а вот фики пусть лежат, это две части одного цикла, которые в принципе могут читаться самостоятельно. должна была быть еще и третья, я чуть не написал макси за четыре дня, но вовремя удержался.
Название: Галстук, виски, револьвер
Автор: Саймон (который все еще дженовик)
Бета: Кристал.
Размер: драббл, 998 слов
Пейринг/Персонажи: Ривай, Ханджи Зои, Эрвин Смит, прочие мельком
Категория: джен
Жанр: character study
Рейтинг: R
Предупреждения: нецензурная лексика
читать дальшеУ Эрвина прямая спина, чистый подбородок и мирный взгляд человека с большими планами на кресло командира и его жалование.
— Сегодня вы делаете выбор, — говорит он спокойно и смотрит новобранцам в глаза. — Гарнизон даст вам право на долгую жизнь, разведка — в лучшем случае на быструю смерть, и хочу, чтобы каждый из вас знал, на что идет и что ждет его в будущем. Я не стану делать выбор за вас, его делаете вы.
Новобранцы разглядывают его в ответ осторожно — Эрвин молод, но впереди него бежит дурная слава, ее не спрячешь под чистой формой, хотя иногда получается даже неплохо, особенно когда он вот такой. Крепкий, гладкий от начищенных новых сапог до короткой стрижки, и всё в нём статно до тех пор, пока он не открывает рот.
Ебнутый, думает Ривай.
— Правда же, он в этом хорош? — довольным шепотом спрашивает Ханджи.
— Смысл в том, чтобы они отсюда свалили?
— Не имею ни малейшего представления, — пожимает она плечами и подмигивает.
Когда Эрвин Смит замолкает, никто не произносит ни слова. Он спускается вниз в громоздкой тишине, и Ривай видит в ней отголоски будущего — нескладный из него выйдет лидер, но Майк вдруг подходит к нему ближе и хлопает по плечу, Ханджи салютует своими очками, и Эрвин становится рядом с ними, заложив руки за спину.
Вы все здесь ебнутые, думает Ривай.
Он думает, что впишется. У него с ними много общего.
Вечерами рядом с головой Ривай укладывает револьвер, прячет нож у левой руки, по ночам ему снятся дурные сны и люди, которые были живы пару недель назад, приходят к нему живыми.
Потом Ривай просыпается.
— Ты такой нервный по утрам, — жалуется Ханджи, когда без стука вваливается в его спальню и ловко уворачивается от ножа.
Это она подарила ему револьвер, она же после подъема угощает Ривая чаем и подливает в него виски Эрвина, никто не против виски, у алкоголя мерзкий привкус застарелого чувства вины, но с этим живут.
Ривай живет с этим неплохо.
— От тебя пока ничего не требуется, — серьезно говорит Эрвин, глядя на него спокойными мирными глазами. — Отдыхай, приходи в себя, осматривайся.
— Я заебался осматриваться, — честно отвечает Ривай на третий день после распределения.
— Могу отправить тебя помогать Ханджи, — предлагает Эрвин.
На его столе — початая бутылка виски, та самая, может быть, и ворох бумаг, и чернила, и старые карты, и много еще чего.
— Бардак, — говорит Ривай и мрачно вылезает из кресла.
Кабинет расцвечен жилыми цветами комнаты, в которой бывают так же часто, как в спальне — или, быть может, чаще.
— Так ты к Ханджи? — уточняет Эрвин.
Он смотрит без особого сочувствия, просто уточняет род деятельности, будто Ривай в неучтенном месте способен сломать какие-нибудь далекоидущие планы.
— Разумеется, нет, — говорит Ривай и размашисто хлопает дверью.
— Разумеется, да, — азартно кивает Ханджи. — Давай, подержи его.
Тело визжит на столе, выгибается рваной дугой и выглядит короче, чем положено телу.
— Вообще-то лучше ремнями, — сообщает Ривай на всякий случай. Ханджи берет в руки тонкую иглу и подходит ближе.
— Его зовут Эди. Ему оторвало ногу на учениях, — говорит она неприлично довольным тоном.
— Это я вижу. Думал, ты по другому профилю.
— О, безусловно.
Левая нога у Эди оказывается вдвое короче правой. От него несет кровью и мясом, и грязными штанами, видно, крепкими яйцами Эди особо не отличался.
— Ну и нахуя тогда приперся в разведку? — спрашивает Ривай, подходя ближе и наваливаясь на него всем своим весом. Этот вопрос стоит задать здесь каждому и от каждого добиться внятного ответа, а не косого осторожного взгляда на командиров.
— Здесь неплохо платят, если что, — обижается Ханджи, собирая кожную складку на бедре и делая первый стежок. Там, где ногу оторвало, Эди уже ничего не пришьешь, но выше полно крупных разрезов и разрывов.
— Серьезно?
— По крайней мере, я могу позволить себе чай, — она осторожно вытирает ногу бурой от крови тряпкой, и ничего не соображающий Эди воет и брыкается на столе.
Дела на базе Риваю не находится — Эди закапывают на вторые сутки, врач из Ханджи херовый, но лучше не нашлось под рукой, и пришлось обходиться чем есть.
— Ну, не будем предаваться унынию, — замечает она серьезно и поправляет очки, пока новобранцы потеют с лопатами в руках. — В следующий раз я непременно смогу лучше.
Имя одноногого мальчишки Ривай не может вспомнить уже через неделю, но запах, каленая игла и ровный шов в памяти остаются.
По утрам он просыпается за две минуты до того, как Ханджи влетает в его спальню. Ривай ждет свой завтрак и чай с глотком виски, переодевается в форму и ни о чём не вспоминает. У него нет дела, но есть глаза, и Ривай наблюдает — за Ханджи, которая сидит в своем подвале безвылазно, за Майком, который ходит за Эрвином как привязанный, за Эрвином, которому поручили обучение пополнения.
Пополнение смотрит на своего командира восхищенными щенячьими глазами и жаждет деятельности.
— Ты с ними страдаешь хуйней, — честно говорит Ривай на восьмой день.
— У тебя есть предложения лучше? — Эрвин приподнимает брови, отвлекаясь от бумаг.
Ривай пожимает плечами; предложений не было, но он бы точно нашел чем занять этих мелких бесполезных засранцев, большая часть которых сдохнет на первой же вылазке.
— Отдай их мне. Я придумаю им дело.
Эрвин кивает с заметным облегчением — он явно не представляет, что нужно делать с детьми четырнадцати-пятнадцати лет.
Ривай смотрит — внимательно, ищуще, он пытается отыскать человека, которой вынудил его стать частью разведки. Он его не находит, этот Эрвин складный и гладкий, у него мирный взгляд, и сколько же у него ушло времени, чтобы сделать себя — таким? Чтобы спрятать страсть, похоронить желания, укрыть голод и жажду в глазах, и даже прическа у него теперь — волосок к волоску, ни следа от живущего внутри безумца.
Безумец явно прошел долгий путь, прежде чем нацепил на шею изящный галстук, зализал голову и научился быть человеком.
Ебнутый, довольно думает Ривай, выходя из кабинета. Они все здесь ебнутые, от мелких засранцев, которые приперлись сюда за курткой с крыльями на спине, до Шадиса, который не замечает, что именно сидит у него под боком, в соседнем кабинете, и старательно перекладывает там бумажки.
Ривай думает, что ему здесь начинает нравиться. Ему платят за воспитание, и немного за убийства, и это неплохо. У него нет рядом живых, но Ханджи говорила, что ей хватает на чай, может, и на виски тоже хватает. Может, и не только на него.
Разумеется, он вписывается.
Название: Механизм
Автор: Саймон (который все еще дженовик)
Бета: Кристал.
Размер: миди, 4012 слов
Пейринг/Персонажи: Эрвин Смит/Ривай, Ханджи Зои, Майк, прочие мельком
Категория: слэш
Жанр: character study, экшн, романс
Рейтинг: R
читать дальшеУ красного командира руки в крови по локоть.
— Эй, — говорит Ривай. — Какого хера ты еще сидишь? Поднимайся, у нас есть еще пара часов, успеем добраться до стены, если поторопимся.
Хорошо, что на этой вылазке не было Майка, отстраненно думает Эрвин. Хорошо, что Ханджи не было тоже.
На рубашке — засохшие бурые следы, кожу на лице стягивает коркой, волосы слиплись, Ривай стоит напротив, и он выглядит, как дьявол с узкой улыбкой и сухими глазами.
— Дай мне минуту, — просит Эрвин.
От Ривая несет сырым мясом, и злостью, и чудовищной жаждой — жизни и крови.
Эрвин с трудом поднимается на ноги, оскальзывается на размазанных по полу внутренностях, но всё же удерживает равновесие.
— Всё будет хорошо, — говорит он спокойно. — Мы доберемся.
Ривай коротко кивает в сторону выхода, проверяет количество газа в баллонах и легко ли лезвия выскальзывают из ножен, Эрвин, пошатываясь, идет вперед. Он не смотрит по сторонам, шагает прямо, не видит ничего, кроме ворот.
— Лбом их пробьешь? — уточняет Ривай с интересом.
— Что-нибудь придумаю.
Тяжелая балка, перекрывающая ворота, двигается со скрипом, но подается.
Эрвин не смотрит на титанов, застывших как пчелы в меду, он вообще не смотрит по сторонам, он слушает, как чавкает кровавая каша в такт его шагам. Ривай идет следом.
Старая каменная часовня остается за спиной.
Они идут по свободной земле, под ногами у них узкая дорога, заботливо выложенная человеческой рукой, над головой небо, высокое, темное и прозрачное, Эрвин не смотрит вверх.
— Порядок? — спрашивает Ривай через десяток километров.
— Разумеется, — кивает Эрвин.
Они приходят к стене за час до рассвета.
Ривай методично расправляется с титанами, подобравшимися к воротам слишком близко, Эрвин садится прямо за землю, трогает ладонью колкое на затылке, трет лоб, и на пальцах остаются ржавые струпья.
Рассвет они встречают бок о бок, и с первым колоколом их, наконец, впускают внутрь.
* * *
У красного командира темные глаза — он не спит по ночам, у него есть люди и планы, и нет ничего, ни денег, ни оружия, ни поддержки, есть только безумная идея, о которой не стоит говорить вслух.
Когда Эрвин был мальчишкой — серьезным, ответственным, десяти лет от роду и с ворохом всяческих грандиозных планов на большое будущее — в родительском доме он нашел подпол. В двенадцать он прочел все книги, которые там отыскал, и в тот же год от тяжелой лихорадки скончалась мать.
Старые отцовские записи остались лежать под деревянным настилом.
Ответов они давали немного, куда больше задавали вопросов, но в них торопливым мелким почерком был вписан мир, восхитительный, огромный, без стен и границ, мир, где нет титанов, есть только люди. Живые.
* * *
— Потери очень большие, Эрвин, — осторожно говорит Шадис, глядя на него с легкой опаской.
— Да.
Его отряд погиб в почти полном составе, в живых остался только Ривай — потому что этого дьявола ничем не взять, и Эрвин, потому что с Риваем они в этот раз работали в паре. Большую часть погибших опознать оказалось невозможно.
— Надеюсь, оно того хотя бы стоило?
Эрвин молча кивает.
Большая часть отряда погибла, Ривай умеет держать язык за зубами, а значит, никто не узнает, что за внешней стеной, всего в двадцати милях от северных ворот, есть старая каменная часовня, к которой ведет дорога, проложенная человеком.
— Ты мне не скажешь, — замечает Шадис утвердительно.
Эрвин пожимает плечами и надеется, что у него выходит убедительно — последние несколько ночей он спал паршиво, не спал вовсе, если точнее, сидел над картами, сидел над книгами, сидел вместе с Риваем и пил виски, затыкая рот ему и немного себе.
Ночная беседа не лучший способ, но иногда нет вариантов лучше, и приходится обходиться тем, что есть под рукой.
* * *
— Херня это всё, — говорит Ривай после первого такого вечера, откинувшись головой на спинку кресла. — Мне нет дела до интриг. Меня интересуют титаны.
Эрвин кивает. Он так или иначе интриги собирался взять на себя.
— Я не слишком разговорчивый, — напоминает Ривай. — Так что, надеюсь, в твою светлую голову не придет идея перерезать мне глотку во сне.
— Я предпочитаю яд, — отвечает Эрвин серьезно.
— Да, ты же не любишь пачкать руки.
— Не люблю.
Он и в самом деле этого не любит, кровь не отстирать, не отмыть до конца, она въедается в кожу, остается под ногтями, и это довольно неудобно.
— В общем, ладно, — Ривай лениво поднимает голову со спинки и выгибает бровь, — только убедись, что яд делала не четырехглазая.
Эрвин искренне его уверяет, что в случае чего непременно всё сделает сам. Такая работа.
Пить виски с Риваем ему нравится, а еще нравится, что Ривай отлично знает — если придется, Эрвин сделает. И глотку, и яд, и пулю в лоб для верности.
Никто из них не питает иллюзий.
Они отлично работают в паре.
* * *
Карта мира за воротами Троста невелика — она зеленая с легкой примесью рыжего, Эрвин сам ее делал. Каждый новый клочок территорий он скрупулезно наносил на бумагу, окрашивая безграничное белое пятно цветом.
— Я думаю, на этот раз не стоит, — говорит ему Ривай, вынуждая вздрогнуть. Эрвин оборачивается и видит, как тот стоит в дверном проеме, опираясь о косяк.
— Я думаю так же, — кивает Эрвин и снова возвращается к карте.
Иногда он думает, что мир далеко не так сложен, как ему кажется, что стоит быть спокойнее, проще, в конце концов, хотя бы своему командиру стоит доверять, потому что если не ему, то кто достоин?
Ривай стоит за спиной, а потом ему, должно быть, надоедает, и дверь закрывается с негромким щелчком.
— Хочешь мне чем-нибудь помочь? — интересуется Эрвин.
— У тебя хоть что-нибудь кроме виски есть?
Есть чай, кофе, который Эрвин никогда никому не показывал, потому что его достать сложнее, чем коллекционное вино; коллекционное вино, к слову, тоже есть, пара бутылок, а еще есть черничный джем, который делала Ханджи.
— Бывало и получше, — отвечает он, подумав.
Ривай хмыкает, подходит к нему ближе и падает в кресло для посетителей.
— Я хочу сказать, для человека, который недавно потерял семью, ты держишься довольно неплохо, — очень и очень неловко замечает Эрвин.
Ривай замирает, поднимает на него взгляд.
— Это не первый раз, — пожимает он плечами. — Думаю, что не последний. Не то чтобы от этого легче.
Эрвин с облегчением кивает.
Разумеется, от этого не легче, его собственная семья — как старый шрам, который никогда не затянется до конца и принимается ныть всякий раз, когда имеется удобный повод. При дурной погоде, после паршивой ночи, и каждый раз сердце сводит судорогой, как будто оно снова забыло, как биться, хотя за тридцать лет можно было и запомнить.
— Что будем делать с часовней? — спрашивает Ривай.
— Я споил тебе бутылку, чтобы не услышать этого вопроса.
— Ну, пока ты мне ее спаивал, я ничего не говорил, а вот теперь, мне кажется, самое время. Что ты об этом думаешь?
Эрвин поднимается со своего стула — жесткого, неудобного, на таком не уснешь в самый неподходящий момент, не расслабишься, потому что ни то, ни другое во время работы ни к чему.
— Я думаю, — говорит от медленно, — что там было чисто.
— О да.
— Ни грязи, ни пыли, а если что-то и было, то явно не столетний слой. Там часто бывают люди.
— Точно, — кивает Ривай.
— И дорога добротная, ей не больше двух лет.
Эрвин поворачивается лицом к окну и опирается ладонями на подоконник. Погода за окном дождливая, осень подобралась близко, по утрам на построение приходится надевать зимнюю куртку. Хорошее время, промозглое и сонное одновременно, в такие вечера хорошо у протопленного камина, другое дело, что протопленный камин выдается нечасто.
— Есть люди, которые выходят за стены, — озвучивает Эрвин очевидное. — Не разведчики.
— Не хочешь сказать об этом Шадису?
— Шадису — нет. А вот Ханджи и Майку — да, им нужно знать.
Ривай смотрит на него молча — его взгляд чувствуется как легкое прикосновение, оно скользит по позвоночнику, лопаткам, шее. Оборачиваться Эрвин не собирается.
— У тебя любопытные методы работы с подчиненными.
— Не с подчиненными. Они мне друзья, — возражает Эрвин.
— Принимается, хотя с подчиненными тоже странные, — говорит Ривай довольным тоном. — А теперь давай сюда свой кофе. Нужно попробовать.
Вот это в нём Эрвину и нравится. Ривай быстро схватывает суть, знает, когда нужно открыть рот, а когда закрыть, и никогда ничему не удивляется — не потому, что держит лицо, а потому что он из подземного города. Его сложно удивить.
Ривай вообще понравился Эрвину с первого взгляда. Он был как механизм привода, отлаженный до последней шестеренки, с кошачьим ощущением окружающего пространства. Идеальная технология, сработанная кем-то до Эрвина, о, разве могло не родиться с первого взгляда азартное любопытство, желание узнать — как же это работает? На какие рычаги нужно жать, чтобы получить результат?
Разумеется, Эрвин нажал везде, где дотянулся.
Оказалось, шестеренки у Ривая вертелись в правильную сторону.
С ним можно было иметь дело, пить виски, ему можно было доверять спину, и совсем не хотелось стоять однажды над его могилой и, прижимая кулак к сердцу, произносить с болью в голосе пышную траурную речь — или что там обычно делают, когда умирают те, с которыми дело, спина и виски?
Таких Эрвину закапывать еще не приходилось.
Было бы неплохо, если бы не пришлось.
* * *
Красный командир всегда на той стороне, которая за правое дело.
Эрвин стал разведчиком, когда ему было пятнадцать, и он был хорошим разведчиком, молодой-хороший-складный мальчик, всё делал как следует, не допускал ошибок, ходил за лошадьми, ходил за ранеными, работал с приводом так, будто большую половину жизни провел в воздухе. А потом вдруг резко раздался в росте, кость стала широкой и длинной, он не успевал обрастать мышцами, нескладное тело его не слушалось, оно не хотело летать, оно собиралось большую часть жизни твердо стоять на ногах.
Тогда Эрвин понял, что полагаться на одно тело — нельзя, оно подводит, когда в нем нуждаются больше всего.
Будущее ждало его за каждым поворотом, и Майк был рядом, и Эрвин за каждый поворот заглядывал с ощущением близкой победы, и не видел ничего, поворот оказывался поворотом и ничем больше, а ему нужно было больше, еще больше, больше доверия, больше вылазок, больше титанов. Потому что если человек с такой чудовищной страстью верит, что его главная цель — уничтожить врага за стеной, враг внутри стен в это поверит тоже.
Первым был Майк, он стал человеком, который шел за ним след в след, не отставая ни на шаг, и Эрвин думал иногда — за что такая преданность, чем он ее заслужил? Потом думать об этом перестал, не всё в этой жизни поддается анализу, кое-что приходится принимать на веру.
Второй была Ханджи, и она стала женщиной, которая показала ему, что широкие юбки и каблуки вовсе не предел, что можно больше, можно выше, что клинок в руках важнее половника.
До нее Эрвин таких не знал. До нее у Эрвина была мертвая мать и трактирщица Мари, которая разносила в зале пиво и смущенно улыбалась шуткам Нила.
В тот год, когда Зои Ханджи впервые поправила рядом с ним очки и подала руку для откровенно мужского рукопожатия, Эрвину исполнялось девятнадцать. Он уже сладил со своим телом, и можно было снова приступить к быстрее и выше, но дорога в разведке пробивается не гибким лезвием, и не количеством уничтоженным титанов, здесь нужно совсем другое, и Эрвин искал.
Он знал о своем будущем всё — что займет однажды место Шадиса, что возьмет разведку в свои руки, что закончит плохо, возможно, в собственной постели, потому что непременно заиграется, и приговор ему будет вынесен и исполнен, без права на обжалование и военный суд.
Его заколют как свинью, как закололи его отца, и с большим будущим выйдет неловко.
* * *
Красный командир хранит у изголовья револьвер. Однажды револьвер выстрелит.
— Что это? — спрашивает Ривай, внимательно глядя на торчащее из-под подушки дуло.
— Господи, Ривай, какого черта ты здесь делаешь? — со стоном отвечает Эрвин и накрывает подушкой лицо.
— Пришел предложить конную прогулку, за окном дивная погода, в самый раз, — сообщает Ривай невозмутимо.
Эрвин приподнимает край подушки и брови от удивления.
— Да ты в окно глянь, блин, — рявкает Ривай. — Там полдень, ты пропустил построение, завтрак, и через пятнадцать минут пропустишь обед. Меня послали тебя разбудить.
— Но меня обычно будит Майк.
— Майк сказал, что в последнее время ты выглядишь таким затраханным, что на тебя не поднимается. Рука. Или что там у него.
— У тебя отсутствует деликатность и чувство юмора.
— Между прочим, у тебя тоже, — напоминает Ривай, закрывает наконец дверь и проходит внутрь комнаты. Он оглядывается так, будто ему и впрямь любопытно, а Эрвин разглядывает его, потому что вот ему любопытно очень.
— Так что там за хрень у тебя под подушкой.
— Это подарок Зои, — отвечает Эрвин с достоинством, полностью вылезает из-под подушки, откидывает одеяло, тяжело поднимается на ноги. Вообще-то он не привык пропускать построения, дисциплина начинается с головы отряда, а не с его конца, но иногда, изредка, он может позволить себе выспаться, когда тело само отключается на кровати, не давая ни стащить штанов, ни сменить рубашку.
Эрвин берет в руки револьвер и мягко касается пальцами барабана.
А Ривай молча достает из сумки точно такой же.
— Это что-то должно означать?
— Чертова баба подсовывают эту херню каждому, а потом ждет у себя в лабораториях, кто же первым нажмет на спусковой крючок и вынесет себе мозги на полстены, — бурчит Ривай, но оружие не отдает.
— Я переоденусь, ладно? — вздыхает Эрвин.
Он идет к шкафу, торопливо стягивает рубашку, галстук, меняет нижнее белье и брюки, не помешал бы душ, но и так сегодня много пропустил.
— Зачем он тебе? — спрашивает Ривай, неожиданно оказываясь ближе, чем нужно, и Эрвин, не в первый раз уже, совсем его движений не замечает. Как будто он с Майком.
— А тебе?
Эрвин чувствует взгляд — холодный и острый, он спускается с линии плеч до поясницы и снова поднимается вверх, как будто Ривай никак не может отыскать что-то важное. Или Майк снова нарисовал на его спине какую-то ерунду, как в прошлый раз. Эрвин тогда неделю проходил с медведем от загривка и до самой задницы, прежде чем молодняк со страшным стеснением уточнил, где он такое сделал и нельзя ли поделиться адресом.
— У меня там что-то интересное? — спрашивает Эрвин на всякий случай, и ощущение взгляда тут же пропадает.
— Ничего, — бросает Ривай. — Одевайся и пошли уже.
Эрвин застегивает рубашку, зачесывает волосы на затылок — с челкой он смотрится неряшливо — оборачивается и кивает.
— Пошли.
Ривай оставляет его у кабинета Шадиса, и только тогда увлекшийся размышлениями Эрвин начинает подозревать, что дело было не только в обеде, или даже совсем не в нём.
Глупо было думать, что все и в самом деле забудут о той ночной вылазке, в которой никто не выжил.
Никто и не забыл — кроме него.
* * *
— Он помогает от кошмаров, — сказала Ханджи, протягивая сверток.
Это был двадцатый день рождения и лучший подарок.
— И патроны.
В коробки их было около двадцати, и еще шесть в барабане. Ханджи Эрвин был готов расцеловать.
Теперь он знает, что от кошмаров револьвер не помогает, зато помогает от назойливых утренних гостей, от ненужных свидетелей, двадцать Эрвину исполнилось десять лет назад или немного меньше, а подарок всё еще лучший, потому что многофункциональный.
Когда он ложится в кровать, дурные сны ему не снятся, и вообще ничего не снится. И никого. Ни мертвых, ни живых, никаких, что толку встречаться с ними во сне, если на самом деле они все давно в могилах?.
А может быть, просто Ханджи была права. У самой Ханджи все стены в спальне были в дырках от пуль, так что ее распорядок дня существенно отличался от общепринятого — немного находилось смельчаков, готовых нарушать ее покой. А о кошмарах Эрвин никогда не спрашивал. Есть личное, которое даже друзьям знать не стоит. А может, не стоит именно им.
Иногда он думал о том, как будет просто — нажать на спусковой крючок и закончить всё разом, не оставляя себе шанса повернуть назад, но разве можно нажать, когда на тебе люди, ответственность, большое будущее? Разумеется, нет.
— Нужно просто крепче держать рукоять, — говорила Ханджи, когда случался повод, и в этом она была, безусловно, права.
* * *
— Пойми меня правильно, Эрвин, — говорит Шадис, — это не моя инициатива. Я целиком и полностью на твоей стороне. Но мое руководство хочет знать, как так вышло, что вы с Риваем остались в живых после ночи за стеной.
Эрвин кивает со всей возможной серьезностью — он еще не до конца проснулся, но уже готов отбиваться от последствий.
— Что там произошло? — спрашивает Шадис. Он складывает кончики пальцев в совершенно нехарактерном жесте.
— Мы нарвались на слишком большую группу титанов, сэр. Большая часть моих людей погибла под копытами загнанных лошадей, мы же успели добраться до лесистой местности — Ривай легкий, а мой жеребец был удивительно хорош, возможно, после этой гонки он даже остался жив.
— То есть деревья.
— Именно так, сэр.
— Тогда отчего ты так мялся, когда пришел ко мне с докладом в первый раз?
— Сэр, там было больше тридцати человек, которых я тренировал лично, — тихо говорит Эрвин. — Простите мне, что я не сумел вовремя совладать с собой.
— Отлично, — кивает Шадис. — Надеюсь, это всё.
— Абсолютно всё.
— Тогда можешь идти.
Из его кабинета Эрвин выходит через минуту с ощущением страшной тяжести под ребрами. Шадис делает для разведки что может, безусловно, но делает он недостаточно, этого мало, и он вряд ли долго останется на посту командующего — кто-то над ним только и ждет повода, чтобы щелкнуть пальцами. И тогда кто-то займет место Шадиса, впрочем, почему кто-то? Все знают, чье это место.
Обед Эрвин игнорирует, до обеда ему сейчас нет никакого дела, он возвращается в свою спальню, достает из тумбочки старую карту, которую начал делать с момента поступления в разведку, и раскладывает ее на кровати. Она цветная — на ней зеленое и рыжее, больше цвета, чем на официальных, и Эрвин смотрит на нее внимательно, запоминая. Он может себе это позволить, он не забудет ни единой детали, в конце концов, именно этого он хотел — идти к цели, не пробивая лбом стену, но открывая в ней дверь.
После этого он уходит в лабораторию Ханджи и сжигает карту дотла.
Некоторые вещи не должны существовать, если их владелец хочет дожить до тридцати пяти, или даже сорока, и не хочет хрипеть перерезанным горлом в своей же постели.
* * *
А еще сторона правого дела всегда проигрывает, и тянет за собой ко дну всех, до кого сможет дотянуться.
Ниточка тянется из прошлого в будущее, минуя настоящее, и от этого кажется, что настоящего не существует.
В прошлом у Эрвина есть подозрения и парочка доказательств, в будущем есть шанс не дожить до завтра, если он их озвучит, и это ему не нравится.
— Зато нравится выдумывать себе сложности на ровном месте, так ведь? — спрашивает Ривай, салютуя ему кружкой. В кружке — разогретое вино, не нашлось для него бокалов.
— Ну, для тебя ведь не секрет, что у меня есть на это будущее определенные планы?
Ривай качает головой. Для него — не секрет.
— Дай мне здесь какую-нибудь официальную должность. Мне надоело гонять молодняк по вашей декоративной зоне, — кривится он.
— Если хочешь, — кивает Эрвин. Он тоже выпил и уже успел захмелеть от одной кружки, а вот у Ривая глотка бездонная, сколько в него ни вливай, всё будет в самый раз.
— Шадиса скоро снимут с должности. Слухи ходят.
— А еще слухи ходят о том, кто станет следующим командиром разведкорпуса.
Да, кивает Эрвин, на этот раз сам себе. Слухи ходят. Они множатся, плодятся, и всё вроде бы идет неплохо.
— Если часовню за стеной построили люди, — говорит он с тоской, — тогда мы ведем войну вовсе не против титанов.
Ривай молча делает глоток из своей кружки. Здесь не о чем говорить.
— Мне нужны будут люди, — продолжает Эрвин. — Много людей. Много больше, чем есть у разведки сейчас. Нужно уменьшить смертность, улучшить качество снаряжения, нам урезают паек, у нас почти не осталось лошадей. Это всё равно что собирать пушку из опилок.
— Я же сказал, — вдруг резко поднимается на ноги Ривай, — мое дело — титаны. Это то, с чем могу разобраться я. А тебе придется разобраться со всем остальным. Ты же не один. У тебя есть Майк и четырехглазая.
— Да, но они тоже хотят разбираться с титанами.
— Тогда пусть разбираются, будто им кто-то мешает это делать? — кривится Ривай.
Он и в самом деле выглядит отлично для человека, жизнь которого полгода назад встала с ног на голову.
— А ведь тебе здесь нравится, — неожиданно понимает Эрвин. — Тебе нравится в разведке.
Ривай поводит плечами.
— Нравится. Что в этом такого?
— Ничего.
В этом совершенно ничего, и всё равно от этого становится хорошо.
И Эрвин понимает, что улыбается.
* * *
У красного командира руки в крови по локоть.
У него темные глаза — он не спит по ночам, у него есть люди и планы, и нет ничего, ни денег, ни оружия, ни поддержки, есть только безумная идея, о которой не стоит говорить вслух. Он всегда на той стороне, которая за правое дело.
Красный командир хранит у изголовья револьвер. Однажды револьвер выстрелит. А еще он непременно должен быть влюблен, в женщину, которой никогда не было.
Ни один револьвер не лежит на постели без дела, так думает Эрвин, разглядывая спальню.
Ни одна дама не пройдет мимо револьвера, если его рукоять торчит из-под подушки.
— Что ты здесь делаешь? — мягко спрашивает Эрвин. Ривай даже не думает вскакивать, ему здесь комфортно, его сапоги стоят рядом с кроватью, а шейный платок лежит на подушке.
— Исправляю собственные досадные ошибки, — отвечает он. — Дверь-то закрой.
— Я хочу сказать, ты же не женщина.
— Ты тоже, — логично замечает Ривай.
Эрвин со вздохом закрывает дверь, и тут же ловит то самое ощущение, как будто его только что огладили взглядом от макушки до голенищ.
Шестеренки у Ривая всегда работали в правильную сторону.
Эрвин аккуратно расстегивает пуговицы на рубашке, снимает галстук и кидает его на тумбочку.
— Непривычно видеть тебя без ремней, — хрипло говорит Ривай, усаживаясь на постели поудобнее. Ему, кажется, зрелище доставляет удовольствие.
— Если захочешь, можешь увидеть меня еще без чего-нибудь, — просто отвечает Эрвин, и рубашка отправляется вслед за галстуком.
— Хочу.
Эрвин улыбается, падает на постель рядом с ним, и Ривай тут же забирается на него сверху, гладит ладонями по спине, чувствительно давит ногтями, спускается вниз и размашисто проводит языком по позвоночнику, и этого становится щекотно и жарко.
— Эй, — смеется Эрвин, — по-моему, она нравится тебе больше остального меня.
— Не буду спорить, — отвечает Ривай рассудительно и тут же задевает брюки, приспускает их вниз и неожиданно кусает ягодицу.
Эрвин падает лицом в подушку — ему смешно, как будто это его первый секс, и ему девятнадцать, или во сколько там был его первый секс, черт его дери?
А потом Ривай вдруг запускает ладонь в его волосы, вылизывает загривок, и становится совсем не до смеха.
* * *
— Всё-таки хорошо, что мне уже не девятнадцать, — шепчет Эрвин, привалившись спиной к стене. Ривай сидит на нём сверху, спокойный, расслабленный после двух оргазмов. Теперь, когда первый легкий голод утолен, Эрвин позволяет себе его изучать — касается пальцами переносицы, скул, трогает затылок, губами прихватывает подбородок, слизывает солоноватый привкус, ведет ладонью по спине, ягодицам, бедрам. Он его узнает, для Эрвина это всегда было важным — знание, потому что нужно же точно понимать, что именно тебе досталось и за что именно.
Ривай — аккуратный, заточенный боевой клинок, и так же, как клинок, его приятно трогать после боя, проверять лезвие, смывать кровь, обтирать белой тряпицей, чтобы не допустить ржавых следов.
Не то чтобы Ривай мог заржаветь.
— Мне важно, чтобы ты был на моей стороне, — тихо говорит Эрвин.
Ривай кивает.
Эрвин думает, что в его истории так и не случится, должно быть, женщины, но это и не страшно.
Потому что в его истории вообще всё не так, как в отцовских книжках.
* * *
— Каждый день мы делаем выбор, — говорит он новобранцам и смотрит на молодняк спокойно. — Каждый день наш выбор может оказаться ошибочным. Я не хочу, чтобы вы не делали ошибок. Я хочу, чтобы вы их исправляли.
Молодняк смотрит на него в ответ восхищенными глазами, и Эрвину это нравится.
Когда он спускается с помоста, на лице Ривая — кривая усмешка, кажется, ему нравится тоже.
— Это гораздо лучше, чем было раньше, — говорит он и одобрительно хлопает по плечу.
* * *
В книгах был мир без стен, без смерти и страха, и глубоко несчастный человек, который в нём жил. Не запомнилось ни имени, ни истории, но почему-то осталась в памяти красная нашивка и старый револьвер. По ночам красный командир садился на кровать, доставал инструменты, разбирал револьвер на детали, принимался чистить со спокойствием человека, который однажды пустит пулю себя в висок, из этого самого ствола, и разнесет себе голову на полстены.
Эрвин помнил — дело было в чести, или в женщине, или в совести, или в чём-то еще, он даже понимал. Иногда рождается чувство, что нет других вариантов, есть только пуля в висок.
Но всегда знал, что этот вариант будет не для него.
А теперь и вовсе не было шансов — вспоминалась старая часовня, полная трупов, запаха мяса, и крови, и страха, и много еще чего.
И чудовищная жажда жизни, которой он не чувствовал никогда, а тогда нахлынуло, накатило, накрыло с головой. И сердце, забыв про все старые шрамы, забилось как раньше, в такт с чьим-то еще. Наверное, так и должно быть.
— Главное — крепко держать рукоять, — говорит Ханджи.
— Порядок, — твердо кивает Ривай.
Майк не говорит, он вообще неразговорчив, но он улыбается, и так даже лучше.
Красный командир был один, всего лишь человек со страниц книги, вписанный в нее мелким быстрым почерком.
Он был один. Но Эрвин — нет. И никогда не будет.