[Саймон (который все еще дженовик)]

Название: Гадюка
Автор: Дженовик
Пейринг/Персонажи: Киёши Теппей, Ханамия Макото
Категория: преслеш
Задание: АУ/кроссовер
Размер: 3146 слов
Жанр: повседневность, капля юмора
Рейтинг: G
Примечание: АУ от канона, Киеши Теппей все еще может играть в баскетбол. Точкой отсчета стала заявка: "Киехана. Авария в метро. Ханамии придавило ноги, он не может идти. На крики о помощи отзывается Киеши."

— Ага, помогите же, пожалуйста, кто-нибудь, — сказал Ханамия, глядя Киёши в глаза и насмешливо приподнимая брови.
На его коленях лежал планшет, красные бусины наушников Ханамия держал наготове, в них уже громыхали Skillet.
— Ты не похож на человека, которому требуется помощь, — честно признался Киёши, приседая рядом на корточки.
Ханамия вздохнул.
— Невыразительно получилось, да?
Киёши кивнул.
— Я попробую ещё раз, погромче, — пообещал Ханамия. — Помогите кто-нибудь! — проорал он неожиданно. — Я не могу двигаться!
В ответ особенно ярко заискрили оборванные провода. В вагоне было тихо. Люди давно уже высыпали в тоннель, к свету.
— Может, хватит развлекаться? — спросил Киёши тихо. — Здесь всё может загореться в любую минуту.
Ханамия аккуратно взял одну бусину и пристроил её в ухо.
Киёши медленно начинал закипать.
— Пошли отсюда, — попросил он напряжённо. — У нас мало времени.
Ханамия пожал плечами. Спросил:
— А ты что, думал, про «не могу двигаться» я пошутил?
Киёши молча поднялся на ноги, наклонился, крепко ухватил за свободную руку и дёрнул Ханамию на себя. Планшет свалился с колен с громким стуком, шнур вылетел из гнезда, и Skillet принялись выть на весь тоннель, заглушая тишину.
— Блядь, — прорычал Ханамия едва слышно и повис на Киёши всем своим весом. — Выключи эту херню.
Киёши глянул на него мельком, прислонил к стене, позволив себе задержать взгляд на пару секунд, и тут же наклонился за планшетом — истерящие басы бесили его тоже.
Как и Ханамия, с его застывшим выражением лица и пальцами, крепко ухватившими Киёши за плечо.

Они не виделись пять лет, кажется, а может быть, больше. С тех пор, как закончилась старшая школа.
Киёши после той, последней попытки взять от жизни на площадке максимум надолго пришлось забыть о баскетболе, и не только о нём — колено отзывалось болью на простую ходьбу, о большем говорить не приходилось.
Два первых года Киёши просыпался по ночам и орал в подушку, давая себе волю, а по утрам открывал глаза с мыслью — однажды всё это закончится. Он шёл в ванную прихрамывая, умывался, брился, видел отражение с тяжёлым взглядом и отводил от него глаза. Отражение выглядело помятым и уставшим, не хотело оно ни движения, ни баскетбола, отражению было больно.
Киёши надеялся только, что когда-нибудь колено перестанет болеть.
Перестало на третий год.
По крайней мере, просыпаться по ночам с криком Киёши прекратил, и даже мог уже дойти пешком до университетского корпуса, а иногда и взбежать торопливо по ступенькам в метро.
Теперь у него даже хватало сил скучать по баскетболу и даже по людям, с которыми баскетбол его свёл.
Впрочем, Ханамия, так или иначе, в этот список не входил.

Заискрили провода, потянуло горелым.
— Какая ирония, — сказал Ханамия, глядя Киёши в глаза с той же злостью, что и пять лет назад.
Он не изменился ни на йоту, разве что волосы стали короче, и спортивная форма сменилась тёмными джинсами.
— Ага.
Киёши сунул планшет в карман своей куртки, туда же затолкал наушники.
— Будет неприятно, — предупредил он.
— Планшет верни.
— Когда выберемся, — пообещал Киёши, перекидывая его руку себе на плечо.

В тоннеле было темно и тихо.
Вагон метро, распотрошённый как консервная банка, остался позади. Ханамия тяжело дышал на плече. Пару раз Киёши останавливался, чтобы глянуть на его колено и увидеть, как стремительно расползается рыжее пятно на джинсах.
Идти было неудобно.
— Заебал, — сказал Ханамия хрипло, когда Киёши в очередной раз споткнулся.
— Не ори.
Они шли долго, тоннель расползался и множился, а вес Ханамии на плече становился ощутимее с каждым шагом.
— Ты растолстел, — бросил Киёши, когда понял, что ещё немного, и Ханамия отключится к чёртовой матери, и перестанет перебирать ногами окончательно.
— Иди на хуй, Киёши Теппей, — прорычал Ханамия сквозь зубы.
— До станции ещё далеко, — хрипло ответил Киёши, — и ты останешься здесь, если я пойду на хуй прямо сейчас.
Ханамия не ответил. Речь давалась ему трудно, он осваивал её заново. Киёши знал, как это бывает.
— А я даже рад, что так получилось, — продолжил Киёши с тревогой. — По крайней мере, после этого ты перестанешь ломать ноги другим людям.
Тяжесть на плече медленно становилась неподъёмной.
— Эй, Ханамия. Ты не отключайся. Не отключайся, давай сперва хотя бы дойдём до станции, тут же осталось не больше километра.
— Я не отключаюсь.
— Я тебя брошу, — пообещал Киёши, пытаясь поторопиться. — Брошу, клянусь.
— Планшет только верни.
Киёши хмыкнул и постарался перехватить руку Ханамии поудобнее.

На станции суетились люди в белых халатах. Кому-то оказывали медицинскую помощь, кого-то отпаивали горячим чаем, кого-то просто отпаивали, Киёши не вникал.
Ханамия на плече с каждой минутой становился всё горячее, и его нужно было сдать на руки медикам.
— Эй, — позвал он, отлавливая симпатичную девочку в форме спасателя, — здесь человеку плохо.
И кивнул на Ханамию.
— Мне хорошо, — ответил тот невнятно и головой боднул Киёши в шею.
Девочка глянула вопросительно.
— Нога, — сказал Киёши коротко.
Уже через минуту Ханамию с него стащили, устроили поудобнее на уютных носилках и утащили куда-то наружу, видимо, в одну из скорых машин.
А Киёши остался стоять на станции, растерянный и с чужим планшетом в кармане.

Видеть Ханамию ещё раз Киёши даже после пяти прошедших лет не хотелось.
В ночь после метро колено снова разнылось, монотонно и мерзко, утешало только, что кое-кому ещё хуже.
Планшет лежал на тумбочке Киёши и не давал ему уснуть. К боли он успел привыкнуть, а вот с совестью до сих пор договаривался через раз, и сейчас вот не получалось.
Да, когда-то Ханамия Макото угробил его мечту, но теперь Ханамия Макото лежал в больнице, может быть, с переломом, а человек с переломом, каким бы он ни был, заслуживает того, чтобы ему вернули планшет.
Тем не менее, Киёши ещё целую неделю мастерски игнорировал его существование, пока в субботу утром он не зазвонил.

* * *

— Я думал, ты не придёшь, — сказал Ханамия, неприятно улыбаясь.
— Ты нравился мне больше, когда молчал, — признался Киёши с порога, взъерошил зачем-то волосы на затылке и снова ощутил своё колено как чужое.
Ханамия ему не нравился — сейчас, болезненный, худой и бледный, не нравился даже больше, чем когда бы то ни было, потому что этому Ханамии Киёши, долго и тщательно воспитывавший в себе злость, сочувствовал.
Он ведь ничего не забыл, они оба ничего не забыли, и от этого хотелось швырнуть планшет на кровать и вылететь из палаты к чёртовой матери, не приближаться слишком близко, потому что Ханамия, даже травмированный Ханамия, опасен как молодая гадюка.
— Тебе тоже здравствуй, — сказал Киёши вместо этого, прикрыл за собой дверь и подошёл ближе, чтобы присесть на заботливый стул для посетителей.
Интересно, они у Ханамии вообще есть?
— Ко мне приходили друзья, — ответил тот лениво, будто подсмотрел его мысли, заглянул ему в черепную коробку.
— Я принёс планшет, — невпопад ответил Киёши, доставая его из кармана. — И яблоки.
— Яблоки.
— Ага. Он полезны для организма.
— Оглянись, Киёши Теппей, — велел Ханамия всё так же лениво.
Киёши послушно оглянулся. Палата у Ханамии была чистой и светлой, и ему в ней было, если уж откровенно, совсем не место.
— У тебя здесь хорошо, — отозвался он уклончиво.
— Ты не туда смотришь, придурок. Посмотри на мою тумбочку и на холодильник.
Киёши посмотрел и немедленно почувствовал себя идиотом.
— Вот именно. У меня здесь дохуя яблок. Потому что каждая добрая душа считает, что если я болею, то яблок мне обязательно нужно побольше.
Киёши задумчиво приподнял свой пакет — яблоки в нём терлись друга о друга тонкой кожицей и пахли вкусно.
— Тогда они тебе не нужны, — решил он.
Отдавать Ханамии яблоки, с любовью выбранные мамой, Киёши категорически расхотелось.
Он резко поднялся на ноги.
— В общем, поправляйся, — сказал Киёши, вытаскивая планшет из кармана. Ныть колено перестало, теперь оно снова встало на место как родное.
— Непременно.
Злобная гадина.
Пять лет не виделись — и ведь не изменился, не изменился ни капли. Формы, толстовки, наушники, всё внешнее, наносное, нутро ведь осталось прежним.
Всё так же жалит без разбору.

* * *

Киёши понадобилось много времени, чтобы встать на ноги как полагается, чтобы можно было не только бегать по эскалаторам в метро, но и гонять на площадке. За время реабилитации он успел безумно соскучиться по скрипу кроссовок, по запаху жжёной резины, по упругому ощущению мяча в ладони.
Тогда, пять лет назад, казалось — он успел простить.
Он не держит зла больше, или, по крайней мере, держит его в себе, очень глубоко внутри, потому что в том, что Ханамия мудак — никто не виноват, Ханамия, быть может, не виноват в этом тоже, просто так сложилось.
Можно считать, что Киёши Теппей попал тогда в аварию. Неконтролируемый фактор, стихийное бедствие. Кирпич на голову. Ни в коем случае не человек с собственными желаниями и правом выбора.
Киёши много об этом думал, весь первый год только об этом и думал. Кто имеет право решать его жизнь? Почему он из-за этого… кирпича больше не может играть? Разве так — справедливо?
Киёши считал, что нет.
Поэтому у него был чёткий план на следующие несколько лет жизни.
Поэтому Киёши собирался играть, во что бы то ни стало собирался, поэтому работал под присмотром врача и тренера, поэтому проводил в спортзалах и бассейнах больше времени, чем в универе, поэтому однажды он всё же смог однажды встать на ногу по-настоящему. А потом смог по-настоящему сыграть, на неё опираясь.
Пока ему не светило многое, только стритбол, но даже уличный баскетбол на маленькой площадке был для Киёши огромной победой.

И не то чтобы он ненавидел Ханамию за то, что успел пережить. Это было не так.
Скорее, он просто старался забыть, что Ханамия существует.
К сожалению, забыть о существовании Ханамии Макото не так просто, особенно если сам Ханамия Макото этого не хочет.

* * *

В следующий раз он снова появился в его жизни с ночным звонком в дверь.
Киёши давно уже жил отдельно от родителей, снимал квартиру на окраине Токио и в целом чувствовал себя неплохо, подрабатывая тренером по плаванию — в конце концов, ему всегда нравились дети. Дети чувствовали в нём своего. Он в них чувствовал тоже.
Один внутренний возраст — ехидничал Хьюга, с огромной тревогой наблюдая, как накрывает довольного Киёши пищащая счастливая волна.
Так или иначе, денег вполне хватало.

Знай Киёши, что за дверью стоит именно Ханамия — вряд ли открыл бы.
Но он открыл, а Ханамия стоял, опираясь на костыли, весь какой-то взъерошенный и мокрый, будто на улице шёл дождь или он пытался утопиться вместе с гипсом в токийском заливе.
— Заходи, — вздохнул Киёши.
Ханамия кивнул и независимо попрыгал в сторону зала.
— Как узнал адрес? — спросил Киёши, закрывая за ним дверь.
— Быстро.
Ханамия неуклюже устроил костыли рядом с собой, а сам упал в мягкое кресло, любимое кресло Киёши, стоит заметить.
— Тебя очень трудно выносить долго, ты знаешь? — уточнил Киёши, внимательно его разглядывая.
Джинсы с обрезанной штаниной, мокрая белая футболка, мокрая же макушка — стоило бы предложить ему полотенце — и глаза загнанного животного.
Киёши помнил себя в зеркале таким же.
— Что случилось? — спросил он.
— Пытался утопиться в токийском заливе, — отозвался Ханамия, с наслаждением разваливаясь на кресле Киёши всем своим мокрым телом, и голос его совсем не вязался со взглядом.
— Ты испортишь мне обивку, — заметил Киёши сдержанно.
— Уверен, ты сможешь это пережить.
— Главное, чтобы ты смог.
— Ты научился язвить?
— Тебя и в самом деле очень трудно долго выносить.
Ханамия молча пожал плечами.
Киёши ещё постоял напротив него пару минут и пошёл всё же за полотенцем, когда понял, что продолжения не будет.
Когда вернулся — Ханамия уже лежал на его гостевом диване, полностью раздевшийся, не считая гипса, разумеется, и разглядывал потолок в квартире.
— Принеси одеяло, — бросил он, убирая со лба влажную чёлку.
— Вытрись, — бросил полотенце Киёши.
Ханамия поймал его на лету и вдруг мотнул головой, будто выныривая из-под толщи воды.
— Так ты пьян, — догадался Киёши, подходя ближе.
Ханамия странно сощурил брови и помотал головой ещё раз.
— Я не пьян, — объявил он, и на этот раз Киёши точно уловил характерный запах.
— Так значит, с ногой пиздец.
Не-пьяный Ханамия уткнулся лицом в подушку Киёши и нырнул макушкой под полотенце.
Он мог сколько угодно заявлять, что баскетбол для него развлечение, но за пять лет так и не смог из него уйти. До Киёши долетали слухи — не то чтобы он намеренно их собирал, хорошо, может только совсем чуть-чуть — но Ханамия всё ещё был в баскетболе, а баскетбол был в нём.
Они не собирались расставаться.
По крайней мере, прямо сейчас.
— Будет лучше, — сказал Киёши сухо и сел на диван рядом с Ханамией. Кожа у Ханамии оказалась горячей, и сам он весь был — жаркий как печка. — С этим можно справиться, — добавил Киёши уже мягче, припоминая, как было оно с ним.
Ханамия кивнул, не поднимая головы.
«Почему ты пришёл именно ко мне? — хотел спросить Киёши. — Ты разве успел всё забыть?»
Он молча потёр лоб ладонью и не сказал ничего.
Им и не о чем было друг с другом говорить, но всё же Киёши честно просидел рядом полчаса, пока хриплое дыхание не перешло в тяжёлое, плавное. Только тогда он поднялся на ноги, вспомнил про одеяло, накрыл Ханамию им и ушёл в спальню. Досыпать остаток ночи.
А утром Ханамия, разумеется, исчез, отчего-то прихватив с собой его, Киёши, полотенце.


* * *

Киёши забыл о той ночи сразу же.
Вернее, он честно старался забыть, и всё же под тщательно воспитываемой злостью снова пробивалось сочувствие, и сопротивляться ему было бесполезно.
Киёши пробовал.
Он изводил себя долго, не меньше месяца, вспоминая больной взгляд Ханамии, а потом всё же не выдержал — попросил Рико пробить его адрес.
Рико, разумеется, повертела пальцем у виска, но объяснить ей толком, почему это ему нужно, Киёши не смог, просто чувствовал — нужно. Ему самому, не меньше чем Ханамии.
Он долго ходил кругами вокруг дома, разглядывая цифры в блокноте, и всё не мог заставить себя подняться по лестнице на третий этаж и постучать в дверь двадцать девятой квартиры.
Ханамия теперь тоже снимал своё собственное жилье.
Когда Киёши набрался смелости и постучал — ему никто не ответил.
Вот так просто.
Потому что иногда прежде адреса нужно брать телефон.
А когда он уже спускался вниз, чувствуя себя идиотом, его вдруг окликнули.
— Далеко собрался? — почти мирно спросил Ханамия, улыбаясь. До сих пор он улыбался Киёши как змея — остро и хищно, теперь же оказалось, что его губы способы складываться естественно. Плавно.
Как у всякого нормального человека.
Киёши зачем-то взъерошил волосы на затылке и улыбнулся тоже.
В квартиру Ханамию они зашли плечом к плечу.
— Что будешь делать? — спросил Киёши, снимая пиджак и вешая его на спинку кресла — он пришёл сюда прямиком с конференции, заведующий кафедрой возлагал на него большие надежды — не успев скинуть с себя налет официоза.
— Чай, — коротко ответил Ханамия и похромал в сторону кухни. Уже без костылей, но теперь он ногу заметно берёг.
Киёши, хотел сказать, что не имел в виду прямо сейчас, но вместо этого пошёл следом молча — оглядываясь по сторонам с любопытством. Ему впервые довелось оказаться в змеином логове.
Впрочем, логово выглядело обычно.
Ничем особенным не отличалось оно от его квартиры.
Тут было много памятных мелочей, которые скапливаются, когда человек оседает на одном месте надолго, Киёши был уверен, что у каждой здешней мелочи есть своя история, и у однорукой фигурки снеговика, и у исцарапанного льва, который развалился на бумагах, и Ханамия наверняка помнил каждую.
Ханамия такой. Он точно помнил.
— Мне чёрный, — попросил Киёши, заходя на кухню.
Ханамия покосился на него странно, но действительно поставил чайник и поджёг огонь на плите.
— Мы действительно собираемся это делать? — уточнил он, седлая табурет.
— Что именно?
— Это, — Ханамия обвёл пространство рукой. — Разговаривать. Пить чай. Что-нибудь ещё.
— У тебя есть друзья, но при этом ты напился и пришёл ко мне домой, — напомнил Киёши. — По-моему, уже немного поздно задавать вопросы.
— Ты меня всё же раздражаешь, — вздохнул Ханамия.
— Не волнуйся. Это взаимно.
Ханамия неловко повернулся на своём табурете, чтобы не слишком тревожить ногу, и Киёши немедленно забыл о своем раздражении.
— Я играю в баскетбол, — заявил он зачем-то.
Ханамия посмотрел на него с подозрением.
— Спасибо, я в курсе. Я, если помнишь, тоже.
— Нет, ты не понял. Я играю сейчас. Мне разрешили, если я не буду перегружать ногу. Возможно, с дальнейшей перспективой. Для меня ещё не всё потеряно.
— Сколько ты не играл до этого? — спросил Ханамия.
Киёши пожал плечами. Какая разница, сколько. Прошлое прошлому, а в настоящем он снова имеет право выйти на площадку с мячом в руках, пусть это пока только уличная площадка и только на пару часов в день.
Только пока.
— Долго, — ответил он кратко.
— Надеюсь, с твоей ногой всё хорошо.
Киёши поморщился.
— Можешь глянуть сам, — сказал он, задирая штанину.
Ханамия подвинулся ближе вместе со своим табуретом и действительно — глянул.
Колено было искорёжено — всё же Киёши пришлось пережить не одну операцию. Кожу там испещряли шрамы — мелкие, крупные, от швов и скальпелей. Десятки, а может и сотни.
Ханамия наклонился, и Киёши снова удивился тому, насколько горяча его кожа, но не подал виду — терпеливо сносил все поглаживания самыми подушечками пальцев.
Ханамия кинул на него из-под чёлки очередной взгляд, который трудно было истолковать.
И убрал руку.
— Будет тебе чай, — сказал он тихо.
Киёши, ещё захваченный чувством момента, растерянно кивнул, опуская штанину на место.
Он ещё плохо понимал Ханамию, точно знал, что это самое начало пути, но был готов по нему идти.

* * *

На вечерней площадке было темно и тихо, почти как в тоннеле метро три месяца назад. Ханамия стоял рядом с кольцом, смертельно серьёзный, а Киёши чувствовал себя почему-то ослепительно счастливым.
Вспомнилось старое — хочу с тобой сыграть, по-настоящему хочу.
Вспомнилось — в баскетболе Ханамия прекрасен. Или был когда-то, Киёши давно не видел его игры, краем глаза разве что — хорошо, на самом деле не краем, но вряд ли Киёши когда-нибудь кому-нибудь признается, что записывал его матчи, и что где-то в самом углу комнаты стоит башенка из дисков.
Которая полностью посвящена Ханамии Макото.
А теперь он — вот. С коротким хвостиком, со спортивной повязкой, чтобы не мешала длинная чёлка; сосредоточенный, собранный.
Киёши собирался учить его беречь ногу в игре. Хотя на самом деле он просто хотел почувствовать это ещё раз.
Бесконечный драйв от игры с сильным соперником.
— Защищай кольцо, — сказал Киёши, наклоняя корпус, и тут же бросился в атаку.
Колено слушалось прекрасно, ни излишней подвижности, ни боли.
Ханамия оскалился и рванул вперёд тоже.

— Охуенно, — сказал он через двадцать минут, когда они рухнули на бордюр. Всё его тело звенело одной напряжённой струной.
Киёши кивнул — и в самом деле охуенно.
Он может играть, Ханамия тоже. Может быть, однажды они смогут по-настоящему сыграть друг против друга.
В настоящем баскетболе.
— Но ведь ноет, сука, — признался Ханамия, поглаживая колено, и запрокинул голову к небу.
На самом деле ему не стоило начинать играть так рано, но это же Ханамия, его не удержишь, если он не захочет, чтобы удержали.
Киёши вздохнул, поднялся с бордюра и протянул руку.
Ханамия посмотрел на неё с подозрением.
— И что это? — уточнил он.
— Дружеская рука помощи.
— Предлагаешь мне ее откусить?
— Прекращай, Макото, — попросил Киёши, перекатывая на языке имя, пока ещё толком ему незнакомое. Звучало хорошо.
Ма-ко-то. Округлое, как крупная галька.
Ханамия вздёрнул бровь.
Киёши не выдержал, ухватил крепко его ладонь и рванул вверх.
Ханамия рванулся без сопротивления. Послушно, будто только этого ждал.
— Как нога? — уточнил он едко.
— Отлично, — ответил Киёши.
Пальцы разжимать отчего-то не хотелось.
Чёлка Ханамии — всё же Ма-ко-то — выбилась из-под повязки, влажная, и вечер ведь только начинался, на самом то деле.
На самом деле всё только начиналось.
И вечер, и жизнь, и им обоим на самом деле не так уж много лет, чуть больше двадцати, мелочи же, и ещё можно бежать куда угодно и делать с этой жизнью что придется.
Киёши думал — Ханамия Макото ему не друг, и мало кому друг, он наглая бесстыдная сволочь, и вряд ли это изменится когда-нибудь.
Но если им обоим нравится проводить время, сидя на бордюре рядом с площадкой, то почему бы и нет?
— Пошли, — позвал Ма-ко-то, кивая в сторону дома Киёши и поправляя повязку.
И они пошли.
Его пальцы всё ещё были в руке Киёши, и он отчего-то не торопился их отпускать.

@темы: фик, Kuroko no Basuke