. В повисшей между ним и Мишелем истории было много деталей.
Пауль, конечно, удивился звонку в одиннадцать вечера, но он славный парень, действительно славный, и он всегда готов помочь, когда нужно.
Сегодня Кунцу было нужно, и Пауль за него попросил.
— Могу я взглянуть? – спросил он у ближайшего инспектора и даже не удивился, когда узнал в нём чуть повзрослевшего за год Петро.
— Фриц! – воскликнул он и тут же сам понизил голос. – Так это же, выходит, ваша машина?
— А ты думал, вторая такая есть, – ответил Кунц мрачно и закатил глаза, как бы демонстрируя этим всё, что мог бы сказать по поводу отношений Мишеля и его машины.
— Не ожидал вас увидеть, – признался Петро и улыбнулся – широко и дружелюбно, как раньше. Кунц поневоле расслабился.
— Так что, – спросил он, – могу я взглянуть?
— Ну, пара минут, ладно? Больше никак.
Дальше Кунц ждать не стал.
Он не мог знать точно, конечно. Возможно, кокаин, возможно, героин, возможно, что-нибудь полегче, но не меньше килограмма, явно, иначе Мишель не стал бы срывать его с места и дёргаться по малейшему поводу.
Он смог бы, конечно, спокойно сделать вид, что пакет не его, и вряд ли кто-нибудь смог бы доказать обратное, но дело было не в этом. Кунц думал – всё дело в деньгах. В очень больших деньгах в маленьком пакетике не то с героином, не то с кокаином, которые долбоёб Мишель устроил в тайничке в машине и проебал вместе с ней.
Как бы там ни было, Кунц знал, где искать.
— Пропало что-нибудь? – спросил подоспевший Петро, когда Кунц вылез из машины.
— Вроде бы всё на месте. Спасибо большое, что позволил здесь осмотреться.
— Не вопрос, обращайтесь.
Тяжёлый пакет жёг кожу, и это был один из тех редких моментов, когда Кунц был только рад тому, что пальто ему велико и совершенно скрадывало силуэт.

Виктория, конечно, была дома. С простым карандашом в руках и очередным наброском искалеченной правой кисти.
Кунц отложил пакет на тумбочку и пошёл в спальню – искать кольцо. Он напрочь забыл утром его подарить, да и было не до того. С платьем теперь, возможно, придется повременить.
— Ух ты, – сказала Виктория тускло, когда он стал перед ней на одно колено и открыл бархатную коробочку. – Какое чудесное.
Во рту у Кунца был кисловатый привкус, пока она надевала кольцо на безымянный палец.
Наверное, именно в тот момент, когда Виктория улыбнулась вежливо и поцеловала его в щёку, Кунц и принял окончательное решение.

— Есть, – сказал он Мишелю. Трубка ответила тишиной, а потом по ту сторону тяжело и облегчённо вздохнули. Кунц даже мог себе это представить – как Мишель расслабленно откидывается в своём кресле и улыбается, довольно щурясь в высокий потолок своей квартиры.
— Спасибо. Ты не представляешь, как мне помог.
— Представляю, – ответил Кунц, с задумчивым интересом разглядывая пакет.
— Фриц?..
— Сейчас. Мне просто нужно кое-что тебе сказать.
Мишель замолчал: то ли насторожился, то ли просто ждал продолжения.
— Просто много об этом думал, – попытался пояснить Кунц и отложил пакет в сторону. – Понимаешь, не сходится. Если бы пакет нашли у меня – всё, до свидания. Я бы не смог объяснить, зачем вытащил его из машины. А если бы его нашли в машине, ты бы спокойно сказал, что подкинули. Тебе не кажется это несправедливым?
— Не понимаю, о чём ты.
— Брось. Пакет у меня в руках. Я его не открывал, конечно, но даже на ощупь чувствую, что внутри.
Мишель тяжело выдохнул в трубку.
— Слушай, я всё понимаю, – успокоил его Кунц. – Правда. Не нужно оправдываться, я знаю тебя давно, и я не удивлён.
Кунц замолчал, пытаясь собрать растерянные слова.
Ему просто нужно задать вопрос, тот самый, который вертелся на языке с вечерней Вены, и задать его нужно сейчас. Это важно. Это вопрос, во сколько сегодня оценили жизнь Фрица Кунца, его дружбу, преданность, самого Кунца, в конце концов.
Виктория всё равно сегодня ушла по магазинам с пачкой банкнот в сумочке и вряд ли вернётся до вечера, в квартире Кунц будет один, а своей жизнью ради некоторых вещей не страшно рискнуть.
И были причины, и будут у этих причин последствия позже.
— Так сколько, Мишель? – спросил всегда обстоятельный, педантичный, последовательный Фриц Кунц, и это была самая главная провокация за всю его жизнь.
Сколько, Мишель, и как ты решишь для себя этот вопрос, сукин ты сын, решишь ли, что Фриц теперь отработанный вариант, или назовешь сумму побольше, или есть и другие? Есть ли крохотный вариант, в котором Мишель не решит, что Кунц вздумал содрать с него побольше денег за молчание? Есть ли вообще шанс, что он поймет всё правильно и скажет короткое «прости», или, может, даже «я был неправ», или «я не собирался тебя подставить»? Если бы он сказал, Кунц бы простил.
Оглушительная тишина по ту сторону провода ложилась на сердце тяжестью.
А потом в трубке взвыли надрывно гудки.
Кунц сел на кровать и устроил телефон рядом с собой.
Мишель – не мастер логических цепочек, и одного короткого вопроса оказалось достаточно, чтобы закончить с доверием между ними раз и навсегда. Мишель поверил, но не Кунцу поверил – себе.
И не нужно было теперь думать о том, что будет дальше.
Кунц никогда не принимал участия в боевых операциях, предпочитая бумажную работу, так что когда в дверь вломились и проорали:
— Руки за голову! – он просто лёг послушно лицом в паркет. Что-то рассыпалось по полу – то ли крупа, то ли песок, и хрустело на зубах, мерзко и мерно.
— Вы обвиняетесь, – сурово сказал ему человек в чёрном, и Кунц, чуть повернув голову, послушно кивнул.
Он обвиняется. Он даже признается. Позже он выпутается, конечно, и встанет на ноги, но сейчас Кунц был раздавлен и со всем согласен. Не будет никаких оправданий или адвокатов, конечно, жаль немного Викторию, любимую женщину, которая всё же не смогла победить и вряд ли когда-нибудь сможет, но её психолог прав, в общем-то. Она умненькая стерва, и всё с ней будет хорошо, и за карандаш она снова возьмется, к тому же Кунц оставил ей прилично денег на личном счету. Квартира тоже отойдёт ей.
Виктория справится, а его ждёт другое.
Всё это, любом случае, будет позже – и Мишель, который придёт на слушанье со скорбным лицом, и так и не выпитый с Паулем виски, и Виктория, которая и в самом деле возьмёт карандаш в правую руку. То есть Виктория возьмёт не карандаш, а ручку, и возьмёт, чтобы раз и навсегда вычеркнуть Кунца из квартиры, банковского счета и своей жизни, но всё это будет позже.
А сейчас Кунц лежал лицом в пол, а серый песок хрустел у него на зубах.

* * *

— У нас есть дело, – сказал Алекс, едва успев переступить порог комиссариата.
— Ну так делись, – ответил Кристиан, лениво покачивая чашку с кофе.
И Алекс поделился. Дунай, утопленник, всё по-старому, всё по-прежнему. Вроде бы опознали. Вроде бы студентка, отличница, славная девочка.
Кунца не трогали сочувственные интонации Алекса, как не трогала весть о возможных психических отклонениях жертвы.
То, что началось когда-то давно с денег, угона или слишком большого пальто – давно закончилось.
Когда Алекс кинул ему банку безалкогольного пива, Кунц поймал её ловко, достал из кармана платок и принялся методично протирать банку. Это совсем новая привычка, она у него появилась пару лет назад, после окончания заключения.
Да, то, что тогда началось, давно закончилось, пиво – это прекрасно, а сэндвичи на завтрак, обед и ужин Кунц ел скорее по привычке – потому и поправился так за два года, должно быть.
— Пиво прямо сейчас не пить. Давайте, ребят, за работу, – призвал к порядку Алекс.
Кунц поднял на него глаза, кивнул и снова вернулся к банке.
Закончились женщины, которые, стоит только попасть за решетку, лишают имущества, и друзья, которые им в этом помогают. Закончились рядовые сотрудники, которые всё же не верят в вину таких вот, спокойных и педантичных, как Фриц Кунц, и всё-таки добиваются своего. Всё закончилось раньше срока, и все обвинения сняты, и работать в полиции всё еще можно, и всё теперь хорошо, кроме раз и навсегда перевернувшихся приоритетов. Фриц Кунц купил себе новую квартиру, подальше от центра города и поближе к метро, а ещё – просто не удержался – обзавелся «фольксвагеном». Он даже расцветил его синими языками пламени, зачем-то, пустая трата времени и денег, потому что потом самому же пришлось платить за стандартный чёрный окрас.
Женщин у Кунца больше не было. Зато теперь у него был Алекс, который любил отражение в зеркале – своё, разумеется; Крис, который тоже любил отражение Алекса в зеркале, а ещё добродушно подтрунивал над полным и странноватым Фрицем Кунцем, а ещё у Кунца был Рекс.
Для Фрица Кунца всё давно закончилось, и сейчас у него все хорошо, это правда, у него есть друзья и работа, только теперь, помимо прочего, он протирал платком пивные банки и панически боялся дотрагиваться до грязных вещей.
Для Фрица Кунца действительно всё закончилось, но тот самый серый песок на зубах хрустел до сих пор.

@темы: Kommissar Rex, фик

---

2 левел

Тексты, к слову, бетил все тот же кэп, и ему за это лучи любви, потому что он, я верю, заебался ставить на место мои сбежавшие запятые и дописывать забытые в порыве вдохновения предложения

Название: Гриф
Автор: Дженовик (очень старый)
Размер: драббл, 688 слов
Персонажи: Кристиан Бёк, Рихард Мозер
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G

При первой встрече Рихард кажется Кристиану похожим на огромную хищную птицу.
У него внимательный, цепкий взгляд, он отлично водит тачку – это стоит признать, хотя Кристиан всё равно водит лучше; Рихард может казаться спокойным, расслабленным, но взгляд – он не даёт обмануться.
У них с Кристианом с самого начала всё не заладилось, с первой гонки или, быть может, немного раньше; да, смягчилось и сгладилось позже, но взгляд этот остался – ощутимый, как дуло пистолета у виска. У Кристиана так не выходило. Может быть, потому он и отказывался раньше от работы в отделе убийств, его дело подростки, Кристиан Бёк не похож на представительного комиссара венской полиции, о нет, зато он прекрасно вливается в обстановку уличных банд, и это прекрасно, чёрт подери! Должны же и у Кристиана Бёка быть свои достоинства.
А у Рихарда Мозера должны быть свои.
Однажды Кристиан ему об этом говорит.
Про птицу.
— Рихард, – зовёт он, пока господин комиссар ощупывает ладонью трёхдневную щетину – у них очередное дело, а господа комиссары, даже такие, как Рихард Мозер, всегда горят на работе, едят на работе, иногда они на ней ещё и спят, и это как раз тот случай.
На оклик Рихард недовольно оборачивается и приподнимает вопросительно брови; удивительной выразительности лицо, даже морщины играют на него, а не против, и Кристиан сперва немного теряется, потом ловит ускользающую нить размышлений.
— Нос у тебя, как у грифа, – замечает он почти машинально.
— Он у меня чертовски обаятельный парень, Бёк, ты абсолютно прав, – почти весело отвечает Рихард и возвращается к зеркалу. Щетина волнует его больше измышлений Кристиана Бёка – во всяком случае, уж точно не меньше.
— Я не в смысле, что он тебе не идёт, – уточняет Кристиан. Да, при деле не только внешность, и на языке вертелся не гриф, Рихарду больше подошёл бы какой-нибудь белый орел, но слишком льстить господину комиссару тоже не стоит, он после этого принимается гордо задирать свой «клюв», а с «клювом» у Рихарда и без этого всё в полном порядке. И вот этому Кристиан тоже хотел бы у него научиться. Не взглядом единым.
О том, что неплохо бы научиться хотя бы не бояться собак, Кристиан не думает, в конце концов, это унизительно; зато он не отказался бы от практичности и хватки.
Это было одно дело из многих, разговор забылся, а вот зыбкое ощущение – о Рихарде ему ещё многое предстоит узнать – осталось.
Год спустя ощущение придавило тяжёлой гранитной плитой.
Они, кажется, даже не успели стать друзьями – Рихарду тяжело давались привязанности, и сейчас думать об этом нет смысла; привязанности больше ему не дадутся и вообще не дастся больше ничего, потому что над Рихардом – тяжёлая гранитная плита. Из этой передряги ему не выбраться, больше нет, но Кристиан всё равно наблюдает за ним по привычке – за лицом доктора Графа, за трущим глаза Хэлом, здесь много людей сейчас с глазами на мокром месте, все они были частью Рихарда, а Кристиан как раз учится смотреть, и лучшей тренировочной площадки ему не найти.
Когда всё заканчивается и люди принимаются разбиваться на группы и пары и утирать друг другу сопли, Кристиану всё ещё кажется, что всё в порядке.
Он не собирается плакать – Рихард был просто коллегой, и то, что давит в груди – простое ощущение неслучившегося. Они вместе действительно многого не успели, несмотря на долгую совместную работу. Даже о машинах не поговорили.
Когда Кристиан в тот вечер приходит домой – он спокойно раздевается, падает на кровать и не собирается ни о чём думать, у них опасная работа, смерть – дело дежурное, регулярное, с ней венский комиссариат видится каждый день, одной больше, одной меньше, не так уж это и важно.
Ворох воспоминаний медленно приподнимается – было много, было разного, совместного – было же! – и тут же падает, раздавленный тяжёлой могильной плитой.
И хищное лицо в памяти – чёткое, птичье, становится темнее.
У Кристиана Бёка есть свои достоинства, в отличие от теперь уже мёртвого господина комиссара. У него всё ещё не выходит взгляд снайпера, он панически боится собак, и его дело – всё ещё подростки, с которыми он находит общий язык лучше других, но достоинства всё-таки есть. Кристиан Бёк лежит на своей кровати, по вискам на подушку текут слёзы, а если подростки и умеют делать что-то отлично, так это не-думать. Кристиан Бёк их прекрасно понимает, так что не-думать умеет тоже.
Плита лежит на груди, тяжёлая, как слой земли между нею и гробом.

Название: Обращайте внимание на газетные заголовки
Автор: Дженовик (очень старый)
Размер: драббл, 996 слов
Персонажи: Гедеон Буркхард, Хайнц Вайксельбраун, Петер Гайек
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: PG-13
Примечание/Предупреждения: немного мата, ООС, RPF

— Я заебался, – говорит однажды Гедеон за чашкой утреннего кофе.
Хайнц поднимает на него глаза, отрываясь от газеты, смотрит вдумчиво, потом возвращается к статье.
— Думал, ты любишь кофе, – замечает он рассеянно.
— Я не про кофе, – отвечает Гедеон.
— Ну так займи им свой рот на следующие пятнадцать минут, будь другом, – Хайнц невозмутимо переворачивает страницу и заслоняет лицо первой полосой. «Взрыв в центре города!» – кричит заголовок. Под ним скромно ютится фотография многоквартирного дома с поджаренными верхними этажами.
— Есть что-нибудь любопытное? – интересуется Гедеон, отводя взгляд от закопчёной бетонной коробки. Хайнц пожимает плечами вместо ответа.
— Однажды утром я отберу у тебя газету, – говорит Гедеон мрачно и принимается за свой кофе. Он, возможно, и отобрал бы, только нет в этом особенного смысла – таков уж Хайнц. Обожает свои чёртовы утренние газеты, кофе, который варит Гедеон, и терпеть не может, когда от любимых вещей его отвлекают.
И это, пожалуй, та часть жизни Гедеона, которая всё еще его устраивает.

— Послушай, давай мягче, – говорит ему Оливер после съемок, и Гедеон кивает. Он и сам замечает – Александр Брандтнер чем дальше, тем сильнее заостряется, в характер прилизанной чести и совести австрийской полиции пробирается что-то такое, этой чести и совести совсем не свойственное.
— Хорошо.
Оливер смотрит на него с тревогой.
На съёмочной площадке в последнее время напряжённая обстановка. Продюсеры и режиссёры смотрят на Гедеона с подозрением, конвейер статистов, неизбежный для съёмок сериала, начинает раздражать.
— Закончили? – неожиданно появляется из-за спины Оливера Хайнц, у которого чутьё на неприятные разговоры.
— Закончили, – ставит точку в разговоре Гедеон и чувствует желание послать господ сценаристов, режиссёров и продюсеров ко всем чертям.
Он заебался ездить каждый день на чёртову съёмочную площадку, чтобы в очередной раз сказать камере «Брандтнер, криминальная полиция» и потрепать Рэтта по загривку. «Тебе просто хочется перемен», – дипломатично сказал бы Хайнц, и Гедеон с ним даже согласился бы, но Хайнц молчит.

«Гедеон Буркхард меняет девушек как перчатки», – мрачно утверждает заголовок.
— Думал, ты не читаешь эту чушь, – утверждает сам Гедеон не менее мрачно, и на этот раз Хайнц отрывается от статьи почти без труда – и смотрит на удивление серьёзно.
— Думал, ты обещал Гайеку вести себя скромнее.
— Пошёл он нахер, – отмахивается Гедеон.
Голова раскалывается, ноги ватные, общее состояние оставляет желать лучшего.
— Ты перенервничал, – замечает дипломатичный Хайнц.
— Тебе просто хочется перемен, это не повод посылать продюсера нахер, – добавляет он, немного поразмыслив. «Нахер» у него выходит коротким и торопливым, как у человека, который пытается побыстрее промотать плёнку с неприятной для его интеллигентного слуха частью.
Гедеон думает, что был прав – Хайнц есть Хайнц.
Газета, в общем, тоже права – Гедеон Буркхард действительно меняет девушек как перчатки, вернее, у него нет девушки вовсе, так что приходится перебиваться случайными знакомствами.
Вчерашнее было, возможно, не совсем удачным. Не стоит связываться со статистками – статистки всегда могут решить продать кусочек тебя жёлтой прессе, и твой же продюсер сожрёт тебя с потрохами.

На этот раз Гайек реагирует на статью с удивительным хладнокровием и посылает Гедеона к чёрту на следующие пару дней, а Гедеона это всё-таки не успокаивает.

«Количество аварийных ситуаций на дорогах зашкаливает!» – встречает его следующий день. Под ним полосатой змеей вьётся перегруженная трасса.
«Берегите чужую жизнь», – завещает статья, и Гедеон бережет, так что на съемки он сегодня не собирается.
— Ты не нужен, – говорит Хайнц, который явно умеет читать его мысли. – Посиди дома, отдохни. Тебе пора расслабиться.
— Мне пора послать криминальную полицию Вены к чёрту, – ворчит Гедеон и всё-таки поневоле смягчается.

Его мотает из стороны в стороны, как флюгер мотает порывами ветра.
— Я больше не могу здесь работать, – говорит он статистке – возможно, той самой, которая была «не самой удачной идеей», а может быть, какой-нибудь другой.
Прилизанный Брандтнер всё ещё интеллигентно представляется камере, Рэтт всё ещё вертится под ногами, Хайнц мирно отыгрывает Кристиана Бёка – чертова идиллия действует на нервы.
«Каждый день может быть последним!» – кричат ему по утрам первые полосы первых газет; где-то на дорогах случаются аварии и одни люди запекаются в железных коробках, чтобы жили другие. Взрыв в многоквартирном доме, столкновение рейсового автобуса с легковым автомобилем, Гедеон Буркхард продолжает менять девушек как перчатки – потрясающая новостная подборка, сам Гедеон не сказал бы лучше.
— Перестань дёргаться, – говорит мрачный Хайнц.
Хайнц – это всё ещё отдельная категория. Хайнц Гедеона не бесит – он приводит его в чувство. Хайнц приходит в его дом по утрам, разворачивает там свежую газету, улыбается сдержанно, ждет, пока всё ещё спящий Гедеон на автомате сварит ему свой фирменный кофе, и иногда помогает выпроводить случайную девицу или отыскать носки.
Хайнц есть Хайнц. Обстоятельный, ответственный, обаятельный Хайнц, которого Гедеон считает своим другом, и это у них взаимно.

— Я мог бы попытаться добавить ему глубины, – однажды говорит Гедеон. Гайек смотрит на него настороженно.
— Это сериал для семейного просмотра, Гедеон. Не нужно перегружать сценарий… лишними вещами.
Последние два слова Гайек произносит так, будто Гедеон предложил ему снять с Алексом жёсткое порно.
Пожалуй, именно тогда он окончательно понимает – им с Рексом больше не по пути.
Нельзя всю жизнь сниматься в сериале «для семейного просмотра». Рано или поздно такие, как Александр Брандтнер, начинают скрипеть у актеров на зубах, как песок. Они забиваются во все щели, нет в них ни глубины, ни искры, а может, и была искра, но сам Гедеон давно её потерял. Александрам Брандтнерам самое место в таких вот «для семейного просмотра», но они никогда не выходят на действительно большие экраны – это Гедеон для себя выводит как аксиому раз и навсегда.
— Перестань дёргаться, говорю, – раздражённо говорит Хайнц тем же вечером, пока они отдыхают в одном из баров вечерней Вены. Он в чёрной рубашке, с сигарой в зубах, и на секунду между рёбер щемит от мысли, что вместе с Александром Брандтнером Гедеон потеряет и этого человека, и несколько лет дружбы, и привычные первые полосы утренних газет.
— Я не дёргаюсь, – утверждает Гедеон, отбирая у него сигару.

Когда пару месяцев спустя он ставит для себя точку и говорит – я ухожу, Хайнц почему-то ставит эту точку вместе с ним.
В этот момент Гедеону начинает казаться, что есть в этом мире чуть более важные, чем новостные колонки, актёрские амбиции и успешные роли.
Рекс окончен, Брандтнер окончен, Бёк тоже, и это немного больно – всё же сроднились за несколько лет, но важно другое, Хайнц – всё ещё Хайнц, и когда Хайнц улыбается, Гедеону всё ещё хочется улыбаться вместе с ним.

Название: Свидание на четверых
Автор: Дженовик (очень старый), Кристал.
Размер: мини, 3863 слова
Персонажи: Кристиан Бёк, Александр Брандтнер, Фриц Кунц, ОЖП (2 штуки)
Категория: джен с намёками
Жанр: юмор
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Нельзя просто так взять и расстаться с Биргит.
Примечание: сиквел к драбблу "Понедельник"

У Биргит был сложный характер, тяжёлый подбородок и широкие плечи.
У чудесного создания рядом с ней – сногсшибательная грудь, чувственные губы, а в глазах – столько обжигающей молодости, сколько бывает только у подростков без семьи, работы и планов на завтрашний вечер.
— Это Мария, – неохотно представила Биргит.
Что ж, неудивительно, что она бросила Кристиана и ушла к Марии.
Чёрт, Кристиан сам ушёл бы к Марии, если бы мог.
За угловой барной стойкой она совершенно непринуждённо устроилась рядом с Алексом, и вряд ли нашлись бы сегодня в этом баре ещё одни такие длинные ноги, такая короткая юбка и женщина, которая с подобной ловкостью управлялась с тем и другим. Впрочем, кадрить эти ноги в присутствии Биргит Кристиан не рискнул бы – её сложный характер за полгода отношений он успел прочувствовать на себе в полной мере.
– Э-э… очень приятно, – выжал он из себя улыбку и потянулся за тарелкой с чипсами, чтобы занять руки. – Алекс, это Биргит и её подруга. Биргит, это Алекс, я тебе о нём рассказывал. Меня зовут Кристиан Бёк, и мы с вами, Мария, видимся впервые, если не ошибаюсь?
— Впервые. Мне тоже приятно, – сказала Мария и улыбнулась в ответ – словно кто-то отдёрнул занавеску и в полутёмное помещение бара хлынул солнечный свет, даром что время близилось к полуночи.
Чёрт, подумал Кристиан. Совершенно невозможно и крайне возмутительно. Где Биргит её откопала, и почему Биргит, это должен был сделать он!
Сидевший рядом Алекс кашлянул – очень вежливо, даже интеллигентно, как умел в совершенстве.
И тоже полез на амбразуру.
— Александр Брандтнер, криминальная полиция Вены, – сказал он и улыбнулся не менее ослепительно – это он тоже умел, Кристиан знал по себе, потому что обычно именно на нём Алекс и тренировался. Биргит кинула неодобрительный взгляд – почему-то на Марию – и села рядом, закинув ногу на ногу.
— Одно пиво и одну ром-колу, – бросила она бармену.
И вот тут у Кристиана щёлкнуло в первый раз.
— Я рад за вас, – сказал он по возможности более сдержанно. И тут же, кашлянув – не так интеллигенттно, как Алекс, но тоже неплохо – поправил сам себя: – Мы – рады.
Алекс кивнул с серьёзным лицом и поднял свой бокал с пивом.
— Не сомневайтесь, мы понимаем, что вы приняли непростое, но очень важное решение. В жизни ведь что главное? В жизни главное – найти своего человека! А найдя однажды, не отпускать до конца своих дней, невзирая на предрассудки и непонимание окружающих. Как сказала одна русская поэтесса, если волнение от встречи двух женщин равно волнению от встречи мужчины и женщины, то любви – ровно в два раза больше! Встреча двух женщин – она… м-м… глубже, понимаете ли, и уже потому, что она вне исконной.. м-м… мужской и женской… кхм. Тематики? Да, определённо. Вне, абсолютно и полностью!
Алекс выдохнул и замолчал, очевидно, очень собой довольный. Кристиан не стал сомневаться в том, где и в каком уголке своего дома Алекс начитался этой порнухи.
А еще по Алексу было хорошо видно, что он нервничает. Не то чтобы он был чересчур консервативен… нет, на самом деле, он просто и прозаично был слегка гомофобом.
— Ты со своими коллегами всем делишься, не так ли, Кристиан? – спросила Биргит, забирая у бармена своё пиво.
— Несомненно, вы очень взволнованы, – добавила Мария, убирая со лба прядь волос.
Ладонь у неё была узкой и нежной, и вместе с движением руки качнулось в сторону грандиозное декольте. Кристиан заглянул в него с хладнокровным интересом, решил, что вполне мог бы в нём утонуть – о, как бы он в нём тонул! – но на сегодня у него были другие планы.
— Разумеется, взволнованы, – кивнул Кристиан, медленно подбираясь к Алексу, – и разумеется, просто коллегам я рассказываю не всё.
Бестолковый Алекс заботливо отодвинулся, решив, что загораживает другу обзор. На самом деле он тоже был не дурак побарахтаться в декольте, но чувство прекрасного в нём соседствовало с искренней заботой о чувстве прекрасного своего ближнего.
Иногда за Алексовы высокие порывы Кристиану хотелось сделать ему что-нибудь эдакое, чтобы отвлечь от привычки наносить пользу тем, кто её не ждёт и не просит, но в целом Кристиан его любил. По-своему, конечно, по-дружески – безо всяких! Вот только Биргит об этом знать было совершенно необязательно.
— Не думал, что мы встретимся вот так внезапно, – сказал Кристиан нервно, пытаясь ногой добраться до лодыжки Алекса, не перепутав при этом с чрезвычайно длинными женскими ножками.
Ножки Марии, Кристиан, пожалуй, пережил бы, а вот Биргит могла пнуть в ответ тяжёлым армейским сапогом.
Больно пнуть.
Интересно, как он вообще встречался с ней последние полгода?
— Да, я тоже, – неожиданно мирно ответила Биргит, отодвинула бокал с пивом, из которого не сделала ни единого глотка, и достала свои любимые сигареты. – Вы же не против?
Алекс быстро помотал головой. Кристиан промолчал. Биргит вытащила зажигалку, сунула сигарету в рот, совершенно по-мужски подкурила, подняла голову, расслабленно откидываясь на стуле, и выдохнула дым.
— Поразительно, как быстро ты оправился, Кристиан.
Кристиан с тоской подумал, что она никогда не звала его «Крисом». Или «милым», на крайний случай. Как настоящий мужчина Кристиан презирал всё это бабское сюсюканье, но в душе ему очень хотелось однажды услышать в свой адрес нечто подобное, по-женски беспомощное и трогательное. И выдать в ответ что-то вроде «Я с тобой, бэби». В своей голове Кристиан очень чётко проговаривал это «бэби», глубоким грудным голосом, от которого млели все вокруг в радиусе пятнадцати метров. К сожалению или к счастью, в голове у него было не настолько людно.
Ну, хотя бы не «Бёком». А могла ведь…
— Я в порядке, – с достоинством ответил он, вздёрнув подбородок – привычным движением человека невысокого роста. Мария глянула на него с ноткой жалости в тёмных глазах, и Кристиан внезапно разозлился.
— Я в порядке, – повторил он, теперь уже с вызовом. – И я очень рад, что между нами всё разрешилось, Бирги. Мне кажется, мы никогда не подходили друг другу.
— Да вы что? – ненатурально удивился Алекс, поперхнулся пивом и снова притих.
Биргит улыбнулась – не слишком весёлой улыбкой, и склонила голову набок.
А Кристиан тут же вспомнил, почему встречался, почему полгода и почему именно с ней. Вот эти вот маленькие моменты – когда глаза в глаза, и сразу становится ясно со следствиями, причинами, и хочется тут же извиниться за то, что сказал или сделал, просто потому что Биргит вот так смотрит и вот так приподнимает уголки губ.
И Кристиан даже почти извинился. Нахлынуло волной чувство – это нужно сделать именно сейчас – и Кристиан тут же открыл рот, чтобы сказать «прости, я был неправ», или, может быть, даже «пожалуйста, возвращайся домой», только чтобы не видеть этого взгляда.
Только, как это обычно бывает, Мария успела раньше.
— Вы знаете, а мы решили съехаться, – жизнерадостно сообщила она, хватая Биргит за локоть и цепляясь за него грудастой пиявкой.
Кристиан снова – и снова с тоской – подумал о просторных комнатах квартиры Биргит, доставшихся ей в наследство. За полгода они так и не определились, где комфортнее обоим – Кристиан чувствовал себя на её территории иждивенцем, а в его собственной крохотной квартирке двоим было просто невыносимо тесно.
А потом он подумал о доме Алекса. Доставшемся Алексу… ну, пожалуй, тоже в наследство. И о том, что в доме Алекса он лишним себя не чувствовал никогда.
Жизнь бывает временами поразительно иронична.
И ведь как они так, всего неделя прошла, а уже собрались съезжаться, неужели для Биргит действительно так мало значили эти отношения?..
Биргит глянула на него с насмешкой, ещё раз затянулась сигаретой – и в этот самый момент у Кристиана щёлкнуло второй раз. И Алекс оказался окончательно приговорён.
— А мы тоже! – внезапно даже для самого себя рявкнул Кристиан, одновременно добираясь до лодыжки Алекса и пиная его же локтем в бок.
Тот охнул, подскочил на стуле и пролил пиво на стойку – Мария едва успела убрать руку.
— Кажется, для твоего друга это новость, – заметила Биргит, обнимая Марию за талию. – У вас не настолько доверительные отношения?
— У нас не отношения, – успел было вставить Алекс, но снова получил локтем.
— У нас любовь, – не терпящим возражений тоном подвёл черту Кристиан. И, чтобы окончательно расставить всё по местам, лапнул Алекса за задницу. Хозяйским таким жестом, чтобы все сразу поняли, кто здесь, черт побери, топ. Из туалетного журнала ему помнились только термины «топ» и «боттом», а ещё какое-то «стоп-слово», но, судя по всему, дальнейшие познания были без надобности – впечатление было произведено.
На Алекса в том числе.
Кристиан впервые видел своего друга, шефа и, начиная с прошлой минуты, партнёра таким… таким. Лицо Алекса вытянулось, приобрело удивительно пустое и бессмысленное выражение, словно где-то там, в мозгу, что-то закоротило, пальцы судорожно сжались, затем разжались – слава богу, бокала в них уже не было. Помимо всего прочего, у Алекса открылся рот, и Кристиан, догадываясь, что это чревато непоправимыми заявлениями, поспешно, хоть и несколько неуклюже, погладил его по плечу. Рот захлопнулся мгновенно.
— Он просто не ожидал, – пояснил Кристиан всю эту сложноопределимую реакцию. – Видите ли, я хотел сделать сюрприз. Мы так долго скрывали свои отношения, что, боюсь, он потерял всякую надежду…
По лицу Алекса было заметно, что он потерял не только надежду, но и веру в людей, и здравый смысл, и заодно, кажется, дар речи. Кристиан счёл это достижением.
— В общем, нас можно поздравить, – немного невпопад заключил он и неловко покачал носком ботинка. Тишина начала слегка напрягать – пришлось нарушать её барменом и заказом двойного виски.
Биргит сухо кивнула.
— Поздравляю, господин Брандтнер. И соболезную.
— Всегда ценил твоё чувство юмора, – Кристиан не удержался, съязвил; и тут же пожалел – носок ботинка Биргит угрожающе качнулся в его сторону. Мария хихикнула и потянулась за чипсами.
— Стараюсь беречь фигуру, – пояснила она, хотя никто ничего не спрашивал, – но иногда так хочется себя чем-то побаловать!
Кристиан впервые за вечер подумал, что от Биргит к Марии он всё-таки не ушел бы. Даже несмотря на округлые бонусы.
Алекс тем временем отмер, глянул на Кристиана, приподнял бровь – лицо у него сделалось наглым и хитрым – и неожиданно подмигнул.
Вот тут бы Кристиану, пожалуй, нужно было бы насторожиться.
В принципе, соображал Алекс не слишком быстро – новая информация им обрабатывалась долго и кропотливо (иногда он просто на ней зависал), а позже сортировалась по полочкам памяти и там находилась до тех пор, пока Алекс ее с этих полочек не извлекал. Минус был в том, что мусор он с полочек не выбрасывал – любая информация почиталась им нужной и ценной, так что скорость поиска и сортировки данных иногда достигала размеров прямо-таки неприличных – вот как сейчас.
Но вместе с тем как-то так складывалось в этой жизни, что все начинания Александр Брандтнер, с его старомодным, но крайне упорным процессором, захламленной памятью и некоторой твердолобостью в ряде узких вопросов, всегда доводил до конца.
Поэтому Кристиану, который соображал вообще-то гораздо быстрее, стоило догадаться о том, что не всё чисто с этим подмигиванием в тот самый момент, когда рука Алекса мирно переползла с барной стойки на его, Крисово, плечо и там замерла, как будто не было для руки Алекса ничего естественнее.
— Мы с Крисом действительно не хотели афишировать наши, гм… отношения, но я рад, что всё разрешилось, – улыбнулся Алекс, отворачиваясь от Кристиана, – Теперь я наконец смогу сделать его по-настоящему счастливым. В отличие от некоторых, – многозначительно добавил он, глядя на Биргит.
Теперь завис уже Кристиан. Бармен, который выступал молчаливым свидетелем их беседы, без лишних слов поставил перед ними порцию двойного виски.
Кристиан кивнул благодарно, взял бокал, стараясь поменьше шевелить плечом, на котором всё ещё комфортно располагалась Алексова ладонь, и выпил содержимое бокала залпом.
Биргит поморщилась, глядя на него, и это чуть было не отрезвило – к счастью, только разозлило.
— Спасибо, Алекс, – со значением проговорил Кристиан, откидываясь на стуле и не сводя глаз с бывшей подруги. – Я так давно ждал этих слов, ты себе не представляешь. Хочешь кальмаров?
— Хочу, – согласился Алекс. – Передай, будь добр.
И чуть не подавился заботливо впихнутым в рот пучком соленых кальмаров.
— Какая прелесть, – умилилась Мария, ненавязчиво поправляя лифчик. – А расскажите, как вы познакомились?
Кристиан закинул ногу на ногу и похлопал кашляющего Алекса по спине.
— Он прыгнул в Дунай, – мечтательно сказал он. – В середине октября.
— О боже! – Мария прижала ладошки к пухлым губам. – Он спасал тебя? Это так романтично!
— Не меня, – слегка уязвлённо отозвался Кристиан. – Я, между прочим, плавать умею прекрасно.
Бигрит фыркнула, но ничего не сказала.
— Второй разряд, – на всякий случай уточнил Кристиан. – Но это неважно, тонул всё равно не я. Тонул один важный вещ…
«Один важный вещдок», чуть не ляпнул он, но опомнился. Слишком прозаично для первого свидания.
— Один важный вещ? – скептически уточнила Биргит.
— Очень важный вещ! – вклинился Алекс.
Три пары глаз воззрились на него с интересом.
Алекс откашлялся последний раз.
— Его любимый галстук, – выдал он и зашарил рукой по стойке. Смекалистый бармен тут же сунул в неё еще один бокал.
— Могу я узнать, Кристиан, – осведомилась Биргит, – что твой галстук делал в Дунае в середине октября?
— Упал, – беспечно махнул рукой Кристиан. Алексова ладонь на плече – а она всё ещё упорно оставалась на плече, несмотря на все Кристиановы телодвижения – слегка сжалась. Кристиан ответил на удар соответствующе – взял из тарелки кусочек кальмара, закинул в рот, выдохнул, поднял руку и накрыл ладонь Алекса своей. – Ну, знаешь, как это бывает. Попадается горячее дельце и горячий сотрудник, а потом тебе немедленно хочется что-нибудь где-нибудь ослабить. Я, конечно, имею в виду галстук, – добавил он, когда Мария с оскорбленным видом попыталась натянуть юбку на колени. Бессмысленная затея, когда имеешь дело с мини.
Нет, действительно, что Биргит вообще нашла в этой девице?
Алекс попытался освободить руку – Кристиан только сжал пальцы. Казалось, виски всасывалось в кровь мгновенно, голова с каждой секундой становилась легче, хватка – крепче, а настроение – лучше.
Безмятежный вечер воскресенья с бывшей, которая пришла со своей девушкой – что может быть лучше? Только вечер с Алексом, который теперь не только друг, товарищ и брат, но ещё и бойфренд.
С этой уже слегка нетрезвой мыслью Кристиан стащил ладонь Алекса со своего плеча – ладонь сопротивлялась – и с силой устроил её на своей талии.
Да, лучше определённо не может быть ничего.
Неизвестно, разделял ли его настроение Алекс, но как раз это сейчас волновало Кристиана меньше всего.
— Всем виски! – радостно заявил он бармену, с намёком постучав пустым стаканом по столу. – Угощаю!
— Мне не нужно, – нахмурилась Биргит, накрывая свой бокал с пивом ладонью. Алекс тоже хотел, но не успел – ему плеснули первому. Мария, оживившись, тоже придвинулась ближе к стойке, а заодно и ближе к Алексу, и Кристиан немедленно почувствовал укол ревности. Почему-то пересечение Алекса и этой конкретной груди виделось Кристиану едва ли не изменой, осталось только определить – кому.
— Крис, – неуверенно окликнул его Алекс. – Ты помнишь, что у тебя аванс только через неделю? Крис? Эм… милый?
— Мы ведь уже решили, что я переезжаю к тебе, – безмятежно отозвался Кристиан. – Значит, и финансы у нас теперь общие. Ты ведь не оставишь меня в трудную минуту? Ты ведь обещал, что будешь со мной в горе и в радости…
— Не обещал, – осадил его Алекс, перекрывая умилённый писк Марии. – Пока еще. Тем более, в Австрии однополые браки пока не узаконены.
— А мы поедем в Голландию, – живо отозвался Кристиан и снова приложился к стакану.
Виски в нём было на два пальца – то есть вдвое больше, чем обычно нужно было Кристиану для того, чтобы почувствовать себя взбудораженно-нетрезвым.
Алекс посмотрел на него несчастным взглядом.
Пусть смотрит, подлец, подумал Кристиан, у него зарплата всё равно в полтора раза больше.
Ладонь Алекса сползла на бедро – видимо, ей так было удобнее – горячая даже сквозь штанину. Кристиан пришёл в ужас – ненадолго, потом влез взглядом в декольте Марии, попытался обнаружить то же самое у Биргит и не нашёл. Ужас как-то плавно трансформировался в лёгкое злорадство – даже у Алекса грудь была больше, чем у Биргит.
— Мне нужно в уборную, – объявила Мария и встала со стула. Кокетливо подмигнула Алексу. – Кто-нибудь может меня проводить?
— Разумеется, – галантно ответил Алекс, опередив дёрнувшегося было Кристиана. – Я провожу. Идёмте.
Без руки Алекса на бедре стало пусто и как-то даже одиноко. Кристиан проводил взглядом колыхающиеся достоинства Марии и подтянутую задницу Брандтнера, оценил, как они смотрятся вместе, и понял, что настроение безнадёжно испортилось.
— Скажи, – внезапно заговорила Биргит, – как давно это случилось?
— А? – рассеянно переспросил Кристиан, увлекшись наблюдением. Пожалуй, попка Марии всё-таки чересчур великовата, не то что аккуратная Алексова…
— Когда Алекс нырял за твоим галстуком, – раздражённо уточнила Биргит, и Кристиан мельком озадачился, с чего она так на него зла.
— Октябрь, я же сказал. С год назад примерно, тогда ещё Фрица в отделе не было…
— И ты молчал, – негромко сказала Биргит.
— А? – снова переспросил Кристиан. После двух двойных виски следить за нитью беседы становилось всё сложнее. – Ты вообще о чём?
— Какая же ты всё-таки сволочь, – сказала Биргит. И посмотрела на него – так, как не смотрела никогда.
Кристиан даже протрезвел. Не совсем, но достаточно.
— А почему? – глупо спросил он.
Он впервые в жизни видел, как Биргит собирается плакать. Она не плакала при нём ни разу, да и сейчас, похоже, не собиралась, но он отчётливо видел, как повлажнели её глаза – боже, он в жизни бы не поверил, что у его Биргит могут быть такие глаза! Такие, злые и беспомощные одновременно.
Она что, действительно собирается расплакаться?
— Скоро вернусь, – бросила она, прихватила сумку и направилась в сторону туалета. Кристиан посидел минуту на месте, собираясь с мыслями, затем в голове наконец щёлкнуло в третий раз, и он решительно направился следом.
Не забыв предварительно опустошить Алексов бокал виски. Ему предстоял непростой разговор, а виски в таких разговорах лишним не бывает.
Биргит нашлась в женском туалете. Кристиан, уже успевший основательно обшарить мужской, этому факту почему-то очень удивился.
Алекс, который тоже обнаружился в женском туалете между Марией и Биргит, удивил Кристиана ещё больше. О том, что он сам делает в этом самом женском туалете, Кристиан думать не собирался – границы логики были сейчас привлекательно размазаны. Его не задела Биргит с возмутительно раскрасневшимся лицом, не смутила Мария, прижатая Алексом к стене, зато Алекс с несколько ошалевшим выражением лица, зажатый между дамами, возмутил Кристиана невероятно. Чёрт возьми, они только сегодня успели выяснить, что у них и в горести, и в радости, а этот сукин сын уже обнимается в женском туалете с бывшей женщиной Кристиана и с самыми классными ногами и сиськами в этом баре!
— Какая же ты всё-таки сволочь, Алекс, – не нашелся с лучшим ответом Кристиан. – Не ожидал!
Судя по выражению лица, Алекс тоже не ожидал подобного развития событий; как, впрочем, и Биргит, вылетевшая из помещения и со всей силы хлопнувшая дверью напоследок, и только Мария с неприлично задравшейся юбкой выглядела взъерошенной, но весьма довольной.
Ноги сами понесли Кристиана на улицу – следом за Биргит.
Она широкими шагами двигалась к остановке, на ходу завязывая шарф, и Кристиану пришлось поднапрячься, чтобы её догнать.
— Бирги! – Он ухватил её за рукав плаща, поскользнулся в луже и чуть не грохнулся в неё же, но Биргит вовремя подхватила его под руку.
— Стоило бы дать тебе упасть, – желчно сказала она.
Кристиан помотал головой и постарался стать ровно.
В голове почему засела занозой мысль «Алекс – сволочь!», и ни единой разумной причины тому, что он в середине октября выскочил на улицу в одной рубашке – кажется, пиджак остался висеть на стуле – за женщиной, которая сама его бросила ради другой женщины.
— Это нечестно, ты знаешь? – спросил Кристиан вяло. Мир вокруг слегка пошатнулся, но устоял. – Почему тебе достались самые красивые сиськи, а мне – Алекс?
— Ты чушь несешь, – почти ласково ответила Биргит. – Тебе нельзя столько пить.
— Не несу, – упрямо возразил Кристиан. – Это ты меня бросила. Ты меня бросила, а скотиной вышел почему-то я.
— Ты трахался с этим сладеньким комиссаром за моей спиной, Кристиан.
— Крис, в конце концов, хотя бы сейчас можно, чтобы просто Крис? И ни с кем я не трахался.
Мир снова пошатнулся, в этот раз сильнее.
— Так, мне надо присесть, – Кристиан огляделся по сторонам. Неподалёку обнаружился чудесный удобный бордюр, на который он и рухнул, почему-то больно ударившись рукой, ногой и спиной.
— О боже мой, – сказали над головой. Кристиан был согласен – прямо сейчас, прислонившись головой то ли к очень удачному столбу, то ли к чьей-то коленке, он тоже готов был воздать всевышнему по заслугам – мир был темен и плавно летел над головой, а столб – или всё-таки чьё-то колено – удивительно мягок.
— Тебя даже на неделю нельзя оставить одного, – сказали над ухом.
— Так не оставляй, – пробормотал Кристиан в ответ, не шевелясь – лежать было хорошо, постепенно накатывало умиротворение, а с ним и холод, но ради первого можно было чуток потерпеть. – Это ведь ты ушла первая. Почему я не мог ответить тем же?
— Дурачок, – щёку обдало дыханием. – Ты не ушёл, ты притворился, что ушёл. Это ведь совершенно разные вещи.
— Будто ты ушла по-настоящему, – полусонно сказал он в ответ и понял, что угадал, по мгновенной тишине в ответ. – А про Алекса не надо, он настоящий. Он хороший. И красивый. И мой лучший друг. Вот. А твоя Мария дура. Извини, – тут же поправился он. – Но правда же!
— Извинения приняты, – отозвался голос со смешком. Кристиан нутром почуял, что его действительно простили, но что-то всё равно было не в порядке.
— И грудь у неё тоже ненастоящая, – буркнул он напоследок. В ответ фыркнули.
— Забирайте его, – сказали над головой. – Вы у нас, господин Брандтнер, хороший, красивый и лучший друг, так что нянчитесь с ним сами. А у меня в одиннадцать уходит последняя маршрутка.
— А Мария?
— Уверена, она не пропадет, – ответили со смешком.
Кристиан понял, что вокруг что-то происходит, когда столб – или всё же колено? – двинулось в сторону. Лицо Биргит, сейчас совершенно умиротворённое, оказалось рядом.
— Ну и несёт от тебя, – улыбнулась она. И поцеловала. Совсем легко, мимолётно и на этот раз Кристиан понял – у них и в самом деле всё закончилось. Они расстались хорошо, правильно, как и должны были изначально, а Биргит, возможно, и в самом деле бисексуальна, но это неважно же. Главное что никаких обид, никаких криков и никаких марий, просто иногда люди расходятся, и иногда это лучшее, что они могут сделать друг для друга.
Вот и они сейчас расходились.
Когда лицо Биргит снова отдалилось, Кристиан честно попытался её остановить и даже почти поймал край осеннего пальто, но всё-таки промахнулся.
— До свидания, – сказала Биргит.
— Думаю, лучше не надо, – ответил ей голос, который Кристиан наконец опознал как Алексов.
— Тут вы правы.
И осеннее пальто всего за несколько секунд исчезло из виду. А пьяный половиной бокала виски Кристиан Бёк, в одной рубашке, помятый, а теперь ещё и немного грязный – остался сидеть на бордюре.

— Нет, это положительно никуда не годится, – мрачно сказал Кристиан Бёк, переступая порог родного комиссариата и придерживая тяжёлую голову не менее тяжёлой рукой.
Кунц облизнул ложку, посмотрел на Кристиана флегматично и вздохнул.
— На этот раз я с тобой согласен, – подал голос не менее мрачный Алекс из-за своего рабочего стола.
Рекс из солидарности заворчал со своего лежака и тоже спрятал голову в лапах.
— Что на этот раз? – спросил устало Кунц, отставляя йогурт.
— Бабы! – рявкнул Кристиан и тут же сам пожалел о громкости своего голоса. – Чертовы бабы, от которых одни проблемы!
— Тебя же бросили целую неделю назад, – сказал Кунц терпеливо.
Кристиан глянул на него зло.
— Алекс, скажи ему.
— Его бросили неделю назад, – подтвердил Алекс – Со вчерашнего вечера уже окончательно, кажется.
— Вчера меня бросили дважды, – не замедлил вставить шпильку Кристиан. Его обуревали смешанные чувства по отношению к Алексу на фоне вчерашнего, и мстительные определённо имели под собой основания. – Причём второй раз – с особой жестокостью. Можно сказать, прямо-таки втоптали меня в грязь вместе со всеми моими душевными порывами.
— А потом тащили тебя на руках до самой машины, – буркнул Алекс. – Тебе пора сесть на диету, Крис.
— А ты мне не подружка, чтоб указывать, – огрызнулся Кристиан. – Всё, момент упущен, поезд ушёл!
— А? – переспросил Кунц и облизал ложку ещё раз.
— Больше никаких баров по воскресеньям, – попытался поставить точку Алекс.
Кристиан посмотрел на него зло.
— Ты-то на что жалуешься? Тебе обломился секс в туалете.
— Я бы никогда, – возразил Алекс с достоинством и спрятался за папкой с очередным делом.
— Ладно, только прелюдия. И двойной виски за мой счёт.
— Это был мой счёт! – оскорбился Алекс. – И бармен смешал мой виски с пивом.
— А это уже не мои проблемы, – отмахнулся Кристиан, проходя к своему рабочему столу.
— Что у вас случилось, ребята? – уточнил Кунц, переводя взгляд с одного на другого.
— Не спрашивай. Ты не представляешь, что мне снилось после вчерашнего вечера.
— Тебе ещё и не понравилось? – спросил до глубины души оскорблённый Кристиан. Рукой он нашарил на столе запасливо купленную Кунцем булочку и уже почти замахнулся, но вовремя передумал переводить продукт.
Кунц печально отставил в сторону йогурт и приготовился морально к тяжёлому рабочему дню.
Понедельник был в своём репертуаре.

Название: О братьях наших меньших
Автор: Дженовик (очень старый), Кристал.
Размер: мини, 1431 слово
Персонажи: Тобиас Моретти, Соко фон Хаус Цигельмайер
Категория: джен
Жанр: юмор, повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: Иногда попытки найти общий язык заканчиваются успехом.

Шел второй час съемок, а казалось – они уже сутки торчат в душном павильоне, замотанные как собаки, а единственная среди них настоящая собака чувствовала себя просто прекрасно, и это тоже слегка раздражало.
Тобиас терпеть не мог собак. Об этом знала съемочная группа, об этом знали актеры, дрессировщица, и сами собаки, в конце концов, тоже знали. Сегодня он особенно не мог их терпеть.
Вообще-то съемки должны были проходить на свежем воздухе, рядом с чертовым колесом – Рекс героически должен быть гоняться за преступником между аттракционами, а Рихард не менее героически должен быть гоняться за Рексом, размахивая пистолетом.
В итоге кое-кто подвернул заднюю лапу, а все остальные почему-то оказались в крытом павильоне и снимали финальную сцену эпизода, в которой Рексу нужно было только вилять хвостом на своем лежаке, а бравым инспекторам и комиссарам – перебрасываться непринужденными репликами и перебирать канцелярию на рабочих столах.
Особенно непринужденности способствовали тридцать шесть градусов в тени за окном и тридцать пять внутри павильона, а Тобиасу добавлял настроения тяжелый пиджак.
Ему хотелось спать, ему хотелось пить, ему хотелось в прохладу своей гостиной к домашнему бару, а еще больше – к жене в Инсбрук, и желательно насовсем, но в ближайшие пару лет случиться этому было не суждено – и во всём был виноват Санто. И Соко. И бесчисленные их дублеры, разномастные, ленивые и вертлявые, капризные и апатичные. Рекс был многолик и многохарактерен, и его было в жизни Тобиаса очень много – слишком много, на взгляд самого Тобиаса.
В итоге, отыграв свою часть, он просто рухнул на стул, судорожно хватая оставленную кем-то из статистов бутылку с водой.
— Ты как? – спросила Тереза, совершенно бесшумно подобравшись сбоку.
Тобиас вздрогнул и посмотрел на нее неодобрительно.
С Терезой у них были сложные отношения. Она любила и прекрасно понимала собак, собаки отвечали ей взаимностью, Тобиас на эту идиллию предпочитал смотреть издалека, но ему приходилось в ней участвовать, и в этом был корень большинства проблем на съемочной площадке.
— Я нормально, – ответил Тобиас, открывая бутылку с водой и делая глоток.
— Замечательно, – кивнула Тереза.
Отвернулась и пошла к Соко – сегодня в роли Рекса был именно он, подменял брата.
Тобиас почувствовал легкий укол вины и уверенно его проигнорировал.
Собакам с жарой справляться проще, особенно когда эта собака – звезда популярного сериала. Тут тебе и миску каждый час меняют, и корм только что из банки, и разве что с опахалом не стоят над душой – полный пакет услуг, всё включено, всё работает, вот только Санто на это всё плевать с верхушки Штефансдома, звезда сегодня не в настроении, звезде хочется, чтобы вокруг нее бегали, а съемочная группа ползает по тесной, набитой аппаратурой комнате, обливаясь потом, и никому, на самом деле, нет дела до того, чего хочет или не хочет Санто, всем хочется побыстрее закончить и уйти домой, но никто не уйдет, пока Санто не сделает то, что должен, и это замкнутый круг, беличье колесо, в котором крутятся они все, и выхода из него – нет.
Санто отправили домой еще полчаса назад, а у Тобиаса в ушах всё еще стояли причитания Терезы и ее помощницы, пытавшихся сделать невозможное. Сделать не удалось, звезду увезли отдыхать, а взамен позу на лежаке отрабатывать пришлось Соко, тому самому, который вчера подвернул лапу.
«Подвернул лапу» – не совсем точное определение произошедшего, но, в конце концов, Соко сам виноват, крутился под ногами, хотя должен был смирно бежать рядом, дурная собака, почему им непременно нужно подобраться ближе, но ведь нужно же зачем-то, а значит – сам виноват.
Это звучало неубедительно даже в мыслях, и чувство вины вернулось, когда Тобиас бросил взгляд на лежак – поза у Соко была напряженная, левую заднюю он старался не беспокоить, и выражение морды было печальное донельзя. Это шло вразрез со сценарием, но все знали, что играть мордой Соко не спец, и было решено снимать его с альтернативных ракурсов, что добавляло еще толику головной боли всем, кто в этом участвовал.
— Ладно, ребят, давайте все на перерыв, – хлопнул в ладоши Гайек, когда Карл уже в который раз за этот съемочный день слишком вымученно улыбнулся в камеру. – Так дело не пойдет. Пока отдыхаем, через сорок минут жду всех на площадке в боевой готовности.
Оливер согласно кивнул и протер лоб платком. У него тоже выдался жаркий денек.
Карл где стоял, там и упал на ближайший стул, уводя бутылку с водой из-под носа у Вольфа.
Вольф глянул укоризненно – судя по внешнему виду, ему вода была нужнее.
Тереза ушла к своим вещам вместе с помощницей, имени которой Тобиас так и не смог запомнить. Площадка опустела всего за пару минут, остались только Гайек, который обедать предпочитал не отходя от процесса съемок, Тобиас, который не мог заставить себя оторваться от стула, Карл – с теми же проблемами, и Соко, который вяло посматривал на миски с едой и водой, но к ним не притрагивался.
Глаза у него были совсем как человеческие – больные и грустные.
Гайек появился за спиной Тобиаса бесшумно, как и всегда – вездесущий, стремительный. всегда в курсе дел всех и каждого.
— Держи, – и сунул ему в ладонь промасленный бумажный пакет, судя по очертаниям – то ли сэндвичи, то ли хот-доги. Тобиас потянул носом – о да, там определенно присутствовали сосиски.
— Спасибо, – кисло поблагодарил он Гайека и принялся разворачивать пакет. – До скольки мы здесь сегодня торчим?
Гайек улыбнулся – как и всегда, когда ответ само собой разумелся.
— Вечером станет полегче. Нам нужна эта сцена, Тобиас. Лучше поешь, пока есть минутка.
Тобиас проводил его кивком, достал из пакета еще теплый хот-дог, и есть тут же перехотелось – без видимой причины, разумеется; Гайек, конечно, маньяк еще тот, но, даже перегревшись, не станет травить одного из своих ведущих актеров.
А второго из своих ведущих актеров, кажется, всерьез хотят заморить голодом.
Тобиас и в самом деле терпеть не мог собак. Об этом знала вся съемочная группа, об этом знали дрессировщики, собаки об этом если и не знали наверняка, то явно догадывались, и, кажется, страшно этому факту огорчались. По крайней мере, ни к кому из актеров многочисленные рексы так не липли, как к Тобиасу.
И единственным более-менее приемлемым вариантом из многочисленного собачьего конвейера был Соко, которому кое-кто вчера отдавил лапу всем своем немалым весом. Замечательный пес – он не любил близко подходить к Тобиасу, Тобиас не любил близко подходить к нему, так что ладили они чудесно, и чем дальше были по сценарию друг от друга, тем лад шел лучше.
А сегодня к голодному и грустному Соко Тобиасу даже не нужно было приближаться – идеальный рабочий день!
Соко лежал, постукивая хвостом по полу. Миска с едой стояла у самого его носа – отборный консервированный корм, «Best», тот самый, что Гайек пустил сквозной и не очень-то скрытой рекламой еще в начале сезона. Дорогущий и суперпитательный; по крайней мере, Тереза не возражала. Санто еще утром лениво поковырял свою миску, Соко же даже не потянулся обнюхать. Конечно, если есть чудо-консервы каждый съемочный день, и шевелиться не захочется...
Ладно, вот это уже было несправедливо.
Есть перехотелось окончательно. Тобиас повертел в руках булку, оглянулся по сторонам – поблиизости не было никого. Гайек куда-то смылся, а Карл, кажется, так и задремал в зеленой шляпе Штокингера, натянутой на нос.
Тобиас оглянулся еще раз, для верности, и медленно передвинул стул чуть ближе к лежаку Соко.
Карл на отчетливый скрип не отреагировал, сам Соко, впрочем, тоже. Теперь он даже прижал уши к затылку. Тобиас за год работы с немецкими овчарками успел заметить: прижатые уши – дурной жест. Сейчас не нужно было особенно раздумывать над причинами – Соко было больно, и боль свою он терпел молча.
Тобиас мельком глянул на Карла и передвинул стул еще на полметра с чудовищным скрежетом.
Воровато подавшись вперед, он выудил из булки сосиску и осторожно, неловко, двумя пальцами сунул её под нос Соко. Тот обнюхал подачку и посмотрел на Тобиаса с непередаваемым выражением морды – а затем аккуратно, чтобы не задеть зубами ладонь, взял сосиску у него из рук. И принялся жевать.
— То-то же, – шепотом сказал Тобиас. – От полезной и питательной пищи у любого язык набок свесится. Надо себя иногда баловать вредным, хэй?
И машинально принялся жевать распотрошенную булку.
Предварительно немного отодвинувшись в сторону.
Этой съемочной группе только покажи, что всё-таки можешь приближаться к собакам ближе, чем на полметра – и немедленно Тобиас Моретти будет обмусолен длинными шершавыми языками со всех сторон.
Соко вяло забил хвостом по лежаку, протянул морду вперед и коснулся мокрым черным носом руки Тобиаса.
— Ну прости, прости, – немного грубовато буркнул Тобиас. – Я тебя просто не увидел, а ты как кинулся под ноги... Больше не буду, правда. Слово комиссара.
Соко фыркнул ему в ладонь, будто бы с недоверием.
Шел третий час съемок, а казалось – они уже сутки – хорошо, уже немного меньше – торчат в душном павильоне, замотанные как собаки, а единственная среди них настоящая собака уткнулась в Тобиаса носом, и это слегка раздражало.
Тобиас терпеть не мог собак.
Тобиаса страшно бесила шерсть, слюни, хвосты и лапы, которые можно было отдавить, даже не заметив их обладателей.
Тобиас послушно сидел на стуле всё то время, пока Соко облизывал его пальцы, вероятно, соленые после Гайековой колбасы.
Руку Тобиас Моретти не отдергивал.

@темы: Kommissar Rex, фик