ласторукое
Название: Каждый охотник
Автор: Саймон (который все еще дженовик)
Бета: Кристал., Аурум
Размер: 10 000~ слов
Пейринг/Персонажи: Ниджимура Шузо/Кисе Рёта и наоборот
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: NC-17
Саммари: — Я — из поколения чудес. И я сделаю тебя, даже если буду играть с завязанными глазами, — неожиданно зло скалится Кисе, и Шузо раздумывает пару секунд, потом выпускает мяч из рук, расстегивает ветровку и кивает в ответ. Всё внутри мгновенно опаляет знакомым жаром и жаждой победы, и всё мгновенно становится неважным, и мир прост и понятен, прямоугольный, как баскетбольная площадка.
Ссылки на скачивание: .doc
читать дальше
— Я упал с лестницы, — говорит Джимми. В носу у него хлюпает, рот красный, но взгляд упрямый, совсем не детский. Будь он лет на пять старше, Шузо отвесил бы ему подзатыльник и отправил в медпункт, но Джимми десять, и ему вряд ли нужны подзатыльники.
— Мог бы дать ей сдачи, — отвечает Шузо с иронией. И добавляет: — Снимай футболку.
— Не хочу.
— А я тебя и не спрашиваю, снимай, я сказал.
Глаза у Джимми становятся испуганными, он послушно раздевается, и от этого Шузо делается немного стыдно. Может быть, не стоит так на него давить прямо сейчас.
На ребрах Джимми — россыпь мелких синяков, но ничего особенно страшного.
Шузо вздыхает, садится рядом на корточки и внимательно разглядывает его лицо. Нос явно цел, кожа под ним чистая, кровоточит только нижняя губа.
— Так почему не дашь сдачи? — говорит Шузо, отвлекая Джимми от болевых ощущений, и осторожно трогает ребра, живот.
— Потому что нельзя отвечать на насилие насилием, это путь в никуда, — сопит тот. — Ой.
— Что?
— Здесь больно.
— Здесь? — Шузо едва ощутимо давит сбоку, и Джимми морщится. — Сильно?
— Да не особо.
— А я считаю, что на насилие нужно отвечать соответственно. Например, если у тебя здесь не просто синяк, а трещина в ребре, я могу остаться без работы.
— Нет у меня там ничего. И вам нельзя отвечать соответственно, у вас же путь самурая.
Шузо приподнимает брови.
— Ну, я так в книжках читал, — смущается Джимми.
— Не всегда стоит верить книжкам, запомни. Звонить матери я не буду, но сейчас ты пойдешь в медпункт и сдашься медсестре. Ничего серьезного там нет, если бы и в самом деле ребро сломал, ты бы сейчас выл, а не смотрел на меня щенячьими глазами.
— А что мне ей сказать?
— Да что угодно, — пожимает плечами Шузо. — В конце концов, всегда можно упасть с лестницы.
С лестницы Джимми падал часто, примерно раз в месяц, всё никак не мог научиться в случае чего орать громче или махать руками в правильную сторону.
Шузо этого не понимал. Сам Шузо никогда не стеснялся объяснить всем желающим на понятном языке, где следует и где не следует распускать конечности.
Это раздражает, как раздражает любое бессилие, потому что нельзя вмешиваться в происходящее между учениками, обычно от этого всё становится хуже.
О Джимми и лестницах знают все, кто знает Джимми, тот постоянно ходит так, будто у него на голове стакан с водой, и нужно донести его куда-нибудь, не расплескав. Шузо даже некому об этом сообщать, семья в курсе, преподавательский состав тоже, и только медсестра каждый раз удивляется, как в первый.
— Ничего серьезного, — говорит Эллен, когда Джимми закидывает на плечо рюкзак и выходит в коридор. — Небольшая трещина на губе, нашла одну царапину на локте, а в остальном с ним всё в порядке.
Шузо с облегчением кивает. Всё же хорошо, что до трещин в ребрах не дошло и в этот раз.
— Но ему явно стоит быть повнимательнее.
— Я передам, — серьезно кивает Шузо.
И выходит следом за Джимми. Он не собирается его догонять, просто стоит многое обдумать.
Шузо замечает чужого у входа в школу по цепкому ощущению взгляда, скользящего по позвоночнику. Острое тонкое лезвие, которое двигается по коже в такт его шагам — вверх, вниз, вверх и снова вниз, долгое, осторожное.
Шузо чувствует его мгновенно — это осталось со времен глубокой шальной юности, но не сбивается с шага. Он спускается по ступенькам, идет по аллее, не оглядываясь по сторонам, и только отойдя от школы достаточно далеко, позволяет себе аккуратно зайти в подворотню потемнее.
Чужой не заставляет себя долго ждать, он торопится, дышит тяжело и шумно, как вообще его увидел, удивляется Шузо мимолетно, что вообще можно видеть, когда голова полностью упакована в капюшон осенней ветровки, — а потом Шузо не думает. Он делает шаг вперед, легко перехватывает руку, заламывает ее за спину и прижимает чужого лицом к стене. Капюшон падает, а хриплое дыхание начинает казаться смутно знакомым.
Потом чужой оборачивается, и конечно, это дыхание было ему знакомо. Имя всплывает в памяти мгновенно.
— Кисе Рёта, — негромко говорит Шузо. — Давно не виделись.
— И в самом деле давно. Ты не хочешь меня отпустить? — интересуется тот жалобным тоном, и тон тоже знаком, ничуть не изменился с тех пор, как Кисе было четырнадцать.
— Не особо.
— Могу узнать почему?
Интонации у Кисе меняются мгновенно, и это тоже знакомо.
— Как только я узнаю, зачем ты за мной следил.
— Эй, я не следил!
На этот раз возмущение кажется искренним, и Шузо всё же ослабляет хватку.
— Зачем тогда шел от школы?
Кисе оборачивается, и до Шузо вдруг начинают доходить некоторые нюансы.
— Только не говори мне, — раздельно проговаривает Кисе, — что ты никогда не видел на улицах мои постеры и фотографии в журналах. В этом, в конце концов, даже признаваться неприлично, я же сейчас везде.
— Возможно, я что-то такое припоминаю, — отвечает Шузо с достоинством и отпускает руку Кисе полностью. На самом деле он ни черта не помнит, он вообще в последнее время редко смотрит по сторонам, когда на тебе висит тридцатник мелких засранцев вместо всего двоих, мысли всегда заняты чем-нибудь не тем. Новым инвентарем, синяками, составлением тестов, очередным родительским собранием. Шузо всего двадцать шесть, он еще слишком молод, чтобы у него было тридцать детей без ущерба для остальной части его жизни, и за несколько лет работы преподавателем он так и не научился разделять работу и личное. Возможно, поэтому у него есть только работа. И семья. И еще Тацуя — хотя это скорее минус, чем плюс, без Тацуи его жизнь сразу же стала бы на порядок проще.
— Как ты меня нашел? — спрашивает Шузо наконец, когда пауза становится слишком выразительной.
— Знаешь, кто такой Кагами Тайга? — уточняет Кисе, полностью поворачиваясь к нему лицом и разминая кисть.
Шузо вздыхает и кивает.
Разумеется, он знает, кто такой Кагами Тайга. Как бы Тацуя ни силился, он никогда не мог держать язык за зубами.
Шузо смотрит на Кисе настороженно, только сейчас позволяя себе по-настоящему его разглядеть. Всё еще длинные густые ресницы, мягкий прищур, знакомые ямочки за щеках — у Кисе всегда была обаятельная улыбка и твердый подбородок. Даже удивительно, что Шузо не узнал его сразу, с первого взгляда.
Рядом неожиданно щелкает и вспыхивает.
— А вот это нехорошо, — неожиданно серьезно замечает Кисе. — Пойдем отсюда. Куда-нибудь, где поменьше людей. Я угощаю, если что.
Людей и впрямь оказалось поменьше.
— Люблю, когда можно взять отдельную кабинку и поужинать спокойно, — улыбается Кисе.
Внутри Шузо — накрепко сжатая пружина. Настороженность, беспокойство, подозрения — он не может не думать, зачем Кисе с обложек журналов искать здесь давно уже незнакомого человека, в конце концов, он уже приезжал пару раз в Калифорнию, теперь Шузо начинает это припоминать. Если бы хотел — давно бы нашел. Почему сделал это сейчас?
— Спроси хотя бы, что я здесь делаю, меня от твоего взгляда в дрожь бросает, — советует Кисе.
— Съемки, показы, еще что-нибудь, — отвечает Шузо и смотрит на него внимательно.
— Может быть, я приехал в отпуск.
Улыбка Кисе определенно изменилась, теперь это улыбка человека, который знает себе цену и знает, кому можно продать ее дорого.
Шузо выразительно приподнимает брови.
Молчание разрывает предупредительный официант. Заказы в таких заведениях всегда приносят достаточно быстро, но Шузо всё равно в них бывать не нравится, ему проще в спортбарах, куда можно приходить раскрашенным в пару-тройку национальных цветов, и тебя за это одобрительно хлопнут по плечу.
— Хорошо, — кивает он, когда официант заканчивает расставлять между ними бокал с двойным виски и тарелку с чем-то, похожим на щупальца осьминога.
— И принесите мартини! — кричит Кисе вслед, когда официант уже прикрывает дверь кабинки.
— Так что ты собираешься здесь делать? — спрашивает Шузо, подвигая ближе бокал.
— О, спасибо, что спросил. Собираемся снимать вестерн. Ну ты знаешь, песок на зубах, горячее солнце, жеребцы, свист кнута, звон подков.
— Уверен, что это будет вестерн? — со смешком интересуется Шузо.
— Эй, Калифорния тебя испортила. На самом деле, будет круто. Я долго этого ждал.
— Не сомневаюсь, но японец в вестерне?
Кисе пожимает плечами.
— Считай это причудой политкорректности, — замечает он и принимается за своих осьминогов. Шузо подвигает еще ближе бокал с виски и делает первый пробный глоток. Это никак не объясняет, зачем нужно было искать его десять лет спустя, но Кисе наверняка пойдет жаркое солнце, и золотистый песок, и кнут в ладони. Он загорит, а еще у него будет шляпа, широкополая, и обязательно жемчужно-белый жеребец, широкая лихая улыбка и сигара. Точно должна быть сигара.
— Будет круто, — повторяет Шузо.
Его тревога ничуть не становится меньше, напротив, она растет, ширится, интуиция воет автомобильной сиреной. Слушай, торопливо частит она в подсознании, тебе только кажется, что всё хорошо, на самом деле кто-то уже перебирает отмычки возле моего ключа зажигания, я это вижу прямо сейчас, послушай же ты, что тебе говорят, эй! Шузо слушает.
— И всё-таки ты мог бы удивиться, что я нашел тебя здесь, — говорит Кисе.
У него всё еще полон рот осьминогов, и кажется, он стал не настолько старше, как показалось на первый взгляд.
— Я удивлен, — возражает Шузо.
— Ну конечно. Ты заломил мне руку, удивляются люди по-другому, — фыркает Кисе. — И мне теперь кажется, что не нужно было приходить. Ты смотришь на меня так, как будто у меня может вырасти вторая голова.
— Я рад тебя видеть, — честно признается Шузо.
— Тогда давай просто выпьем за встречу, ладно? — предлагает Кисе. — А потом я расскажу тебе, чем занимался всё это время. Или ты мне, как получится.
Всё тот же тихий официант после аккуратного стука молча заходит и ставит перед ними бутылку мартини.
— Выпьем за встречу, — говорит Кисе.
— За встречу, — повторяет Шузо.
Чем дальше, тем меньше всё это кажется ему хорошей идеей.
Они выходят из ресторана ближе к полуночи, когда Шузо наконец забывает об осторожности и пружинах. Он вообще ни о чём больше не думает, только смотрит на Кисе, смотрит, ищет различия с тем, что осталось в памяти.
Они десять лет не виделись, это долгий срок, а фотографии в журналах совсем о другом, простой глянец, работа света и тени пополам с фотошопом, разве можно сравнивать его с ощущением гладкой кожи под пальцами?
Шузо считает, что нельзя, а потому старается трогать Кисе почаще, просто чтобы убедиться — настоящий, и в самом деле настоящий отголосок далекого победоносного прошлого.
В моменты слабости каждый вспоминает, как классно в младших классах танцевал в балете, или как играл в баскетбол в средней школе — был капитаном лучшей команды в Японии, между прочим. А теперь всё, впереди серое будущее и тридцать детей на шее, и у одного из них нижняя челюсть скоро треснет от близкого знакомства с людьми. Никуда такое будущее не годится.
А Кисе — Кисе вот он, живой и твердый, собирается сниматься в фильме с песками, дорогами, и что-то там было еще про жеребцов.
— Хорошо, — говорит Шузо и отчетливо понимает, что, в отличие от него, сам Кисе вовсе не так пьян.
Они заворачивают в проулок, Кисе рядом почему-то напрягается, и сирена уже не воет, теперь она орет, громко, протяжно, на одной ноте, очнись, приходи в себя, сейчас будет жарко. В себя Шузо приходит, только когда чувствует первый скользящий удар по затылку.
Он почти успевает увернуться — почуял шорох спиной, позвоночником, чем-то еще, но успевает. Думает — сукин ты сын, а потом он больше не думает, потому что к Кисе кидается какой-то мальчишка с чем-то блестящим и явно острым в руке, и Шузо не до мыслей. Он с трудом возвращает себе равновесие, ногой бьет по открытой беззащитной кисти, замечает краем глаза кого-то еще, хватает Кисе за шиворот и тащит его вперед.
Слышит хриплое дыхание за спиной и ориентируется только на него, он всё же пьян, координация движений нарушена, мир не такой четкий, как обычно, и голова плывет.
Хотя через семь минут бега Шузо уже чувствует себя порядком протрезвевшим.
— Пиздец, — говорит он, замедляясь.
— Добро пожаловать во взрослый мир, — невесело хмыкает Кисе за его спиной. Он явно давно отвык от настолько интенсивных физических нагрузок.
— В моем взрослом мире я преподаватель, а не телохранитель.
— Считай это приятным сюрпризом.
Шузо молча шагает вперед, приводя в порядок голову.
— Что это было? — спрашивает он через пару минут, когда легкие перестает разрывать от недостатка кислорода.
— Мой фанклуб.
— Надеюсь, не лучшая его часть.
— На самом деле, я не знаю. Началось оно еще в Токио, но тогда это были просто записки, их мне подсовывали постоянно, то в карман куртки, то под дверь гримерки. Обращаться в полицию с этим было неудобно.
— Ты ненормальный? Естественно, нужно было в полицию.
— Я обратился уже здесь, когда в аэропорте одна девочка передала мне конверт с лезвием. Старая классика, конечно, но я как-то…
Когда Шузо останавливается и оборачивается, Кисе уже не идет следом, и лицо у него настолько несчастное, что просто нельзя заподозрить его в лицемерии.
— Просто такого с тобой раньше не было, так? — договаривает Шузо за него.
Кисе кивает.
— Мне посоветовали ни в коем случае не брать ни еду, ни вещи от незнакомых людей, ну и нанять парочку телохранителей на всякий случай.
— Ты же не хочешь сказать…
— Хочу, — твердо говорит Кисе. — Я не могу, когда рядом посторонние люди. А у тебя есть опыт.
— Да нет у меня никакого опыта! — рявкает Шузо.
— Я помню, что ты занимался карате.
— Нет, не занимался. И это не значит, что я могу защитить одного человека от десятка других, а твой здешний фанклуб не только агрессивный, он еще и многочисленный.
— Я действительно не могу, когда рядом посторонние. Я не могу спокойно есть и не могу спать, мне нужно личное пространство, или хотя бы чтобы рядом был знакомый человек.
— У меня есть своя работа, — ворчит Шузо. И отводит от Кисе взгляд.
Сейчас у Кисе тоскливые глаза и твердые губы, и он похож на человека из прошлого, которого Шузо знал десять лет назад. Кисе из Тейко, подвижного, гибкого мальчишку четырнадцати лет, который легко гнулся и принимал любую удобную форму, замечательного мальчишку, славного. Кисе был хорошим ребенком, который относился к своей работе моделью, как к забавной игре.
А теперь может получить из-за нее двадцать сантиметров железа под ребра.
Шузо молча разворачивается и идет вперед, теперь уже точно зная, куда направляется.
— Куда ты? — спрашивает Кисе.
— Переночуешь сегодня у меня.
Средняя школа была давно. А может быть, не так уж давно, как кажется.
Они слишком быстро осваиваются — вот что думает Шузо, когда Кисе торопливо скидывает свои ботинки и проходит вглубь квартиры, как завороженный. Такие, как Кисе, везде устраиваются с максимальным комфортом и везде — или почти везде — чувствуют себя как дома.
На самом деле по отношению к Кисе это несправедливо, но Шузо ничего не может поделать, это сильнее его.
— Охренеть, — восхищенно говорит Кисе.
Шузо захлопывает дверь и разувается тоже.
— Как ты умудрился?
— Десять лет с Тацуей, помнишь?
Кисе кивает, продолжая разглядывать звезды ночной Калифорнии.
— Удивительно.
На самом деле Шузо отлично его понимает. Квартиру два года назад нашел Тацуя, не то случайно через знакомых, не то пробил специально по своим каналам.
— Тебе понравится, — пообещал он.
И Шузо понравилось. Огромная роскошная студия на последнем этаже, просторная и стильная, и вместо потолка — прозрачное небо над головой.
— Хочу себе такое, — выдыхает Кисе.
— Пойдем, я покажу, где ванная, — зовет Шузо. Снимает куртку и думает, что на часах далеко за полночь, а ему завтра на работу к восьми, а Кисе всё еще пялится на звезды.
— Эй, — говорит Шузо громко. — Заканчивай.
Он живет здесь два года, и сам время от времени забывает обо всём, когда возвращается домой по ночам, Кисе можно понять. Но сейчас Шузо хочет только под душ и в кровать, на сон ему осталось не больше четырех часов, и от этого становится тоскливо уже сейчас.
— Пойдем уже, — вздыхает Шузо.
Кисе дергается, он всё еще кажется завороженным, но теперь уже осматривается с интересом по сторонам.
— У тебя только одна кровать?
Обстановкой квартиры занимался тоже Тацуя, потому кровать и в самом деле одна, зато на полстудии.
Шузо молча расстегивает пуговицы на рубашке.
— Ладно, — кивает Кисе, — я всё понял, мне пора в душ. Где он?
Шузо идет к ванной и открывает дверь, сегодня у него закончились силы для бесед, а Кисе, когда чувствует себя комфортно, редко бывает тихим, так было в Тейко, и так же осталось в Кайджо.
Во время обучения в старшей школе Шузо возвращался в Японию дважды; разумеется, он не удержался от любопытства. С кем-то виделся лично, Тацуя, к примеру, не мог не затащить его в какой-то прокуренный бар в полуподвальном помещении — и где он только такие находит — и не представить торжественно своему другу детства. Кагами Тайга оказался здоровенным, но простым и славным, в общем-то, парнем.
Шузо он понравился. Тацуе он нравился тоже, и это было самое главное.
С остальными получилось встретиться только один раз — после их первого финала зимнего кубка.
Кисе тогда давно уже перестал быть Кисе из Тейко, он стал Кисе из Кайджо. Вытянулся в росте, развернулась шире линия плеч, и каждый жест был полон уверенности в себе и в том, что его собственная дорога — самая верная. В нём почти не осталось сомнений, он нашел себе цель, людей, с которыми собирался к этой цели прийти, и на Кисе из Кайджо было приятно смотреть.
На людей, которые точно знают, чего хотят добиться, смотреть всегда приятно.
В этом смысле ничего не изменилось, смотреть всё еще приятно, он хорош от стильной стрижки до фирменной пряжки на ремне, это же Кисе.
Приятно осознавать, что некоторые вещи остаются неизменными, думает Шузо, когда, наконец, падает в кровать и чувствует, как сознание начинает медленно уплывать. Почти сквозь сон он слышит, как Кисе забирается в кровать тоже, и вместо того чтобы устроиться на другом ее конце, как и положено делать, когда в распоряжении имеется столько свободного места, ложится вплотную к Шузо и закидывает на него руку и ногу. Сил на то, чтобы его отпихнуть, уже нет, голова тяжелая, как будто спиртное наконец оказывает свое действие, и Шузо просто закрывает глаза.
Он сможет сказать всё утром.
…и утром он, конечно, ничего не говорит тоже, потому что пропускает будильник мимо ушей.
Когда Шузо просыпается достаточно, чтобы посмотреть время на телефоне, часы уже показывают восемь.
— Твою мать! — орет он, Кисе за спиной сонно урчит и гладит ладонью его бедро.
— Да ты охуел, — шипит Шузо. — Просыпайся, быстро.
Он вскакивает с кровати и идет в ванную, чтобы пару минут постоять под холодным душем, а когда он возвращается, Кисе всё еще спит. Спит, сукин сын.
— Вставай! — рявкает Шузо, натягивая брюки.
Кисе на кровати довольно зевает и потягивается.
— Куда торопишься? — уточняет он лениво.
— На работу, на которой я должен был быть пятнадцать минут назад.
— О. Ну, удачи, — Кисе машет ему рукой и снова откидывается на подушку, явно не собираясь вставать.
— Ты тоже идешь, — ворчит Шузо, пытаясь влезть в горловину свитера — за окном меньше десяти градусов, он замерзнет в рубашке и пиджаке.
— Ни в коем случае, — говорит Кисе серьезно и хрипло. — Я сплю, и буду спать, пока не высплюсь. Или пока ты не придешь с работы. Так что закрывай меня здесь, брать у тебя всё равно нечего.
Слишком быстро осваиваются — думает Шузо, когда влетает в кабинет. Слишком быстро.
— Что-то вы долго, — недовольно говорит Бекки.
Шузо закрывает за собой дверь, степенно идет к своему столу и с достоинством кивает классу.
— Вам тоже доброе утро.
Оно недоброе, но разубеждать в этом детей нет никакой необходимости.
Сегодня на него смотрят двадцать семь пар глаз — ну, плюс-минус три — и этим глазам необязательно знать, что именно пил вчера их преподаватель и с кем именно.
Губа Джимми сегодня выглядит хуже, чем вчера, у Бекки давно открыт учебник, детали Шузо подмечает на автомате, а сам думает, что неплохо бы сейчас оказаться снова в постели, а после еще как минимум пары часов сна сварить себе крепкий кофе, взять в руки планшет и заняться чем-нибудь не очень интеллектуальным. Увы, взрослая жизнь таит в себе много неприятных моментов.
Джим Хартнер перевелся в их школу полгода назад. Он был аккуратным, большеглазым отличником, носил круглые очки, разговаривал правильно и совершенно не умел ладить с ровесниками. В спорте он оказался таким же неуклюжим, как и в общении, вечно заплетался в собственных ногах, и на взрослых смотрел с заметной тенью недоверия.
Зануда Джим, Неудачник Джим, Джимми — как однажды назвала его мать, и Шузо запомнил. Джимми звучало куда лучше всего остального.
Его мать — миссис Хартнер — выглядела на двадцать четыре, флиртовала как в восемнадцать, демонстрировала Шузо впечатляющий вырез при каждом удобном случае, и если бы он не знал, что на самом деле миссис Хартнер старше его на десяток лет, выдрал бы ее однажды на преподавательском столе.
Она постоянно забиралась на него боком, оставаясь в классе уже после того, как расходились все остальные.
Шузо разглядывал ее ноги с некоторой благосклонностью, ноги миссис Хартнер были такими же впечатляющими, как и всё в ней.
Говорили, что где-то в Австралии есть еще мистер Хартнер, но его никто никогда не видел, даже Джимми о нём предпочитал угрюмо молчать.
Как и обо всём остальном, впрочем.
Во взрослой жизни и в самом деле много неприятных моментов — нельзя просто взять и выпороть десяток мелких засранцев, когда являешься их преподавателем, хотя, Джимми в свидетели, некоторым бы это ничуть не помешало.
Когда Шузо доползает до дома, на улице уже темнеет.
А Кисе всё еще лежит в постели.
— Вылезай уже оттуда, — со вздохом просит Шузо.
Кисе мотает головой и не отрываясь смотрит вверх.
— Я смотрю, как появляются звезды, — отвечает он тихо.
Шузо разувается, идет к нему и тоже падает на кровать.
Небо над Лос-Анджелесом восхитительное — красное поднимается над линией горизонта, затухает закат, синее становится лиловым, лиловое — серым, а серое наливается черным.
Звезды разгораются медленно, сперва появляются самые яркие, а позже вокруг них начинает кружиться мелкая бисерная россыпь.
— Красиво, — говорит Кисе.
Да.
Красиво. Потому-то Шузо и отдал за эту квартиру бешеные деньги, к слову, не до конца еще отдал.
День был долгим, сложным, с Кисе совсем не хочется спорить, потому Шузо лежит молча.
— Мне кажется, тебя стоит замаскировать, — говорит он, когда становится пора включать свет. — Тебе небезопасно выходить на улицу, пока ты так заметен.
— А я нашел журналы со своими фотографиями, — невпопад отвечает Кисе.
— Какие журналы?
— Лежали под барной стойкой.
Шузо вспоминает, что там и впрямь что-то такое было.
Его бывшая оставила, когда уходила.
Стопку журналов, три романа Паоло Коэльо, запасную бритву и свои трусики. Всё это Шузо сгрузил туда, где оно не будет попадаться на глаза; как знать, может быть, трусики были ей дороги.
— Зачем ты хранишь женское белье? — прищурившись, спрашивает Кисе, и Шузо не выдерживает — рот сам собой растягивается в улыбке.
— Так и знал, что у тебя есть маленькие грязные секреты, семпай, — шепчет Кисе, подползая к нему поближе. Шузо лениво отпихивает его ладонью и всё же поднимается на ноги. Журналы лежат на столике, всё остальное Кисе хватило ума убрать на место.
Их было штук двадцать, все толстые и тяжелые, Николь нравился дамский гламур и статьи о том, как поставить своего мужчину под каблук и как правильно разбудить его минетом. Шузо считал это странным, но и сама Николь была для него загадкой. Она была из тех девиц, которые красят губы и ногти в агрессивный красный, сперва ей очень приглянулась его квартира, потом оказалось, что большая часть зарплаты и подработок уходят на отца и учебу мелким, и Шузо, несмотря на квартиру, стал нравиться ей чуть меньше.
Сама Николь в завоевании сердца оказалась не слишком хороша, после секса бока и спину тянуло так, будто он трахал когтистую кошку, готовила она посредственно, зато если поставить раком и задрать ей задницу — дело шло как по маслу. Поэтому они и продержались целых полтора месяца, прежде чем Шузо попросил запасную бритву больше у него не оставлять.
А журнал и его обложку с Кисе он вспомнил почти сразу, стоило только бросить на нее беглый взгляд.
Кисе на постере придерживал шляпу ладонью, тень ложилась на его лицо, оставляя открытым хищный взгляд и широкую белозубую улыбку, а в ладони плотными кольцами свивался кнут. Бедра сковывала кобура, в вырезе расстегнутой рубашки болтался клык на длинном кожаном шнурке.
За спиной этого Кисе догорал пожар, а перед ним расстилалась дорога, из вспышек софитов и фотокамер, вперед и вверх, грандиозная карьера, большое будущее, модель, актер, режиссер, он так молод, и всё ему удается, и многое еще впереди.
— Режиссура? — уточняет Шузо, переворачивая страницу.
— Две короткометражки, ничего интересного, — Кисе порывисто вскакивает на ноги и тоже лезет смотреть постер. — Как я здесь выгляжу?
— Как будто ты очень дорого стоишь, — честно говорит Шузо.
— Бог мой, семпай, Калифорния и в самом деле тебя испортила, — смеется Кисе, глядя на него светлыми сытыми глазами.
— Не называй меня семпаем, — Шузо морщится и отворачивается.
— А как тогда?
— Имя помнишь? Здесь не Токио.
— О'kей, — говорит Кисе. — Значит, по имени.
В Токио Кисе вел себя прилично.
Исключая постфиксы.
Он редко нарушал границы личного пространства, если человек этого не хотел, и в этом смысле тоже ничего не изменилось. Границы Шузо он не замечает, будто их не существует, но дело в том, что последние тринадцать лет Шузо живет в Лос-Анджелесе, и пять из них жил в одной комнате с Тацуей, еще во времена студенчества. У него вообще отсутствует о правильных границах всякое представление.
К тому же ему нравится общество Кисе, нравится, когда тот улыбается, нравится, когда разговаривает, если в меру, разумеется. С ним приятно молчать, лежа в кровати, но это всё равно не объясняет, почему следующим утром, когда Шузо просыпается по будильнику — слава всем богам — Кисе снова лежит рядом, закинув на него руку и ногу.
На этот раз Шузо его не будит, только вздыхает, трет затылок и идет приводить себя в порядок.
Вчера они потратили часа три на то, чтобы Кисе стал больше похож на какого-нибудь рокера и меньше — на себя, и так толком ничего и не вышло.
Кисе есть Кисе. Натуру не спрячешь.
Шузо сомневается, что из вчерашних изысканий будет хотя бы небольшая польза, но на всякий случай оставляет на столике запасной ключ — мало ли зачем он пригодится. Когда он в последний раз заглядывал в холодильник, там был один сэндвич четырехдневной давности и три бутылки пива. В пяти годах жизни с Тацуей тоже есть свои минусы — тот готовил как бог, неудивительно, что Шузо к этому привык.
А оставлять Кисе наедине с сэндвичем — просто жестоко.
Уроки тянутся долго, дольше, чем когда Шузо был по другую сторону баррикад, нельзя думать о постороннем, нужно сосредоточиться на занятиях, а хочется сосредоточиться на приближающемся ланче. После ланча Шузо мирится с окружающим миром, у него прорезается голос, он замечает, что Джимми трет кисть всё сильнее.
После занятий тот не задерживается, сразу вылетает из аудитории как ошпаренный, и Шузо не собирается за ним бежать.
Он медленно собирает рюкзак, закидывает его на плечо и выходит в коридор.
Кисе уже ждет его, прикрывая глаза черными стеклами очков. Волосы спрятаны под кепку, надетую козырьком назад.
— Как я тебе? — спрашивает он, приподняв брови. В ухе — простое серебристое колечко, джинсы драные на коленях, на футболке будка из «Доктора».
— Это новая роль? — спрашивает Шузо вместо ответа и прячет улыбку.
— Это новый способ хранить инкогнито. Я выгляжу достаточно дерзко? — Кисе самодовольно усмехается и вздергивает подбородок.
— Тебе не хватает перчаток с обрезанными пальцами, шипованной косухи, и добавь на ремень цепь.
Кисе смотрит на него поверх очков.
— Ты утверждаешь, что моя копия недостаточно совершенна? — искренне возмущается он. Еще бы, они вчера пересмотрели уйму роликов в интернете, чтобы из Кисе получился настоящий фрик, а в итоге он всё равно выглядит как порнозвезда, только лучше.
Шузо не выдерживает, губы сами растягиваются в разные стороны, приходится отвернуться.
— Видимо, ты просто не там копировал, — говорит он в утешение. — Уверен, что тебе не нужна дополнительная охрана?
— Разумеется, не нужна, — хмыкает Кисе, догоняя. — Ты себе представляешь меня вместе с охраной в школе?
Шузо, поразмыслив, решает, что действительно не представляет.
— Ты мог просто не приходить.
— Я прилетел на неделю раньше, у меня сейчас полно свободного времени. Ты же не думаешь, что я хочу его провести под твоей кроватью?
— Ну, убийца с ножом — определенно не повод срывать себе отдых, — соглашается Шузо.
— В точку, — щелкает пальцами Кисе.
Они идут по коридору плечо в плечо, и никого кроме них здесь нет. Шузо шагает медленно, он никуда не торопится, он начинает получать от происходящего искреннее удовольствие. Пусть у Кисе проблемы, пусть повод для встречи был паршивым, но прямо сейчас всё хорошо.
— Ладно, — сдается Шузо. — Будет тебе отдых.
— И где же?
— О, тебе понравится.
Бар назывался «Радуга».
— Мне кажется, тебе здесь самое место, — заржал Тацуя, когда притащил его сюда в первый раз.
Шузо тогда выразительно приподнял брови и первым открыл дверь.
Внутри было людно, накурено, в динамиках гремел старый добрый рок, и Шузо немедленно Тацуе всё простил.
— Нравится же? — шепнул тот.
— Круто, — подтвердил Шузо. Тацуя понятливо кивнул и повел его куда-то в угол.
Здесь всё было в умеренных тонах — и отделка, и барная стойка, и мебель из темного дерева, на стене Шузо приметил бежевую гитару и фотографии Ричи Блэкмора, а еще здесь никому не было до них особого дела.
Больше по барам Лос-Анджелеса Шузо не шлялся, у него была своя Радуга в подворотне, и он не собирался ей изменять.
— Радуга? — уточняет Кисе.
Шузо молча улыбается и открывает дверь.
Как и десять лет назад, здесь всё еще играет старый добрый рок, и Ричи Блэкмор на фотографиях всё так же молод, и с гитары регулярно протирают пыль, а еще ему давно уже есть восемнадцать. И можно взять что-нибудь крепче безалкогольного пива.
— Круто, — говорит Кисе, стоит им выбрать столик, и мигом расслабляется. Это заметно — у него сглаживается лоб, мягче становятся дуги бровей, и улыбка на губах кажется теперь знакомой.
— Виски? — предлагает Шузо. — Или текила? Или ты не пьешь?
— Виски, — решает Кисе.
Вокруг шумно, и до них всё еще никому нет дела, на Кисе никто не задерживается взглядом, и, кажется, можно не опасаться какой-нибудь юной девицы со смартфоном, которая решит сфотографироваться с кумиром.
— Я давно не был в таких заведениях, — говорит Кисе.
Здесь до его футболки с будкой абсолютно никому нет дела, здесь у каждого в голове своя музыка и свой Главный Британский Сериал, или Большой Американский Роман, у всех по-своему. Шузо поэтому и нравится Радуга, здесь можно абсолютно всё — хотя, разумеется, определенные рамки тоже есть.
Мимо них вышибала выводит совершенно не стоящего на ногах мальчишку пятнадцати лет, и это один из тех пределов.
Кисе с интересом провожает их взглядом, потом оборачивается к Шузо.
— С тобой такое тоже бывало?
— С Тацуей мы никогда так не надирались. Здесь.
— А мы сюда пришли выпить или поужинать?
— Отдохнуть, скорее.
Шузо зовет официантку, делает заказ и вопросительно смотрит на Кисе.
— Виски, — кивает тот.
Отличное решение, думает Шузо, когда они расправляются с первой порцией. Всё происходящее мигом становится менее важным, взгляд плывет, настроение становится лучше, он к месту вспоминает, что сегодня пятница, и завтра можно будет отоспаться дома, просто никуда не ходить.
Можно будет даже попробовать отправить Кисе в отель, хотя — Шузо разглядывает его лицо и не видит на нём ни единого признака желания идти после бара в отель. Ну и черт с ним.
После второй порции им становится скучно сидеть на месте.
Где-то слева играют в бильярд, справа есть дартс, за барной стойкой в Радуге стоит очаровательная Ники, коротко стриженная брюнетка, миниатюрная, аккуратная, с приятным голосом, и Шузо почти забывает о том, что он здесь не один, когда засматривается, но Кисе толкает его под руку и ведет — сперва к дартсу.
Потом к бильярду. Потом к виски. Они возвращаются за столик на пятнадцать минут, потом снова бильярд, потом кто-то в баре собирается снять гитару со стены — легендарное событие, здесь такое случается, и Кисе кричит, что он умеет играть.
Он и впрямь умеет, оказывается, Кисе вообще умеет многое, всё, за что бы он ни взялся, ему удается. Он забирается на чей-то стол, опрокидывая бутылку пива, извиняется шумно, кто-то что-то кричит, а потом Кисе играет «Дым над водой», и бар взрывает.
Шузо помнит, что они пили, что он орал в такт — хотя ему казалось, что он подпевал — помнит, как кто-то качал Кисе на руках, помнит шалые глаза напротив, помнит, как выбилась из-под кепки золотистая челка, и помнит, как они вывалились из бара глубоко за полночь.
Потом провал.
В себя он приходит от ощущения ночной прохлады. Пахнет океаном, перед глазами — водная гладь и Кисе на соседнем сидении, такой же одуревший, как сам Шузо.
— Нихрена себе, — говорит Кисе и трясет головой.
Шузо с ним согласен, он давно ничего такого не делал, оказывается. Оказывается, без Тацуи он вел себя как приличный мальчик.
— Но вышло круто.
С этим Шузо согласен тоже. Он пока не хочет знать, сколько именно они просадили в баре — потому что явно немало, и точно не хочет знать, в чей именно машине они сидят и как сюда попали.
— Чье это? — всё-таки спрашивает он вяло.
— Что?
Шузо молча хлопает по сидению.
— Я приличный преподаватель, и никогда в жизни не сел бы за руль нетрезвым.
— Не сомневаюсь.
На вопрос Кисе не отвечает. Он вываливается из машины, с трудом переставляя ноги, и садится на влажный песок. Футболка всё еще на нём, а вот ветровки — точно ведь была ветровка — на нём нет.
Шузо морщится и тоже вылезает из машины.
У него выходит даже немного изящнее, он сразу твердо становится на ноги, подходит к Кисе и садится рядом. Возможно, он делает это так быстро, что со стороны похоже на падение, но это совершенно точно не оно.
— У меня такого давно не было, — признается Шузо.
Кисе молча кивает.
Океан шумит, вокруг должно быть хорошо, но вместо этого почему-то жарко.
Всё-таки интересно, чья это была машина?..
Домой они добираются ближе к утру.
И пешком.
Поэтому когда добираются, Шузо просто вваливается в квартиру и падает на кровать, буркнув что-то вроде:
— Дверь закрой.
И просыпается уже в почти привычном виде, Кисе прижимается к нему сзади, закинув на него ногу и руку.
Только теперь в ягодицы упирается напряженный член, и Шузо вздыхает. Вот она, та степень близости, которой он бы явно предпочел избежать.
— Кисе, — зовет он. — Двигайся.
Шузо приподнимается, и хватка тут же становится сильнее.
Кисе сзади урчит что-то неразборчивое и начинает тереться о него стояком.
Пиздец.
— Кисе, — говорит Шузо громко и внятно. — Убери от меня свой член.
— А если я не хочу? — спрашивает тот, приоткрывая глаза и ничуть не смущаясь.
— Даже если очень не хочешь — всё равно убери. Я иду в душ.
Рука не двигается.
Кисе тоже.
Шузо закатывает глаза и поворачивается к нему лицом.
— Ты же не против, — щурится Кисе.
И тут же получает по лбу.
Если Кисе из Токио знал что-нибудь о границах и рамках приличия, то Кисе в Калифорнии не знал о них ничего.
Этот Кисе был бесстыжим, наглым, и по ночам закидывал на Шузо руки и ноги, а днем не собирался отпускать его дальше работы.
Кисе в Калифорнии мог играть на гитаре, забравшись на стол в незнакомом баре, и играл в бильярд почти так же хорошо, как Шузо — потому что Шузо был лучше, черт подери. А еще он определенно собирался забраться Шузо в штаны.
Может быть, не прямо сейчас, но, вообще-то, скорее прямо сейчас, чем когда-нибудь еще.
Шузо нравился Кисе в Калифорнии. Кисе вообще нравился ему любым.
Когда Шузо возвращается, Кисе всё еще лежит в кровати, явно не собираясь оттуда выбираться в ближайшее время.
— А ведь можно было потратить вечер с какой-нибудь пользой, — напоминает Шузо.
— Иди сюда, — говорит Кисе.
— Иду, — неожиданно даже для себя отвечает Шузо.
Убирает полотенце с бедер и идет.
Большинство сложных вопросов в жизни решаются фразой «почему бы и нет», и лучше так, чем потом думать об упущенных вариантах.
Вряд ли секс с Кисе окажется хуже, чем всё остальное.
Он подходит к кровати и вспоминает вчерашний вечер — глаза, ладони, голос, Кисе играет на гитаре так, что от одного движения пальцев можно кончить, и, кажется, было что-то еще, что-то кроме гитарных переборов, определенно было.
Может быть, Кисе тоже об этом помнит.
А Шузо помнит руки на своих бедрах, а еще помнит губы, хотя не уверен — чьи.
— Мы же не трахались вчера? — уточняет он на всякий случай.
— Нет.
Но я был бы не против — читается по глазам.
Возбуждение нарастает медленно, и так же медленно Шузо становится жарко.
Кисе вчера так и не разделся после того, как пришел, завалился спать в своих драных джинсах. Волосы растрепанные со сна, на щеке — полосы от простыни, в соске у него колечко — как можно было не заметить раньше, и в нём сейчас намного больше деталей, которых Шузо раньше не замечал, или замечал, но мельком, не придавая значения.
— Я тебе нравился в школе? — он спрашивает на всякий случай, не ожидая получить положительный ответ.
— Может быть. Немного.
Кисе пожимает плечами, и даже этот жест выходит у него откровенным.
— Просто ты был взрослее, старше, и с тобой было интересно. Мне все тогда нравились в команде, сказать по правде. Но не так, как сейчас.
— Не вся баскетбольная команда, я надеюсь, — сглатывает Шузо.
Кисе подбирается, будто для прыжка, и тут же оказывается рядом.
Ладони у него большие и горячие.
Мальчишка явно давно вырос.
— Не вся, — отвечает Кисе с усмешкой. Открывает рот, облизывает губы, гладит член Шузо пальцами. Осторожно сдвигает кожицу с головки, смотрит так, как будто просит разрешения, и, не дожидаясь его, слизывает первую каплю смазки, и тут же обнимает губами ствол. Шузо ловит голодный взгляд и чувствует, как член сильнее напрягается у Кисе во рту, как головка касается нёба, и он не пытается держать себя в руках, он устраивает ладонь на затылке Кисе и плавно толкается вперед.
— Это у тебя не первый раз, так ведь? — спрашивает Шузо, и собственный голос кажется ему незнакомым, хриплым.
Кисе с его членом во рту пытается растянуть губы в улыбке, и неожиданно берет глубже, внутри него жарко и мокро, и Шузо откидывает голову назад, отодвигаясь.
— Явно не в первый, — проговаривает он с трудом, глядя, как ниточка смазки тянется к губам Кисе.
Потом он больше не говорит.
Они трахаются так, как будто старшая школа всё еще впереди, а прямо сейчас есть только раздевалка и торопливая дрочка в дальней душевой кабинке.
Шузо торопится — он сам чувствует, что торопится, но Кисе ему отвечает, ведь отвечает же. Он кусается, когда целует, оставляет на горле Шузо следы; до смерти хочется потянуть зубами сережку в соске, и Шузо тянет, и слышит короткий жаркий стон в ответ. Ну и что, что выглядит, как будто они оба дорвались, никто ведь не смотрит, а значит, им можно.
Шузо вылизывает его целиком — лопатки, позвонки, гладит бока, бедра, раздвигает ягодицы, толкается языком в крепко сжатое отверстие, помогая себе пальцами, ласкает Кисе изнутри, и Кисе закидывает ноги на его шею, стискивает, прижимает.
Ему хорошо.
Внутри Кисе всё гладкое, и здесь не так туго, как могло бы быть.
— Мне нравится, когда с пальцами, — признается Кисе, задыхаясь.
Шузо представляет, как Кисе стоит на коленях в его ванной, или, может быть, он делает это в кровати. Как он разводит ноги, тянется, проталкивает в сжатую дырку пальцы, пытаясь достать глубже.
Шузо отодвигается от него, прихватывает зубами молочную ягодицу и переворачивает Кисе на живот.
— Резинок нет, — предупреждает Шузо.
Большими пальцами он растягивает покрасневшую дырку и плавно толкается внутрь.
Кисе принимает его почти легко, и сам тут же подается навстречу, послушный, гибкий. Одной рукой Шузо размазывает смазку на его члене, другой тянет за пирсинг в соске. Он почти не двигается, Кисе сам сжимается, вертит задницей, и только когда он кончает, Шузо позволяет себе расслабиться и тоже спускает.
— Хочу, чтобы мне снова было пятнадцать, — говорит он севшим голосом.
Кисе рядом молча кивает.
У него вся задница в сперме, и будь Шузо лет на шесть младше, у него встал бы еще раз, но теперь приходится давать организму отдых.
Он касается ладонью спины Кисе, изучает, разглядывает.
— Что ты еще не видел? — интересуется Кисе лениво. Поднимается на еще дрожащих ногах и идет в душ.
— Много, — говорит Шузо напряженным голосом.
Он тоже поднимается на ноги и идет в душ следом за Кисе.
Когда Кисе в Калифорнии кончает, он замирает, вытягивается, напрягается, и выражение лица у него становится болезненно-мучительным. Когда Шузо смотрит, какими становится его глаза в эти несколько секунд, он может кончить тоже.
Кисе нравится, когда кончают внутрь — его это возбуждает, а еще ему нравится сосать, он берет член в рот с видимым удовольствием, глубоко и быстро, глотает сперму и вылизывает головку дочиста.
Ему вообще нравится работать языком.
Всё это Шузо узнает о нём в субботу, а в воскресенье понимает, что Кисе не прочь поменяться местами.
Утром Кисе, не дав ему проснуться толком, стаскивает с него боксеры, гладит сзади между ног, это немного стыдно, но приятно, и Кисе не хочется говорить «нет».
Поэтому Шузо не говорит ничего, он прячет лицо в подушку, закусывает ее края и привыкает к распирающему ощущению внутри.
Это не больно, это странно, и хочется рвануться вперед, отползти, а еще узнать, когда Кисе успел достать смазку. Шузо точно помнит, что месяц назад выбросил последний флакон — у него закончился срок годности.
Кисе шепчет ему, что ничего страшного, пара минут, и странное ощущение пройдет, но оно не проходит, к нему только добавляются жар и острое желание кончить.
Сразу у Шузо не получается, что-то мешает, и он подается Кисе навстречу, двигается с ним в такт, а потом дрочит в душе, обещая себе, что больше этого не повторится никогда.
Конечно повторится, Кисе не умеет принимать отказы, но Шузо позволяет себе иллюзии.
Еду они заказывают на дом.
Когда Шузо понимает, что больше не выдержит ни разу, он предлагает выйти на улицу и прогуляться. Осенью темнеет рано, и они идут к океану, слушая прибой.
Шузо чувствует себя одуревшим настолько, будто он трахался под наркотой, а по лицу Кисе нельзя сказать ничего конкретно, его мысли далеко не всегда можно распознать с первого взгляда.
Они останавливаются примерно через час пешей ходьбы.
Запах водорослей и соли, свежий, терпкий, прочищает голову, и Шузо почти удается сделать ее пустой, но Кисе прижимается к нему сзади, и уже больше ничего нельзя.
— Давай попробуем здесь? — шепчет Кисе, задевая губами кожу за ухом. Спина моментально становится мокрой, по позвоночнику проходит жаркая волна, Шузо уходит от прикосновения, как от удара, и сам не может себе объяснить это движение.
Меня от тебя бросает в дрожь? Я не могу столько трахаться? Как об этом сказать?
Кисе остается стоять на месте.
У него на лице кривая улыбка, привычная человеку с разворота известных журналов, глаза блестят огнями ночного города, и он пьян, конечно, пьян, и к черту всё.
Какая разница.
Шузо ничего не говорит, вместо этого он подходит к нему вплотную, осторожно кладет ладонь на затылок — мокрый, от соленого ветра или чего-то еще — гладит большим пальцем кожу на шее, давит. Кисе подается вперед так легко, будто ждал этого с самого начала, очертания губ смягчаются, Шузо чувствует дыхание на своих и улыбается.
На этот раз Кисе оказывается осторожным. Он не закрывает глаз, смотрит внимательно, цепко, когда проводит языком по линии челюсти, подбородку, когда поднимается выше, когда мягко прикусывает нижнюю губу Шузо и тут же отстраняется.
— Не закрывай глаза, — просит он тихо.
— Меня заводит, когда ты смотришь, — невпопад отвечает Шузо, и в этот раз подается вперед первым.
Он плавно толкается языком в рот Кисе, крепко сжимает мокрые волосы на затылке, другой рукой забирается под его футболку и никак не может остановиться. Ловит ритм — движений, дыхания, смотрит на него, смотрит, возбуждение стягивается внизу живота, нарастает, и полоска кожи между волосами и футболкой Кисе оказывается нежной на ощупь. Шузо ведет пальцами вниз, а Кисе в ответ с хриплым выдохом толкается между его бедер и стискивает ладонями задницу.
— Хочу, чтобы ты мне отсосал, — говорит он невнятно.
— Надеюсь, нас хотя бы никто не снимает, — с трудом отвечает Шузо и толкает его назад.
— Эй!
— Падай, — шепчет Шузо. — Давай, ну.
Взгляд Кисе на секунду становится осмысленным, он торопливо скидывает свою ветровку на песок и садится на нее, звенит пряжкой ремня. Шузо приседает на корточки напротив и накрывает его ладони своими.
— У меня получится быстрее.
Кисе кивает, выходит дергано и нервно, стоило положить руку на его ширинку, как он тут же выгибается за прикосновением. Шузо давит, расстегивает, немного приспускает джинсы вместе с бельем. Кожа члена оказывается нежной, тонкой, под ладонью твердо и горячо. Шузо облизывает губы.
— Рот у тебя блядский, — улыбается Кисе кривой мучительной улыбкой и разводит ноги.
— Заткнись, — советует Шузо, сглатывает и облизывается еще раз, на этот раз медленно, чтобы было видно. Наклоняется над пахом Кисе, кладет руки ему на бедра, давит их к песку.
Лобок у Кисе чистый и гладкий — Кисе в Калифорнии следит за личной гигиеной по европейским стандартам, и именно сейчас это почему-то ужасно заводит.
Шузо плевать на камеры, плевать на свидетелей, он забывает, с чего всё началось, просто касается языком члена Кисе, проводит им по всей длине, сдвигает кожицу ниже и вылизывает чувствительное местечко под ней.
Не похоже, чтобы Кисе нужно было много, и когда Шузо привыкает к необычному вкусу, он берет его член в рот, едва ли наполовину, но ритмично и быстро.
Кисе стонет в руку, глушит себя, и это не помогает.
Кончай, думает Шузо и гладит его спину, задирая свитер, и берет глубже.
И Кисе кончает.
Заканчивается в понедельник. Вернее, начинается понедельник и тут же заканчивается всё остальное. Шузо всё равно нужно подниматься утром на работу, а у Кисе есть еще целых три дня выходных, он ведь приехал раньше.
Об отеле речь больше не ведется, и вообще больше не ведется речь, если раньше они говорили много, то теперь между ними только тишина.
Мокрая, горячая, влажная, и к началу рабочей недели Шузо начинается казаться, что он забывает родной язык, не говоря уже об английском.
Кисе лежит на постели, разморенный, со следами укусов, Шузо смотрит на себя в зеркало и понимает, что выглядит едва ли не хуже.
Он затрахан, а ведь ничего не произошло толком, всего лишь два выходных, не месяц же они здесь кувыркались, чтобы круги под глазами достигли таких пугающих размеров.
И только сейчас Шузо наконец вспоминает, что у Кисе были проблемы, и осознает, что их глупость могла закончиться плохо.
Удивительно, что сам Кисе не вспомнил об этом раньше.
Шузо одевается торопливо, выскальзывает из квартиры, оставив на столике ключи на всякий случай, и всё равно не может отделаться от дурацкой улыбки в половину лица.
Он всё еще чувствует себя счастливым и одуревшим, только теперь секс здесь ни при чём, и сложно сказать, что именно тогда при чём. Наверное, нет человека, который после долгого общения с Кисе не проникнется симпатией. Наверное, нет человека, который скажет после почти недельного проживания с ним под одной крышей — мне он не нравится.
А Шузо он нравился и до этой недели.
Школа встречает его шумной суетой, и Шузо на какое-то недолгое время спускается на землю; он разговаривает, рассказывает, слушает.
— У вас синяк на шее, — встревоженно говорит Эллен.
И Шузо снова теряется, не может найти под ногами точку опоры.
Если бы Тацуя был рядом, он бы сказал с сочувствием — поздравляю, чувак, это серьезно, ты влип — да будто Шузо сам не знает, когда он уже влип, а когда еще не.
Секс с друзьями никогда не решает проблем, он добавляет новых, но Кисе и не был ему другом никогда.
Так что, может быть, это к лучшему.
А ближе к ланчу глаза у Шузо наконец открываются. Правая рука у Джимми синяя, и Кисе вылетает из головы моментально.
Вылетают из головы океан, секс, потому что рука у Джимми синяя.
Работа, как обычно, ведет у всей остальной жизни Шузо с разгромным счетом.
— Как ты? — спрашивает он у Джимми, когда занятия заканчиваются.
Все остальные давно разошлись, и только Джимми всё еще копается в сумке.
Руку он бережет на этот раз куда сильнее.
— Давай помогу, — вздыхает Шузо. Подходит ближе, собирает учебники, Джимми сопит так, как будто собирается расплакаться.
— Не реви, — произносит Шузо. — Не реви, всё будет хорошо. Вот увидишь, будет.
И тогда Джимми не выдерживает.
Он плачет, как самый обычный ребенок, и нет в нём больше ни уверенности, ни стойкости, ему просто плохо и нужен взрослый человек рядом, а Шузо сидит рядом с ним, треплет макушку и совершенно забывает о том, что у него недосып, снова похмелье, и Кисе дома. Больше всего Шузо не любит детских слёз, не умеет с ними мириться, потому что дети должны быть счастливыми.
— Всё будет хорошо, — шепчет он.
И будет, Шузо что-нибудь придумает, потому что если не он, то кто еще? Для этого ведь и пришел когда-то в младшую школу, чтобы брать на себя ответственность, не для того же, чтобы рассказывать историю США на своем английском с чудовищным акцентом.
— Как ты? — спрашивает он, когда Джимми отстраняется и потерянно шмыгает носом. — Как рука?
— Да нормально, — смущенно бурчит тот в ответ.
Шузо не слушает, сам закатывает его рукав и осторожно трогает кисть.
— Но ты же сам видишь, что с ней что-то не так?
— Вижу.
Тогда Шузо поднимается на ноги.
— Или ты мне сейчас расскажешь, что у тебя происходит, или я тебя за руку отведу к медсестре.
И Джимми кивает.
Шузо всегда нравился Брэдбэри. С пятнадцати лет, с тех пор как он впервые прочел «Вино из одуванчиков».
С пятнадцати лет Шузо рос американцем, который знает, кто такие Рэй Брэдбэри и Ричи Блэкмор, потому что нельзя однажды просто приехать в Лос-Анджелес и остаться здесь непонятным самураем, жизнь всегда движется вперед, и если хочется двигаться с ней в такт, то за этим движением нужно успеть.
Джимми тоже нравился Брэдбэри, он читал его запоем, иногда на уроках, и Шузо ему не мешал. Иногда стоит дать человеку несколько минут единения с историей.
После этого он, наверное, и подошел к Джимми в первый раз.
О том, что под его растянутыми свитерами не сходит россыпь мелких синяков, Шузо узнал позже. Миссис Хартнер не было до Джимми никакого дела, она хотела, чтобы ее трахали, и хотела, чтобы от Джимми не было проблем, а если до ребенка нет дела даже матери, то к кому обращаться за защитой?
Джимми ни к кому и не обращался. Он читал книги, учился, носил круглые очки, а еще учился играть в баскетбол, потому что перед его домом была площадка. На площадке ему нравилось больше, чем рядом с матерью.
— Иногда я ненавижу свою работу.
Небо над головой осеннее и темное, и настроение ему под стать.
— Я сейчас сам разрыдаюсь, когда представляю, что он играет в мяч до позднего вечера. И кто его бьет? Я за всеми наблюдаю, ему иногда отвешивают подзатыльники, но от подзатыльников такие следы не остаются.
Шузо и сам слышит, что голос у него тоскливый, но сделать с этим ничего не может. Когда дело касается детей, он становится мягкой сентиментальной тряпкой.
— Как с этим справляться? — спрашивает Шузо и переводит взгляд на Кисе. Взгляд у того задумчивый.
— А ты ведь совершенно не жалеешь, что выбрал эту работу, так?
— Нет.
Кисе аккуратно подбрасывает мяч на ладони, ловит и бросает его в кольцо. Звенит металл, тихо шуршит сетка. Шузо специально зашел в спортивный магазин, его мяч года два пылился под кроватью и стал дряблым.
— А как у тебя?
Как ты справляешься, Кисе, как ты взрослеешь, впереди море времени, и, может быть, тебе тоже иногда кажется, что уже потолок, передняя планка, и впереди не будет больше ничего, а всё важное, острое — в прошлом?
Кисе неловко улыбается, взлохмачивает волосы на затылке и вдруг становится похож на себя в четырнадцать, становится мягче, теперь к нему можно протянуть руку и провести ладонью по виску. Просто так.
Шузо ничего не делает, сегодня у него по плану чувство вины.
— Ладно, ничего, — не дожидается он ответа. — Просто такая специфика, я с каждым годом становлюсь старше, а эти засранцы младше, и я переживаю за них всё больше.
— Садись, — говорит вдруг Кисе, падает на бордюр, с видимым удовольствием вытягивает ноги.
Шузо подходит и садится рядом. Он самому себе начинает казаться ненормальным, от простого касания плечом у него всё внутри болезненно сжимается, и нижняя губа у Кисе немного влажная. Хочется облизать.
— Моя работа забирает всё мое время, — продолжает Кисе. — Я сейчас ничего не успеваю, ни в баскетбол поиграть, ни личную жизнь себе завести, вот только изредка получается выкроить перерыв в графике, и сам видишь, что из этого получается — меня тут же несет.
— Вижу.
— Я не знаю, что тебе сказать, но думаю, ты в любом случае справишься, семпай.
— Говорил же, не зови меня...
— Шузо, — перебивает Кисе. — Ты справишься, Шузо.
Да черта с два.
Он тянется к Кисе раньше, чем успевает понять, что, собственно, происходит, оглушенный своей же реакцией, жаркой краской, которая приливает к лицу.
— Чувствую себя мальчишкой, — шепчет он, и Кисе целует его в уголок рта, подбородок, отвечает:
— Я тоже.
И как же иногда хочется, чтобы вокруг не было никаких людей, в идеале — широкая кровать, чтобы можно было уронить Кисе сверху, потереться членом между его ягодиц, просто провести ладонью по линии позвоночника, ощущая легкую дрожь, а потом перевернуть и трахать, пока он не начнет орать.
Кисе никогда не кричит в постели.
Он только дышит, часто и жадно. Иногда Шузо этого достаточно.
— У нас не получается разговора, — говорит он в поцелуй, и Кисе кивает, в самом деле, разговора не получается, может быть, получится что-нибудь другое.
Небо над головой наливается грозовой синевой, и домой они почти бегут, есть повод, скоро будет дождь, а потом вваливаются в квартиру, забытый баскетбольный мяч закатывается под тумбочку с обувью, а утром Шузо снова просыпается охуевшим и снова после будильника.
Зато с мыслью.
— Я буду тебя тренировать, — заявляет Шузо.
Джимми смотрит на него скептически.
— И не нужно вот этих взглядов, в средней школе я был капитаном лучшей баскетбольной команды в Японии и знаю, как это работает.
— В средней школе?
— И ничего страшного, что только в средней, я до сих пор три раза в неделю бегаю кросс.
Он не делал этого с тех пор, как Кисе поселился в его квартире, но маленькие взрослые поблажки к Джимми не имеют никакого отношения.
— То есть вы будете учить меня играть в баскетбол?
— Сначала да. А потом покажу, как правильно бить ногой в живот.
— Я против насилия.
— А я тебя не заставляю бить. Просто научу, как правильно это делать, — улыбается Шузо.
Он думает, что их школе определенно не хватает баскетбольной команды.
Когда Джимми берет в руки мяч, он кажется для его ладони слишком большим, слишком тяжелым.
Когда он ведет его по площадке — Шузо наконец-то открывает глаза. Потому что он прекрасен, мяч для него тяжел, но пройдет пара лет, запястье окрепнет, и гибкость Джимми вместе с его же ростом сделают его отличным разыгрывающим.
Он играет в баскетбол не потому, что дома мать, не потому, что у него нет друзей в школе. Нет никакой особой причины. Джимми просто обожает вести мяч, забивать его в корзину, он уже сейчас мечтает сделать данк — может быть, даже не разыгрывающий, а легкий форвард. А может, он еще вытянется в росте, наберет мышечную массу, и тогда…
Шузо обрывает свои мысли и просто смотрит, как мяч слушается ладони.
— Я открыт! — кричит он, и Джимми слышит, и пасует, изо всех сил, Шузо ловит, оказывается рядом с корзиной, кажется, минуту спустя, и — забивает.
— Да! — орет Джимми за спиной, как будто они вместе только что обошли десяток соперников и это их совместная победа.
Соперников нет, но это и в самом деле победа, конечно, она.
И это — лучшая часть.
Автор: Саймон (который все еще дженовик)
Бета: Кристал., Аурум
Размер: 10 000~ слов
Пейринг/Персонажи: Ниджимура Шузо/Кисе Рёта и наоборот
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: NC-17
Саммари: — Я — из поколения чудес. И я сделаю тебя, даже если буду играть с завязанными глазами, — неожиданно зло скалится Кисе, и Шузо раздумывает пару секунд, потом выпускает мяч из рук, расстегивает ветровку и кивает в ответ. Всё внутри мгновенно опаляет знакомым жаром и жаждой победы, и всё мгновенно становится неважным, и мир прост и понятен, прямоугольный, как баскетбольная площадка.
Ссылки на скачивание: .doc
читать дальше
…желает знать, где сидит фазан
— Я упал с лестницы, — говорит Джимми. В носу у него хлюпает, рот красный, но взгляд упрямый, совсем не детский. Будь он лет на пять старше, Шузо отвесил бы ему подзатыльник и отправил в медпункт, но Джимми десять, и ему вряд ли нужны подзатыльники.
— Мог бы дать ей сдачи, — отвечает Шузо с иронией. И добавляет: — Снимай футболку.
— Не хочу.
— А я тебя и не спрашиваю, снимай, я сказал.
Глаза у Джимми становятся испуганными, он послушно раздевается, и от этого Шузо делается немного стыдно. Может быть, не стоит так на него давить прямо сейчас.
На ребрах Джимми — россыпь мелких синяков, но ничего особенно страшного.
Шузо вздыхает, садится рядом на корточки и внимательно разглядывает его лицо. Нос явно цел, кожа под ним чистая, кровоточит только нижняя губа.
— Так почему не дашь сдачи? — говорит Шузо, отвлекая Джимми от болевых ощущений, и осторожно трогает ребра, живот.
— Потому что нельзя отвечать на насилие насилием, это путь в никуда, — сопит тот. — Ой.
— Что?
— Здесь больно.
— Здесь? — Шузо едва ощутимо давит сбоку, и Джимми морщится. — Сильно?
— Да не особо.
— А я считаю, что на насилие нужно отвечать соответственно. Например, если у тебя здесь не просто синяк, а трещина в ребре, я могу остаться без работы.
— Нет у меня там ничего. И вам нельзя отвечать соответственно, у вас же путь самурая.
Шузо приподнимает брови.
— Ну, я так в книжках читал, — смущается Джимми.
— Не всегда стоит верить книжкам, запомни. Звонить матери я не буду, но сейчас ты пойдешь в медпункт и сдашься медсестре. Ничего серьезного там нет, если бы и в самом деле ребро сломал, ты бы сейчас выл, а не смотрел на меня щенячьими глазами.
— А что мне ей сказать?
— Да что угодно, — пожимает плечами Шузо. — В конце концов, всегда можно упасть с лестницы.
С лестницы Джимми падал часто, примерно раз в месяц, всё никак не мог научиться в случае чего орать громче или махать руками в правильную сторону.
Шузо этого не понимал. Сам Шузо никогда не стеснялся объяснить всем желающим на понятном языке, где следует и где не следует распускать конечности.
Это раздражает, как раздражает любое бессилие, потому что нельзя вмешиваться в происходящее между учениками, обычно от этого всё становится хуже.
О Джимми и лестницах знают все, кто знает Джимми, тот постоянно ходит так, будто у него на голове стакан с водой, и нужно донести его куда-нибудь, не расплескав. Шузо даже некому об этом сообщать, семья в курсе, преподавательский состав тоже, и только медсестра каждый раз удивляется, как в первый.
— Ничего серьезного, — говорит Эллен, когда Джимми закидывает на плечо рюкзак и выходит в коридор. — Небольшая трещина на губе, нашла одну царапину на локте, а в остальном с ним всё в порядке.
Шузо с облегчением кивает. Всё же хорошо, что до трещин в ребрах не дошло и в этот раз.
— Но ему явно стоит быть повнимательнее.
— Я передам, — серьезно кивает Шузо.
И выходит следом за Джимми. Он не собирается его догонять, просто стоит многое обдумать.
этот фазан мало отличается от других — у него яркий и длинный
хвост, крепкие крылья и перья, которые стоят втрое дороже ружья
хвост, крепкие крылья и перья, которые стоят втрое дороже ружья
Шузо замечает чужого у входа в школу по цепкому ощущению взгляда, скользящего по позвоночнику. Острое тонкое лезвие, которое двигается по коже в такт его шагам — вверх, вниз, вверх и снова вниз, долгое, осторожное.
Шузо чувствует его мгновенно — это осталось со времен глубокой шальной юности, но не сбивается с шага. Он спускается по ступенькам, идет по аллее, не оглядываясь по сторонам, и только отойдя от школы достаточно далеко, позволяет себе аккуратно зайти в подворотню потемнее.
Чужой не заставляет себя долго ждать, он торопится, дышит тяжело и шумно, как вообще его увидел, удивляется Шузо мимолетно, что вообще можно видеть, когда голова полностью упакована в капюшон осенней ветровки, — а потом Шузо не думает. Он делает шаг вперед, легко перехватывает руку, заламывает ее за спину и прижимает чужого лицом к стене. Капюшон падает, а хриплое дыхание начинает казаться смутно знакомым.
Потом чужой оборачивается, и конечно, это дыхание было ему знакомо. Имя всплывает в памяти мгновенно.
— Кисе Рёта, — негромко говорит Шузо. — Давно не виделись.
— И в самом деле давно. Ты не хочешь меня отпустить? — интересуется тот жалобным тоном, и тон тоже знаком, ничуть не изменился с тех пор, как Кисе было четырнадцать.
— Не особо.
— Могу узнать почему?
Интонации у Кисе меняются мгновенно, и это тоже знакомо.
— Как только я узнаю, зачем ты за мной следил.
— Эй, я не следил!
На этот раз возмущение кажется искренним, и Шузо всё же ослабляет хватку.
— Зачем тогда шел от школы?
Кисе оборачивается, и до Шузо вдруг начинают доходить некоторые нюансы.
— Только не говори мне, — раздельно проговаривает Кисе, — что ты никогда не видел на улицах мои постеры и фотографии в журналах. В этом, в конце концов, даже признаваться неприлично, я же сейчас везде.
— Возможно, я что-то такое припоминаю, — отвечает Шузо с достоинством и отпускает руку Кисе полностью. На самом деле он ни черта не помнит, он вообще в последнее время редко смотрит по сторонам, когда на тебе висит тридцатник мелких засранцев вместо всего двоих, мысли всегда заняты чем-нибудь не тем. Новым инвентарем, синяками, составлением тестов, очередным родительским собранием. Шузо всего двадцать шесть, он еще слишком молод, чтобы у него было тридцать детей без ущерба для остальной части его жизни, и за несколько лет работы преподавателем он так и не научился разделять работу и личное. Возможно, поэтому у него есть только работа. И семья. И еще Тацуя — хотя это скорее минус, чем плюс, без Тацуи его жизнь сразу же стала бы на порядок проще.
— Как ты меня нашел? — спрашивает Шузо наконец, когда пауза становится слишком выразительной.
— Знаешь, кто такой Кагами Тайга? — уточняет Кисе, полностью поворачиваясь к нему лицом и разминая кисть.
Шузо вздыхает и кивает.
Разумеется, он знает, кто такой Кагами Тайга. Как бы Тацуя ни силился, он никогда не мог держать язык за зубами.
Шузо смотрит на Кисе настороженно, только сейчас позволяя себе по-настоящему его разглядеть. Всё еще длинные густые ресницы, мягкий прищур, знакомые ямочки за щеках — у Кисе всегда была обаятельная улыбка и твердый подбородок. Даже удивительно, что Шузо не узнал его сразу, с первого взгляда.
Рядом неожиданно щелкает и вспыхивает.
— А вот это нехорошо, — неожиданно серьезно замечает Кисе. — Пойдем отсюда. Куда-нибудь, где поменьше людей. Я угощаю, если что.
Людей и впрямь оказалось поменьше.
— Люблю, когда можно взять отдельную кабинку и поужинать спокойно, — улыбается Кисе.
Внутри Шузо — накрепко сжатая пружина. Настороженность, беспокойство, подозрения — он не может не думать, зачем Кисе с обложек журналов искать здесь давно уже незнакомого человека, в конце концов, он уже приезжал пару раз в Калифорнию, теперь Шузо начинает это припоминать. Если бы хотел — давно бы нашел. Почему сделал это сейчас?
— Спроси хотя бы, что я здесь делаю, меня от твоего взгляда в дрожь бросает, — советует Кисе.
— Съемки, показы, еще что-нибудь, — отвечает Шузо и смотрит на него внимательно.
— Может быть, я приехал в отпуск.
Улыбка Кисе определенно изменилась, теперь это улыбка человека, который знает себе цену и знает, кому можно продать ее дорого.
Шузо выразительно приподнимает брови.
Молчание разрывает предупредительный официант. Заказы в таких заведениях всегда приносят достаточно быстро, но Шузо всё равно в них бывать не нравится, ему проще в спортбарах, куда можно приходить раскрашенным в пару-тройку национальных цветов, и тебя за это одобрительно хлопнут по плечу.
— Хорошо, — кивает он, когда официант заканчивает расставлять между ними бокал с двойным виски и тарелку с чем-то, похожим на щупальца осьминога.
— И принесите мартини! — кричит Кисе вслед, когда официант уже прикрывает дверь кабинки.
— Так что ты собираешься здесь делать? — спрашивает Шузо, подвигая ближе бокал.
— О, спасибо, что спросил. Собираемся снимать вестерн. Ну ты знаешь, песок на зубах, горячее солнце, жеребцы, свист кнута, звон подков.
— Уверен, что это будет вестерн? — со смешком интересуется Шузо.
— Эй, Калифорния тебя испортила. На самом деле, будет круто. Я долго этого ждал.
— Не сомневаюсь, но японец в вестерне?
Кисе пожимает плечами.
— Считай это причудой политкорректности, — замечает он и принимается за своих осьминогов. Шузо подвигает еще ближе бокал с виски и делает первый пробный глоток. Это никак не объясняет, зачем нужно было искать его десять лет спустя, но Кисе наверняка пойдет жаркое солнце, и золотистый песок, и кнут в ладони. Он загорит, а еще у него будет шляпа, широкополая, и обязательно жемчужно-белый жеребец, широкая лихая улыбка и сигара. Точно должна быть сигара.
— Будет круто, — повторяет Шузо.
Его тревога ничуть не становится меньше, напротив, она растет, ширится, интуиция воет автомобильной сиреной. Слушай, торопливо частит она в подсознании, тебе только кажется, что всё хорошо, на самом деле кто-то уже перебирает отмычки возле моего ключа зажигания, я это вижу прямо сейчас, послушай же ты, что тебе говорят, эй! Шузо слушает.
— И всё-таки ты мог бы удивиться, что я нашел тебя здесь, — говорит Кисе.
У него всё еще полон рот осьминогов, и кажется, он стал не настолько старше, как показалось на первый взгляд.
— Я удивлен, — возражает Шузо.
— Ну конечно. Ты заломил мне руку, удивляются люди по-другому, — фыркает Кисе. — И мне теперь кажется, что не нужно было приходить. Ты смотришь на меня так, как будто у меня может вырасти вторая голова.
— Я рад тебя видеть, — честно признается Шузо.
— Тогда давай просто выпьем за встречу, ладно? — предлагает Кисе. — А потом я расскажу тебе, чем занимался всё это время. Или ты мне, как получится.
Всё тот же тихий официант после аккуратного стука молча заходит и ставит перед ними бутылку мартини.
— Выпьем за встречу, — говорит Кисе.
— За встречу, — повторяет Шузо.
Чем дальше, тем меньше всё это кажется ему хорошей идеей.
Они выходят из ресторана ближе к полуночи, когда Шузо наконец забывает об осторожности и пружинах. Он вообще ни о чём больше не думает, только смотрит на Кисе, смотрит, ищет различия с тем, что осталось в памяти.
Они десять лет не виделись, это долгий срок, а фотографии в журналах совсем о другом, простой глянец, работа света и тени пополам с фотошопом, разве можно сравнивать его с ощущением гладкой кожи под пальцами?
Шузо считает, что нельзя, а потому старается трогать Кисе почаще, просто чтобы убедиться — настоящий, и в самом деле настоящий отголосок далекого победоносного прошлого.
В моменты слабости каждый вспоминает, как классно в младших классах танцевал в балете, или как играл в баскетбол в средней школе — был капитаном лучшей команды в Японии, между прочим. А теперь всё, впереди серое будущее и тридцать детей на шее, и у одного из них нижняя челюсть скоро треснет от близкого знакомства с людьми. Никуда такое будущее не годится.
А Кисе — Кисе вот он, живой и твердый, собирается сниматься в фильме с песками, дорогами, и что-то там было еще про жеребцов.
— Хорошо, — говорит Шузо и отчетливо понимает, что, в отличие от него, сам Кисе вовсе не так пьян.
Они заворачивают в проулок, Кисе рядом почему-то напрягается, и сирена уже не воет, теперь она орет, громко, протяжно, на одной ноте, очнись, приходи в себя, сейчас будет жарко. В себя Шузо приходит, только когда чувствует первый скользящий удар по затылку.
Он почти успевает увернуться — почуял шорох спиной, позвоночником, чем-то еще, но успевает. Думает — сукин ты сын, а потом он больше не думает, потому что к Кисе кидается какой-то мальчишка с чем-то блестящим и явно острым в руке, и Шузо не до мыслей. Он с трудом возвращает себе равновесие, ногой бьет по открытой беззащитной кисти, замечает краем глаза кого-то еще, хватает Кисе за шиворот и тащит его вперед.
Слышит хриплое дыхание за спиной и ориентируется только на него, он всё же пьян, координация движений нарушена, мир не такой четкий, как обычно, и голова плывет.
Хотя через семь минут бега Шузо уже чувствует себя порядком протрезвевшим.
— Пиздец, — говорит он, замедляясь.
— Добро пожаловать во взрослый мир, — невесело хмыкает Кисе за его спиной. Он явно давно отвык от настолько интенсивных физических нагрузок.
— В моем взрослом мире я преподаватель, а не телохранитель.
— Считай это приятным сюрпризом.
Шузо молча шагает вперед, приводя в порядок голову.
— Что это было? — спрашивает он через пару минут, когда легкие перестает разрывать от недостатка кислорода.
— Мой фанклуб.
— Надеюсь, не лучшая его часть.
— На самом деле, я не знаю. Началось оно еще в Токио, но тогда это были просто записки, их мне подсовывали постоянно, то в карман куртки, то под дверь гримерки. Обращаться в полицию с этим было неудобно.
— Ты ненормальный? Естественно, нужно было в полицию.
— Я обратился уже здесь, когда в аэропорте одна девочка передала мне конверт с лезвием. Старая классика, конечно, но я как-то…
Когда Шузо останавливается и оборачивается, Кисе уже не идет следом, и лицо у него настолько несчастное, что просто нельзя заподозрить его в лицемерии.
— Просто такого с тобой раньше не было, так? — договаривает Шузо за него.
Кисе кивает.
— Мне посоветовали ни в коем случае не брать ни еду, ни вещи от незнакомых людей, ну и нанять парочку телохранителей на всякий случай.
— Ты же не хочешь сказать…
— Хочу, — твердо говорит Кисе. — Я не могу, когда рядом посторонние люди. А у тебя есть опыт.
— Да нет у меня никакого опыта! — рявкает Шузо.
— Я помню, что ты занимался карате.
— Нет, не занимался. И это не значит, что я могу защитить одного человека от десятка других, а твой здешний фанклуб не только агрессивный, он еще и многочисленный.
— Я действительно не могу, когда рядом посторонние. Я не могу спокойно есть и не могу спать, мне нужно личное пространство, или хотя бы чтобы рядом был знакомый человек.
— У меня есть своя работа, — ворчит Шузо. И отводит от Кисе взгляд.
Сейчас у Кисе тоскливые глаза и твердые губы, и он похож на человека из прошлого, которого Шузо знал десять лет назад. Кисе из Тейко, подвижного, гибкого мальчишку четырнадцати лет, который легко гнулся и принимал любую удобную форму, замечательного мальчишку, славного. Кисе был хорошим ребенком, который относился к своей работе моделью, как к забавной игре.
А теперь может получить из-за нее двадцать сантиметров железа под ребра.
Шузо молча разворачивается и идет вперед, теперь уже точно зная, куда направляется.
— Куда ты? — спрашивает Кисе.
— Переночуешь сегодня у меня.
Средняя школа была давно. А может быть, не так уж давно, как кажется.
некоторых птиц не стоит впускать в свое жилье
Они слишком быстро осваиваются — вот что думает Шузо, когда Кисе торопливо скидывает свои ботинки и проходит вглубь квартиры, как завороженный. Такие, как Кисе, везде устраиваются с максимальным комфортом и везде — или почти везде — чувствуют себя как дома.
На самом деле по отношению к Кисе это несправедливо, но Шузо ничего не может поделать, это сильнее его.
— Охренеть, — восхищенно говорит Кисе.
Шузо захлопывает дверь и разувается тоже.
— Как ты умудрился?
— Десять лет с Тацуей, помнишь?
Кисе кивает, продолжая разглядывать звезды ночной Калифорнии.
— Удивительно.
На самом деле Шузо отлично его понимает. Квартиру два года назад нашел Тацуя, не то случайно через знакомых, не то пробил специально по своим каналам.
— Тебе понравится, — пообещал он.
И Шузо понравилось. Огромная роскошная студия на последнем этаже, просторная и стильная, и вместо потолка — прозрачное небо над головой.
— Хочу себе такое, — выдыхает Кисе.
— Пойдем, я покажу, где ванная, — зовет Шузо. Снимает куртку и думает, что на часах далеко за полночь, а ему завтра на работу к восьми, а Кисе всё еще пялится на звезды.
— Эй, — говорит Шузо громко. — Заканчивай.
Он живет здесь два года, и сам время от времени забывает обо всём, когда возвращается домой по ночам, Кисе можно понять. Но сейчас Шузо хочет только под душ и в кровать, на сон ему осталось не больше четырех часов, и от этого становится тоскливо уже сейчас.
— Пойдем уже, — вздыхает Шузо.
Кисе дергается, он всё еще кажется завороженным, но теперь уже осматривается с интересом по сторонам.
— У тебя только одна кровать?
Обстановкой квартиры занимался тоже Тацуя, потому кровать и в самом деле одна, зато на полстудии.
Шузо молча расстегивает пуговицы на рубашке.
— Ладно, — кивает Кисе, — я всё понял, мне пора в душ. Где он?
Шузо идет к ванной и открывает дверь, сегодня у него закончились силы для бесед, а Кисе, когда чувствует себя комфортно, редко бывает тихим, так было в Тейко, и так же осталось в Кайджо.
Во время обучения в старшей школе Шузо возвращался в Японию дважды; разумеется, он не удержался от любопытства. С кем-то виделся лично, Тацуя, к примеру, не мог не затащить его в какой-то прокуренный бар в полуподвальном помещении — и где он только такие находит — и не представить торжественно своему другу детства. Кагами Тайга оказался здоровенным, но простым и славным, в общем-то, парнем.
Шузо он понравился. Тацуе он нравился тоже, и это было самое главное.
С остальными получилось встретиться только один раз — после их первого финала зимнего кубка.
Кисе тогда давно уже перестал быть Кисе из Тейко, он стал Кисе из Кайджо. Вытянулся в росте, развернулась шире линия плеч, и каждый жест был полон уверенности в себе и в том, что его собственная дорога — самая верная. В нём почти не осталось сомнений, он нашел себе цель, людей, с которыми собирался к этой цели прийти, и на Кисе из Кайджо было приятно смотреть.
На людей, которые точно знают, чего хотят добиться, смотреть всегда приятно.
В этом смысле ничего не изменилось, смотреть всё еще приятно, он хорош от стильной стрижки до фирменной пряжки на ремне, это же Кисе.
Приятно осознавать, что некоторые вещи остаются неизменными, думает Шузо, когда, наконец, падает в кровать и чувствует, как сознание начинает медленно уплывать. Почти сквозь сон он слышит, как Кисе забирается в кровать тоже, и вместо того чтобы устроиться на другом ее конце, как и положено делать, когда в распоряжении имеется столько свободного места, ложится вплотную к Шузо и закидывает на него руку и ногу. Сил на то, чтобы его отпихнуть, уже нет, голова тяжелая, как будто спиртное наконец оказывает свое действие, и Шузо просто закрывает глаза.
Он сможет сказать всё утром.
…и утром он, конечно, ничего не говорит тоже, потому что пропускает будильник мимо ушей.
Когда Шузо просыпается достаточно, чтобы посмотреть время на телефоне, часы уже показывают восемь.
— Твою мать! — орет он, Кисе за спиной сонно урчит и гладит ладонью его бедро.
— Да ты охуел, — шипит Шузо. — Просыпайся, быстро.
Он вскакивает с кровати и идет в ванную, чтобы пару минут постоять под холодным душем, а когда он возвращается, Кисе всё еще спит. Спит, сукин сын.
— Вставай! — рявкает Шузо, натягивая брюки.
Кисе на кровати довольно зевает и потягивается.
— Куда торопишься? — уточняет он лениво.
— На работу, на которой я должен был быть пятнадцать минут назад.
— О. Ну, удачи, — Кисе машет ему рукой и снова откидывается на подушку, явно не собираясь вставать.
— Ты тоже идешь, — ворчит Шузо, пытаясь влезть в горловину свитера — за окном меньше десяти градусов, он замерзнет в рубашке и пиджаке.
— Ни в коем случае, — говорит Кисе серьезно и хрипло. — Я сплю, и буду спать, пока не высплюсь. Или пока ты не придешь с работы. Так что закрывай меня здесь, брать у тебя всё равно нечего.
Слишком быстро осваиваются — думает Шузо, когда влетает в кабинет. Слишком быстро.
— Что-то вы долго, — недовольно говорит Бекки.
Шузо закрывает за собой дверь, степенно идет к своему столу и с достоинством кивает классу.
— Вам тоже доброе утро.
Оно недоброе, но разубеждать в этом детей нет никакой необходимости.
Сегодня на него смотрят двадцать семь пар глаз — ну, плюс-минус три — и этим глазам необязательно знать, что именно пил вчера их преподаватель и с кем именно.
Губа Джимми сегодня выглядит хуже, чем вчера, у Бекки давно открыт учебник, детали Шузо подмечает на автомате, а сам думает, что неплохо бы сейчас оказаться снова в постели, а после еще как минимум пары часов сна сварить себе крепкий кофе, взять в руки планшет и заняться чем-нибудь не очень интеллектуальным. Увы, взрослая жизнь таит в себе много неприятных моментов.
Джим Хартнер перевелся в их школу полгода назад. Он был аккуратным, большеглазым отличником, носил круглые очки, разговаривал правильно и совершенно не умел ладить с ровесниками. В спорте он оказался таким же неуклюжим, как и в общении, вечно заплетался в собственных ногах, и на взрослых смотрел с заметной тенью недоверия.
Зануда Джим, Неудачник Джим, Джимми — как однажды назвала его мать, и Шузо запомнил. Джимми звучало куда лучше всего остального.
Его мать — миссис Хартнер — выглядела на двадцать четыре, флиртовала как в восемнадцать, демонстрировала Шузо впечатляющий вырез при каждом удобном случае, и если бы он не знал, что на самом деле миссис Хартнер старше его на десяток лет, выдрал бы ее однажды на преподавательском столе.
Она постоянно забиралась на него боком, оставаясь в классе уже после того, как расходились все остальные.
Шузо разглядывал ее ноги с некоторой благосклонностью, ноги миссис Хартнер были такими же впечатляющими, как и всё в ней.
Говорили, что где-то в Австралии есть еще мистер Хартнер, но его никто никогда не видел, даже Джимми о нём предпочитал угрюмо молчать.
Как и обо всём остальном, впрочем.
Во взрослой жизни и в самом деле много неприятных моментов — нельзя просто взять и выпороть десяток мелких засранцев, когда являешься их преподавателем, хотя, Джимми в свидетели, некоторым бы это ничуть не помешало.
а впустив его в дом, будь готов впустить в остальное личное
пространство. а чего ты хотел? фазан — глупая птица.
пространство. а чего ты хотел? фазан — глупая птица.
Когда Шузо доползает до дома, на улице уже темнеет.
А Кисе всё еще лежит в постели.
— Вылезай уже оттуда, — со вздохом просит Шузо.
Кисе мотает головой и не отрываясь смотрит вверх.
— Я смотрю, как появляются звезды, — отвечает он тихо.
Шузо разувается, идет к нему и тоже падает на кровать.
Небо над Лос-Анджелесом восхитительное — красное поднимается над линией горизонта, затухает закат, синее становится лиловым, лиловое — серым, а серое наливается черным.
Звезды разгораются медленно, сперва появляются самые яркие, а позже вокруг них начинает кружиться мелкая бисерная россыпь.
— Красиво, — говорит Кисе.
Да.
Красиво. Потому-то Шузо и отдал за эту квартиру бешеные деньги, к слову, не до конца еще отдал.
День был долгим, сложным, с Кисе совсем не хочется спорить, потому Шузо лежит молча.
— Мне кажется, тебя стоит замаскировать, — говорит он, когда становится пора включать свет. — Тебе небезопасно выходить на улицу, пока ты так заметен.
— А я нашел журналы со своими фотографиями, — невпопад отвечает Кисе.
— Какие журналы?
— Лежали под барной стойкой.
Шузо вспоминает, что там и впрямь что-то такое было.
Его бывшая оставила, когда уходила.
Стопку журналов, три романа Паоло Коэльо, запасную бритву и свои трусики. Всё это Шузо сгрузил туда, где оно не будет попадаться на глаза; как знать, может быть, трусики были ей дороги.
— Зачем ты хранишь женское белье? — прищурившись, спрашивает Кисе, и Шузо не выдерживает — рот сам собой растягивается в улыбке.
— Так и знал, что у тебя есть маленькие грязные секреты, семпай, — шепчет Кисе, подползая к нему поближе. Шузо лениво отпихивает его ладонью и всё же поднимается на ноги. Журналы лежат на столике, всё остальное Кисе хватило ума убрать на место.
Их было штук двадцать, все толстые и тяжелые, Николь нравился дамский гламур и статьи о том, как поставить своего мужчину под каблук и как правильно разбудить его минетом. Шузо считал это странным, но и сама Николь была для него загадкой. Она была из тех девиц, которые красят губы и ногти в агрессивный красный, сперва ей очень приглянулась его квартира, потом оказалось, что большая часть зарплаты и подработок уходят на отца и учебу мелким, и Шузо, несмотря на квартиру, стал нравиться ей чуть меньше.
Сама Николь в завоевании сердца оказалась не слишком хороша, после секса бока и спину тянуло так, будто он трахал когтистую кошку, готовила она посредственно, зато если поставить раком и задрать ей задницу — дело шло как по маслу. Поэтому они и продержались целых полтора месяца, прежде чем Шузо попросил запасную бритву больше у него не оставлять.
А журнал и его обложку с Кисе он вспомнил почти сразу, стоило только бросить на нее беглый взгляд.
Кисе на постере придерживал шляпу ладонью, тень ложилась на его лицо, оставляя открытым хищный взгляд и широкую белозубую улыбку, а в ладони плотными кольцами свивался кнут. Бедра сковывала кобура, в вырезе расстегнутой рубашки болтался клык на длинном кожаном шнурке.
За спиной этого Кисе догорал пожар, а перед ним расстилалась дорога, из вспышек софитов и фотокамер, вперед и вверх, грандиозная карьера, большое будущее, модель, актер, режиссер, он так молод, и всё ему удается, и многое еще впереди.
— Режиссура? — уточняет Шузо, переворачивая страницу.
— Две короткометражки, ничего интересного, — Кисе порывисто вскакивает на ноги и тоже лезет смотреть постер. — Как я здесь выгляжу?
— Как будто ты очень дорого стоишь, — честно говорит Шузо.
— Бог мой, семпай, Калифорния и в самом деле тебя испортила, — смеется Кисе, глядя на него светлыми сытыми глазами.
— Не называй меня семпаем, — Шузо морщится и отворачивается.
— А как тогда?
— Имя помнишь? Здесь не Токио.
— О'kей, — говорит Кисе. — Значит, по имени.
В Токио Кисе вел себя прилично.
Исключая постфиксы.
Он редко нарушал границы личного пространства, если человек этого не хотел, и в этом смысле тоже ничего не изменилось. Границы Шузо он не замечает, будто их не существует, но дело в том, что последние тринадцать лет Шузо живет в Лос-Анджелесе, и пять из них жил в одной комнате с Тацуей, еще во времена студенчества. У него вообще отсутствует о правильных границах всякое представление.
К тому же ему нравится общество Кисе, нравится, когда тот улыбается, нравится, когда разговаривает, если в меру, разумеется. С ним приятно молчать, лежа в кровати, но это всё равно не объясняет, почему следующим утром, когда Шузо просыпается по будильнику — слава всем богам — Кисе снова лежит рядом, закинув на него руку и ногу.
На этот раз Шузо его не будит, только вздыхает, трет затылок и идет приводить себя в порядок.
Вчера они потратили часа три на то, чтобы Кисе стал больше похож на какого-нибудь рокера и меньше — на себя, и так толком ничего и не вышло.
Кисе есть Кисе. Натуру не спрячешь.
Шузо сомневается, что из вчерашних изысканий будет хотя бы небольшая польза, но на всякий случай оставляет на столике запасной ключ — мало ли зачем он пригодится. Когда он в последний раз заглядывал в холодильник, там был один сэндвич четырехдневной давности и три бутылки пива. В пяти годах жизни с Тацуей тоже есть свои минусы — тот готовил как бог, неудивительно, что Шузо к этому привык.
А оставлять Кисе наедине с сэндвичем — просто жестоко.
Уроки тянутся долго, дольше, чем когда Шузо был по другую сторону баррикад, нельзя думать о постороннем, нужно сосредоточиться на занятиях, а хочется сосредоточиться на приближающемся ланче. После ланча Шузо мирится с окружающим миром, у него прорезается голос, он замечает, что Джимми трет кисть всё сильнее.
После занятий тот не задерживается, сразу вылетает из аудитории как ошпаренный, и Шузо не собирается за ним бежать.
Он медленно собирает рюкзак, закидывает его на плечо и выходит в коридор.
Кисе уже ждет его, прикрывая глаза черными стеклами очков. Волосы спрятаны под кепку, надетую козырьком назад.
— Как я тебе? — спрашивает он, приподняв брови. В ухе — простое серебристое колечко, джинсы драные на коленях, на футболке будка из «Доктора».
— Это новая роль? — спрашивает Шузо вместо ответа и прячет улыбку.
— Это новый способ хранить инкогнито. Я выгляжу достаточно дерзко? — Кисе самодовольно усмехается и вздергивает подбородок.
— Тебе не хватает перчаток с обрезанными пальцами, шипованной косухи, и добавь на ремень цепь.
Кисе смотрит на него поверх очков.
— Ты утверждаешь, что моя копия недостаточно совершенна? — искренне возмущается он. Еще бы, они вчера пересмотрели уйму роликов в интернете, чтобы из Кисе получился настоящий фрик, а в итоге он всё равно выглядит как порнозвезда, только лучше.
Шузо не выдерживает, губы сами растягиваются в разные стороны, приходится отвернуться.
— Видимо, ты просто не там копировал, — говорит он в утешение. — Уверен, что тебе не нужна дополнительная охрана?
— Разумеется, не нужна, — хмыкает Кисе, догоняя. — Ты себе представляешь меня вместе с охраной в школе?
Шузо, поразмыслив, решает, что действительно не представляет.
— Ты мог просто не приходить.
— Я прилетел на неделю раньше, у меня сейчас полно свободного времени. Ты же не думаешь, что я хочу его провести под твоей кроватью?
— Ну, убийца с ножом — определенно не повод срывать себе отдых, — соглашается Шузо.
— В точку, — щелкает пальцами Кисе.
Они идут по коридору плечо в плечо, и никого кроме них здесь нет. Шузо шагает медленно, он никуда не торопится, он начинает получать от происходящего искреннее удовольствие. Пусть у Кисе проблемы, пусть повод для встречи был паршивым, но прямо сейчас всё хорошо.
— Ладно, — сдается Шузо. — Будет тебе отдых.
— И где же?
— О, тебе понравится.
Бар назывался «Радуга».
— Мне кажется, тебе здесь самое место, — заржал Тацуя, когда притащил его сюда в первый раз.
Шузо тогда выразительно приподнял брови и первым открыл дверь.
Внутри было людно, накурено, в динамиках гремел старый добрый рок, и Шузо немедленно Тацуе всё простил.
— Нравится же? — шепнул тот.
— Круто, — подтвердил Шузо. Тацуя понятливо кивнул и повел его куда-то в угол.
Здесь всё было в умеренных тонах — и отделка, и барная стойка, и мебель из темного дерева, на стене Шузо приметил бежевую гитару и фотографии Ричи Блэкмора, а еще здесь никому не было до них особого дела.
Больше по барам Лос-Анджелеса Шузо не шлялся, у него была своя Радуга в подворотне, и он не собирался ей изменять.
— Радуга? — уточняет Кисе.
Шузо молча улыбается и открывает дверь.
Как и десять лет назад, здесь всё еще играет старый добрый рок, и Ричи Блэкмор на фотографиях всё так же молод, и с гитары регулярно протирают пыль, а еще ему давно уже есть восемнадцать. И можно взять что-нибудь крепче безалкогольного пива.
— Круто, — говорит Кисе, стоит им выбрать столик, и мигом расслабляется. Это заметно — у него сглаживается лоб, мягче становятся дуги бровей, и улыбка на губах кажется теперь знакомой.
— Виски? — предлагает Шузо. — Или текила? Или ты не пьешь?
— Виски, — решает Кисе.
Вокруг шумно, и до них всё еще никому нет дела, на Кисе никто не задерживается взглядом, и, кажется, можно не опасаться какой-нибудь юной девицы со смартфоном, которая решит сфотографироваться с кумиром.
— Я давно не был в таких заведениях, — говорит Кисе.
Здесь до его футболки с будкой абсолютно никому нет дела, здесь у каждого в голове своя музыка и свой Главный Британский Сериал, или Большой Американский Роман, у всех по-своему. Шузо поэтому и нравится Радуга, здесь можно абсолютно всё — хотя, разумеется, определенные рамки тоже есть.
Мимо них вышибала выводит совершенно не стоящего на ногах мальчишку пятнадцати лет, и это один из тех пределов.
Кисе с интересом провожает их взглядом, потом оборачивается к Шузо.
— С тобой такое тоже бывало?
— С Тацуей мы никогда так не надирались. Здесь.
— А мы сюда пришли выпить или поужинать?
— Отдохнуть, скорее.
Шузо зовет официантку, делает заказ и вопросительно смотрит на Кисе.
— Виски, — кивает тот.
Отличное решение, думает Шузо, когда они расправляются с первой порцией. Всё происходящее мигом становится менее важным, взгляд плывет, настроение становится лучше, он к месту вспоминает, что сегодня пятница, и завтра можно будет отоспаться дома, просто никуда не ходить.
Можно будет даже попробовать отправить Кисе в отель, хотя — Шузо разглядывает его лицо и не видит на нём ни единого признака желания идти после бара в отель. Ну и черт с ним.
После второй порции им становится скучно сидеть на месте.
Где-то слева играют в бильярд, справа есть дартс, за барной стойкой в Радуге стоит очаровательная Ники, коротко стриженная брюнетка, миниатюрная, аккуратная, с приятным голосом, и Шузо почти забывает о том, что он здесь не один, когда засматривается, но Кисе толкает его под руку и ведет — сперва к дартсу.
Потом к бильярду. Потом к виски. Они возвращаются за столик на пятнадцать минут, потом снова бильярд, потом кто-то в баре собирается снять гитару со стены — легендарное событие, здесь такое случается, и Кисе кричит, что он умеет играть.
Он и впрямь умеет, оказывается, Кисе вообще умеет многое, всё, за что бы он ни взялся, ему удается. Он забирается на чей-то стол, опрокидывая бутылку пива, извиняется шумно, кто-то что-то кричит, а потом Кисе играет «Дым над водой», и бар взрывает.
Шузо помнит, что они пили, что он орал в такт — хотя ему казалось, что он подпевал — помнит, как кто-то качал Кисе на руках, помнит шалые глаза напротив, помнит, как выбилась из-под кепки золотистая челка, и помнит, как они вывалились из бара глубоко за полночь.
Потом провал.
В себя он приходит от ощущения ночной прохлады. Пахнет океаном, перед глазами — водная гладь и Кисе на соседнем сидении, такой же одуревший, как сам Шузо.
— Нихрена себе, — говорит Кисе и трясет головой.
Шузо с ним согласен, он давно ничего такого не делал, оказывается. Оказывается, без Тацуи он вел себя как приличный мальчик.
— Но вышло круто.
С этим Шузо согласен тоже. Он пока не хочет знать, сколько именно они просадили в баре — потому что явно немало, и точно не хочет знать, в чей именно машине они сидят и как сюда попали.
— Чье это? — всё-таки спрашивает он вяло.
— Что?
Шузо молча хлопает по сидению.
— Я приличный преподаватель, и никогда в жизни не сел бы за руль нетрезвым.
— Не сомневаюсь.
На вопрос Кисе не отвечает. Он вываливается из машины, с трудом переставляя ноги, и садится на влажный песок. Футболка всё еще на нём, а вот ветровки — точно ведь была ветровка — на нём нет.
Шузо морщится и тоже вылезает из машины.
У него выходит даже немного изящнее, он сразу твердо становится на ноги, подходит к Кисе и садится рядом. Возможно, он делает это так быстро, что со стороны похоже на падение, но это совершенно точно не оно.
— У меня такого давно не было, — признается Шузо.
Кисе молча кивает.
Океан шумит, вокруг должно быть хорошо, но вместо этого почему-то жарко.
Всё-таки интересно, чья это была машина?..
Домой они добираются ближе к утру.
И пешком.
Поэтому когда добираются, Шузо просто вваливается в квартиру и падает на кровать, буркнув что-то вроде:
— Дверь закрой.
И просыпается уже в почти привычном виде, Кисе прижимается к нему сзади, закинув на него ногу и руку.
Только теперь в ягодицы упирается напряженный член, и Шузо вздыхает. Вот она, та степень близости, которой он бы явно предпочел избежать.
— Кисе, — зовет он. — Двигайся.
Шузо приподнимается, и хватка тут же становится сильнее.
Кисе сзади урчит что-то неразборчивое и начинает тереться о него стояком.
Пиздец.
— Кисе, — говорит Шузо громко и внятно. — Убери от меня свой член.
— А если я не хочу? — спрашивает тот, приоткрывая глаза и ничуть не смущаясь.
— Даже если очень не хочешь — всё равно убери. Я иду в душ.
Рука не двигается.
Кисе тоже.
Шузо закатывает глаза и поворачивается к нему лицом.
— Ты же не против, — щурится Кисе.
И тут же получает по лбу.
Если Кисе из Токио знал что-нибудь о границах и рамках приличия, то Кисе в Калифорнии не знал о них ничего.
Этот Кисе был бесстыжим, наглым, и по ночам закидывал на Шузо руки и ноги, а днем не собирался отпускать его дальше работы.
Кисе в Калифорнии мог играть на гитаре, забравшись на стол в незнакомом баре, и играл в бильярд почти так же хорошо, как Шузо — потому что Шузо был лучше, черт подери. А еще он определенно собирался забраться Шузо в штаны.
Может быть, не прямо сейчас, но, вообще-то, скорее прямо сейчас, чем когда-нибудь еще.
Шузо нравился Кисе в Калифорнии. Кисе вообще нравился ему любым.
иногда птица бывает агрессивной
Когда Шузо возвращается, Кисе всё еще лежит в кровати, явно не собираясь оттуда выбираться в ближайшее время.
— А ведь можно было потратить вечер с какой-нибудь пользой, — напоминает Шузо.
— Иди сюда, — говорит Кисе.
— Иду, — неожиданно даже для себя отвечает Шузо.
Убирает полотенце с бедер и идет.
Большинство сложных вопросов в жизни решаются фразой «почему бы и нет», и лучше так, чем потом думать об упущенных вариантах.
Вряд ли секс с Кисе окажется хуже, чем всё остальное.
Он подходит к кровати и вспоминает вчерашний вечер — глаза, ладони, голос, Кисе играет на гитаре так, что от одного движения пальцев можно кончить, и, кажется, было что-то еще, что-то кроме гитарных переборов, определенно было.
Может быть, Кисе тоже об этом помнит.
А Шузо помнит руки на своих бедрах, а еще помнит губы, хотя не уверен — чьи.
— Мы же не трахались вчера? — уточняет он на всякий случай.
— Нет.
Но я был бы не против — читается по глазам.
Возбуждение нарастает медленно, и так же медленно Шузо становится жарко.
Кисе вчера так и не разделся после того, как пришел, завалился спать в своих драных джинсах. Волосы растрепанные со сна, на щеке — полосы от простыни, в соске у него колечко — как можно было не заметить раньше, и в нём сейчас намного больше деталей, которых Шузо раньше не замечал, или замечал, но мельком, не придавая значения.
— Я тебе нравился в школе? — он спрашивает на всякий случай, не ожидая получить положительный ответ.
— Может быть. Немного.
Кисе пожимает плечами, и даже этот жест выходит у него откровенным.
— Просто ты был взрослее, старше, и с тобой было интересно. Мне все тогда нравились в команде, сказать по правде. Но не так, как сейчас.
— Не вся баскетбольная команда, я надеюсь, — сглатывает Шузо.
Кисе подбирается, будто для прыжка, и тут же оказывается рядом.
Ладони у него большие и горячие.
Мальчишка явно давно вырос.
— Не вся, — отвечает Кисе с усмешкой. Открывает рот, облизывает губы, гладит член Шузо пальцами. Осторожно сдвигает кожицу с головки, смотрит так, как будто просит разрешения, и, не дожидаясь его, слизывает первую каплю смазки, и тут же обнимает губами ствол. Шузо ловит голодный взгляд и чувствует, как член сильнее напрягается у Кисе во рту, как головка касается нёба, и он не пытается держать себя в руках, он устраивает ладонь на затылке Кисе и плавно толкается вперед.
— Это у тебя не первый раз, так ведь? — спрашивает Шузо, и собственный голос кажется ему незнакомым, хриплым.
Кисе с его членом во рту пытается растянуть губы в улыбке, и неожиданно берет глубже, внутри него жарко и мокро, и Шузо откидывает голову назад, отодвигаясь.
— Явно не в первый, — проговаривает он с трудом, глядя, как ниточка смазки тянется к губам Кисе.
Потом он больше не говорит.
Они трахаются так, как будто старшая школа всё еще впереди, а прямо сейчас есть только раздевалка и торопливая дрочка в дальней душевой кабинке.
Шузо торопится — он сам чувствует, что торопится, но Кисе ему отвечает, ведь отвечает же. Он кусается, когда целует, оставляет на горле Шузо следы; до смерти хочется потянуть зубами сережку в соске, и Шузо тянет, и слышит короткий жаркий стон в ответ. Ну и что, что выглядит, как будто они оба дорвались, никто ведь не смотрит, а значит, им можно.
Шузо вылизывает его целиком — лопатки, позвонки, гладит бока, бедра, раздвигает ягодицы, толкается языком в крепко сжатое отверстие, помогая себе пальцами, ласкает Кисе изнутри, и Кисе закидывает ноги на его шею, стискивает, прижимает.
Ему хорошо.
Внутри Кисе всё гладкое, и здесь не так туго, как могло бы быть.
— Мне нравится, когда с пальцами, — признается Кисе, задыхаясь.
Шузо представляет, как Кисе стоит на коленях в его ванной, или, может быть, он делает это в кровати. Как он разводит ноги, тянется, проталкивает в сжатую дырку пальцы, пытаясь достать глубже.
Шузо отодвигается от него, прихватывает зубами молочную ягодицу и переворачивает Кисе на живот.
— Резинок нет, — предупреждает Шузо.
Большими пальцами он растягивает покрасневшую дырку и плавно толкается внутрь.
Кисе принимает его почти легко, и сам тут же подается навстречу, послушный, гибкий. Одной рукой Шузо размазывает смазку на его члене, другой тянет за пирсинг в соске. Он почти не двигается, Кисе сам сжимается, вертит задницей, и только когда он кончает, Шузо позволяет себе расслабиться и тоже спускает.
— Хочу, чтобы мне снова было пятнадцать, — говорит он севшим голосом.
Кисе рядом молча кивает.
У него вся задница в сперме, и будь Шузо лет на шесть младше, у него встал бы еще раз, но теперь приходится давать организму отдых.
Он касается ладонью спины Кисе, изучает, разглядывает.
— Что ты еще не видел? — интересуется Кисе лениво. Поднимается на еще дрожащих ногах и идет в душ.
— Много, — говорит Шузо напряженным голосом.
Он тоже поднимается на ноги и идет в душ следом за Кисе.
Когда Кисе в Калифорнии кончает, он замирает, вытягивается, напрягается, и выражение лица у него становится болезненно-мучительным. Когда Шузо смотрит, какими становится его глаза в эти несколько секунд, он может кончить тоже.
Кисе нравится, когда кончают внутрь — его это возбуждает, а еще ему нравится сосать, он берет член в рот с видимым удовольствием, глубоко и быстро, глотает сперму и вылизывает головку дочиста.
Ему вообще нравится работать языком.
Всё это Шузо узнает о нём в субботу, а в воскресенье понимает, что Кисе не прочь поменяться местами.
Утром Кисе, не дав ему проснуться толком, стаскивает с него боксеры, гладит сзади между ног, это немного стыдно, но приятно, и Кисе не хочется говорить «нет».
Поэтому Шузо не говорит ничего, он прячет лицо в подушку, закусывает ее края и привыкает к распирающему ощущению внутри.
Это не больно, это странно, и хочется рвануться вперед, отползти, а еще узнать, когда Кисе успел достать смазку. Шузо точно помнит, что месяц назад выбросил последний флакон — у него закончился срок годности.
Кисе шепчет ему, что ничего страшного, пара минут, и странное ощущение пройдет, но оно не проходит, к нему только добавляются жар и острое желание кончить.
Сразу у Шузо не получается, что-то мешает, и он подается Кисе навстречу, двигается с ним в такт, а потом дрочит в душе, обещая себе, что больше этого не повторится никогда.
Конечно повторится, Кисе не умеет принимать отказы, но Шузо позволяет себе иллюзии.
Еду они заказывают на дом.
Когда Шузо понимает, что больше не выдержит ни разу, он предлагает выйти на улицу и прогуляться. Осенью темнеет рано, и они идут к океану, слушая прибой.
Шузо чувствует себя одуревшим настолько, будто он трахался под наркотой, а по лицу Кисе нельзя сказать ничего конкретно, его мысли далеко не всегда можно распознать с первого взгляда.
Они останавливаются примерно через час пешей ходьбы.
Запах водорослей и соли, свежий, терпкий, прочищает голову, и Шузо почти удается сделать ее пустой, но Кисе прижимается к нему сзади, и уже больше ничего нельзя.
— Давай попробуем здесь? — шепчет Кисе, задевая губами кожу за ухом. Спина моментально становится мокрой, по позвоночнику проходит жаркая волна, Шузо уходит от прикосновения, как от удара, и сам не может себе объяснить это движение.
Меня от тебя бросает в дрожь? Я не могу столько трахаться? Как об этом сказать?
Кисе остается стоять на месте.
У него на лице кривая улыбка, привычная человеку с разворота известных журналов, глаза блестят огнями ночного города, и он пьян, конечно, пьян, и к черту всё.
Какая разница.
Шузо ничего не говорит, вместо этого он подходит к нему вплотную, осторожно кладет ладонь на затылок — мокрый, от соленого ветра или чего-то еще — гладит большим пальцем кожу на шее, давит. Кисе подается вперед так легко, будто ждал этого с самого начала, очертания губ смягчаются, Шузо чувствует дыхание на своих и улыбается.
На этот раз Кисе оказывается осторожным. Он не закрывает глаз, смотрит внимательно, цепко, когда проводит языком по линии челюсти, подбородку, когда поднимается выше, когда мягко прикусывает нижнюю губу Шузо и тут же отстраняется.
— Не закрывай глаза, — просит он тихо.
— Меня заводит, когда ты смотришь, — невпопад отвечает Шузо, и в этот раз подается вперед первым.
Он плавно толкается языком в рот Кисе, крепко сжимает мокрые волосы на затылке, другой рукой забирается под его футболку и никак не может остановиться. Ловит ритм — движений, дыхания, смотрит на него, смотрит, возбуждение стягивается внизу живота, нарастает, и полоска кожи между волосами и футболкой Кисе оказывается нежной на ощупь. Шузо ведет пальцами вниз, а Кисе в ответ с хриплым выдохом толкается между его бедер и стискивает ладонями задницу.
— Хочу, чтобы ты мне отсосал, — говорит он невнятно.
— Надеюсь, нас хотя бы никто не снимает, — с трудом отвечает Шузо и толкает его назад.
— Эй!
— Падай, — шепчет Шузо. — Давай, ну.
Взгляд Кисе на секунду становится осмысленным, он торопливо скидывает свою ветровку на песок и садится на нее, звенит пряжкой ремня. Шузо приседает на корточки напротив и накрывает его ладони своими.
— У меня получится быстрее.
Кисе кивает, выходит дергано и нервно, стоило положить руку на его ширинку, как он тут же выгибается за прикосновением. Шузо давит, расстегивает, немного приспускает джинсы вместе с бельем. Кожа члена оказывается нежной, тонкой, под ладонью твердо и горячо. Шузо облизывает губы.
— Рот у тебя блядский, — улыбается Кисе кривой мучительной улыбкой и разводит ноги.
— Заткнись, — советует Шузо, сглатывает и облизывается еще раз, на этот раз медленно, чтобы было видно. Наклоняется над пахом Кисе, кладет руки ему на бедра, давит их к песку.
Лобок у Кисе чистый и гладкий — Кисе в Калифорнии следит за личной гигиеной по европейским стандартам, и именно сейчас это почему-то ужасно заводит.
Шузо плевать на камеры, плевать на свидетелей, он забывает, с чего всё началось, просто касается языком члена Кисе, проводит им по всей длине, сдвигает кожицу ниже и вылизывает чувствительное местечко под ней.
Не похоже, чтобы Кисе нужно было много, и когда Шузо привыкает к необычному вкусу, он берет его член в рот, едва ли наполовину, но ритмично и быстро.
Кисе стонет в руку, глушит себя, и это не помогает.
Кончай, думает Шузо и гладит его спину, задирая свитер, и берет глубже.
И Кисе кончает.
стоит помнить, что рано или поздно любая охота
заканчивается. даже если фазан всё еще жив.
заканчивается. даже если фазан всё еще жив.
Заканчивается в понедельник. Вернее, начинается понедельник и тут же заканчивается всё остальное. Шузо всё равно нужно подниматься утром на работу, а у Кисе есть еще целых три дня выходных, он ведь приехал раньше.
Об отеле речь больше не ведется, и вообще больше не ведется речь, если раньше они говорили много, то теперь между ними только тишина.
Мокрая, горячая, влажная, и к началу рабочей недели Шузо начинается казаться, что он забывает родной язык, не говоря уже об английском.
Кисе лежит на постели, разморенный, со следами укусов, Шузо смотрит на себя в зеркало и понимает, что выглядит едва ли не хуже.
Он затрахан, а ведь ничего не произошло толком, всего лишь два выходных, не месяц же они здесь кувыркались, чтобы круги под глазами достигли таких пугающих размеров.
И только сейчас Шузо наконец вспоминает, что у Кисе были проблемы, и осознает, что их глупость могла закончиться плохо.
Удивительно, что сам Кисе не вспомнил об этом раньше.
Шузо одевается торопливо, выскальзывает из квартиры, оставив на столике ключи на всякий случай, и всё равно не может отделаться от дурацкой улыбки в половину лица.
Он всё еще чувствует себя счастливым и одуревшим, только теперь секс здесь ни при чём, и сложно сказать, что именно тогда при чём. Наверное, нет человека, который после долгого общения с Кисе не проникнется симпатией. Наверное, нет человека, который скажет после почти недельного проживания с ним под одной крышей — мне он не нравится.
А Шузо он нравился и до этой недели.
Школа встречает его шумной суетой, и Шузо на какое-то недолгое время спускается на землю; он разговаривает, рассказывает, слушает.
— У вас синяк на шее, — встревоженно говорит Эллен.
И Шузо снова теряется, не может найти под ногами точку опоры.
Если бы Тацуя был рядом, он бы сказал с сочувствием — поздравляю, чувак, это серьезно, ты влип — да будто Шузо сам не знает, когда он уже влип, а когда еще не.
Секс с друзьями никогда не решает проблем, он добавляет новых, но Кисе и не был ему другом никогда.
Так что, может быть, это к лучшему.
А ближе к ланчу глаза у Шузо наконец открываются. Правая рука у Джимми синяя, и Кисе вылетает из головы моментально.
Вылетают из головы океан, секс, потому что рука у Джимми синяя.
Работа, как обычно, ведет у всей остальной жизни Шузо с разгромным счетом.
— Как ты? — спрашивает он у Джимми, когда занятия заканчиваются.
Все остальные давно разошлись, и только Джимми всё еще копается в сумке.
Руку он бережет на этот раз куда сильнее.
— Давай помогу, — вздыхает Шузо. Подходит ближе, собирает учебники, Джимми сопит так, как будто собирается расплакаться.
— Не реви, — произносит Шузо. — Не реви, всё будет хорошо. Вот увидишь, будет.
И тогда Джимми не выдерживает.
Он плачет, как самый обычный ребенок, и нет в нём больше ни уверенности, ни стойкости, ему просто плохо и нужен взрослый человек рядом, а Шузо сидит рядом с ним, треплет макушку и совершенно забывает о том, что у него недосып, снова похмелье, и Кисе дома. Больше всего Шузо не любит детских слёз, не умеет с ними мириться, потому что дети должны быть счастливыми.
— Всё будет хорошо, — шепчет он.
И будет, Шузо что-нибудь придумает, потому что если не он, то кто еще? Для этого ведь и пришел когда-то в младшую школу, чтобы брать на себя ответственность, не для того же, чтобы рассказывать историю США на своем английском с чудовищным акцентом.
— Как ты? — спрашивает он, когда Джимми отстраняется и потерянно шмыгает носом. — Как рука?
— Да нормально, — смущенно бурчит тот в ответ.
Шузо не слушает, сам закатывает его рукав и осторожно трогает кисть.
— Но ты же сам видишь, что с ней что-то не так?
— Вижу.
Тогда Шузо поднимается на ноги.
— Или ты мне сейчас расскажешь, что у тебя происходит, или я тебя за руку отведу к медсестре.
И Джимми кивает.
Шузо всегда нравился Брэдбэри. С пятнадцати лет, с тех пор как он впервые прочел «Вино из одуванчиков».
С пятнадцати лет Шузо рос американцем, который знает, кто такие Рэй Брэдбэри и Ричи Блэкмор, потому что нельзя однажды просто приехать в Лос-Анджелес и остаться здесь непонятным самураем, жизнь всегда движется вперед, и если хочется двигаться с ней в такт, то за этим движением нужно успеть.
Джимми тоже нравился Брэдбэри, он читал его запоем, иногда на уроках, и Шузо ему не мешал. Иногда стоит дать человеку несколько минут единения с историей.
После этого он, наверное, и подошел к Джимми в первый раз.
О том, что под его растянутыми свитерами не сходит россыпь мелких синяков, Шузо узнал позже. Миссис Хартнер не было до Джимми никакого дела, она хотела, чтобы ее трахали, и хотела, чтобы от Джимми не было проблем, а если до ребенка нет дела даже матери, то к кому обращаться за защитой?
Джимми ни к кому и не обращался. Он читал книги, учился, носил круглые очки, а еще учился играть в баскетбол, потому что перед его домом была площадка. На площадке ему нравилось больше, чем рядом с матерью.
— Иногда я ненавижу свою работу.
Небо над головой осеннее и темное, и настроение ему под стать.
— Я сейчас сам разрыдаюсь, когда представляю, что он играет в мяч до позднего вечера. И кто его бьет? Я за всеми наблюдаю, ему иногда отвешивают подзатыльники, но от подзатыльников такие следы не остаются.
Шузо и сам слышит, что голос у него тоскливый, но сделать с этим ничего не может. Когда дело касается детей, он становится мягкой сентиментальной тряпкой.
— Как с этим справляться? — спрашивает Шузо и переводит взгляд на Кисе. Взгляд у того задумчивый.
— А ты ведь совершенно не жалеешь, что выбрал эту работу, так?
— Нет.
Кисе аккуратно подбрасывает мяч на ладони, ловит и бросает его в кольцо. Звенит металл, тихо шуршит сетка. Шузо специально зашел в спортивный магазин, его мяч года два пылился под кроватью и стал дряблым.
— А как у тебя?
Как ты справляешься, Кисе, как ты взрослеешь, впереди море времени, и, может быть, тебе тоже иногда кажется, что уже потолок, передняя планка, и впереди не будет больше ничего, а всё важное, острое — в прошлом?
Кисе неловко улыбается, взлохмачивает волосы на затылке и вдруг становится похож на себя в четырнадцать, становится мягче, теперь к нему можно протянуть руку и провести ладонью по виску. Просто так.
Шузо ничего не делает, сегодня у него по плану чувство вины.
— Ладно, ничего, — не дожидается он ответа. — Просто такая специфика, я с каждым годом становлюсь старше, а эти засранцы младше, и я переживаю за них всё больше.
— Садись, — говорит вдруг Кисе, падает на бордюр, с видимым удовольствием вытягивает ноги.
Шузо подходит и садится рядом. Он самому себе начинает казаться ненормальным, от простого касания плечом у него всё внутри болезненно сжимается, и нижняя губа у Кисе немного влажная. Хочется облизать.
— Моя работа забирает всё мое время, — продолжает Кисе. — Я сейчас ничего не успеваю, ни в баскетбол поиграть, ни личную жизнь себе завести, вот только изредка получается выкроить перерыв в графике, и сам видишь, что из этого получается — меня тут же несет.
— Вижу.
— Я не знаю, что тебе сказать, но думаю, ты в любом случае справишься, семпай.
— Говорил же, не зови меня...
— Шузо, — перебивает Кисе. — Ты справишься, Шузо.
Да черта с два.
Он тянется к Кисе раньше, чем успевает понять, что, собственно, происходит, оглушенный своей же реакцией, жаркой краской, которая приливает к лицу.
— Чувствую себя мальчишкой, — шепчет он, и Кисе целует его в уголок рта, подбородок, отвечает:
— Я тоже.
И как же иногда хочется, чтобы вокруг не было никаких людей, в идеале — широкая кровать, чтобы можно было уронить Кисе сверху, потереться членом между его ягодиц, просто провести ладонью по линии позвоночника, ощущая легкую дрожь, а потом перевернуть и трахать, пока он не начнет орать.
Кисе никогда не кричит в постели.
Он только дышит, часто и жадно. Иногда Шузо этого достаточно.
— У нас не получается разговора, — говорит он в поцелуй, и Кисе кивает, в самом деле, разговора не получается, может быть, получится что-нибудь другое.
Небо над головой наливается грозовой синевой, и домой они почти бегут, есть повод, скоро будет дождь, а потом вваливаются в квартиру, забытый баскетбольный мяч закатывается под тумбочку с обувью, а утром Шузо снова просыпается охуевшим и снова после будильника.
Зато с мыслью.
— Я буду тебя тренировать, — заявляет Шузо.
Джимми смотрит на него скептически.
— И не нужно вот этих взглядов, в средней школе я был капитаном лучшей баскетбольной команды в Японии и знаю, как это работает.
— В средней школе?
— И ничего страшного, что только в средней, я до сих пор три раза в неделю бегаю кросс.
Он не делал этого с тех пор, как Кисе поселился в его квартире, но маленькие взрослые поблажки к Джимми не имеют никакого отношения.
— То есть вы будете учить меня играть в баскетбол?
— Сначала да. А потом покажу, как правильно бить ногой в живот.
— Я против насилия.
— А я тебя не заставляю бить. Просто научу, как правильно это делать, — улыбается Шузо.
Он думает, что их школе определенно не хватает баскетбольной команды.
Когда Джимми берет в руки мяч, он кажется для его ладони слишком большим, слишком тяжелым.
Когда он ведет его по площадке — Шузо наконец-то открывает глаза. Потому что он прекрасен, мяч для него тяжел, но пройдет пара лет, запястье окрепнет, и гибкость Джимми вместе с его же ростом сделают его отличным разыгрывающим.
Он играет в баскетбол не потому, что дома мать, не потому, что у него нет друзей в школе. Нет никакой особой причины. Джимми просто обожает вести мяч, забивать его в корзину, он уже сейчас мечтает сделать данк — может быть, даже не разыгрывающий, а легкий форвард. А может, он еще вытянется в росте, наберет мышечную массу, и тогда…
Шузо обрывает свои мысли и просто смотрит, как мяч слушается ладони.
— Я открыт! — кричит он, и Джимми слышит, и пасует, изо всех сил, Шузо ловит, оказывается рядом с корзиной, кажется, минуту спустя, и — забивает.
— Да! — орет Джимми за спиной, как будто они вместе только что обошли десяток соперников и это их совместная победа.
Соперников нет, но это и в самом деле победа, конечно, она.
И это — лучшая часть.
@темы: фик, Kuroko no Basuke
-
-
07.10.2014 в 17:22-
-
07.10.2014 в 17:31-
-
07.10.2014 в 17:34