Потому что чудовищно тискательная странная штуковина. С глазами, мячиком, и урчит!
поймите меня правильно, мальчик, конечно, тоже очень ничего
...кажется, когда мне будет пятьдесят, ничего не изменится, я все еще буду любить мультики диснея и пересматривать периодически Лило и Стич.

@темы: видео, online

---

Пересматриваем с Кристал первый сезон Куроко, собственно, уже почти закончили, остался матч Кайджо с Тоо, но в свете фестиваля он мне не так интересен, как серии с Киеши.
У меня никак не получается поймать характер, мне кажется он не получается у меня и вполовину таким замечательным как в каноне.
Одна из фишек этого спокона в том, что у каждого есть своя стена, через которую нужно перебраться, и не всегда она выше всех остальных. Просто это своя стена, а значит самая сложная, самая важная. Сильнее всего Кисе раскрылся в матче с Тоо, Куроко тоже, и это совсем неудивительно, Аомине зацепил их обоих, хоть и по-разному, конечно. Для Мидоримы главный противник - Акаши, для Химуро - Кагами, у каждого есть старая история, которая делает больно годы спустя. Личные отношения измеряются баскетболом, как будто мяч в корзине действительно сделает самого близкого в прошлом человека снова - близким.
Для Киеши стена - Кирисаки Дайчи. Для Киеши противник - Ханамия Макото, и против него Киеши прекрасен, и страшен, и зол. Снаружи улыбка, внутри - я не позволю тронуть тех, кто мне дорог. Огромная плюшевая игрушка с часовым механизмом. Хороший парень, который постоянно что-то замышляет. У него огромное сердце, Киеши умеет им ненавидеть, но не станет, иногда прощение страшнее ненависти.
Я невыносимо люблю его в конце игры, побитого, счастливого. Давай сыграем как-нибудь еще, Ханамия, единственное правильное и самое страшное решение.
В матче с Йосен Киеши хорош по-другому, ушел из него болезненный надрыв, осталась воля к победе. Отсеялось лишнее.
Киеши бросил престижную школу с отличным клубом, чтобы быть поближе к семье, Киеши создал клуб с ноля после игры с Тейко, Киеши притащил в клуб Хьюгу - а ведь Хьюга очень отбивался. Киеши - Железное Сердце, рассудительный, взрослый, уверенный, хотя на самом деле такой же мальчишка как Хьюга, Киеши, который уложил на лопатки Ханамию, когда его простил.
И я могу долго об этом говорить, но совершенно не могу написать.
/мрачно уполз в ворд/

@темы: Kuroko no Basuke, online

---

На ББ изменения в сроках выкладки, накинули сверху еще неделю для подготовки. У меня появилось время, я воспылал и пабижал на куроко-фестиваль брать номерок. Ну взял. Администрация, за што
А это я нашел через обзоры, не мог не утащить к себе.
Какие они все-таки замечательные, всё за что я люблю этот канон коварно сложили в один клип

@темы: видео, Kuroko no Basuke, online

---

За последние несколько дней Куроко напрочь съел мне мозг.
людям, которые к фандому отношения не имеют, под кат не нужно, там всякое

не очень осмысленное

не очень осмысленное.
Мне зачем-то недобрые люди принесли из чужого обсуждения Киеханы страшное:

меня сильно торкают их отношения, лав-хейт, мозготрах, и плюс они именно как персонажи интересные, с ними что угодно можно закрутить: триллер, детектив, хоррор

+много, они особенно хороши в АУ-шках
я давно грежу о той, где было бы противостояние детектива и преступника, и чтобы детективом был Ханамия, а преступником угадайте кто
но при этом с полным сохранением канонических характеров.
Я как-то вот даже подходящего смайлика не смог найти, вот этот - - вроде как подходит, но все равно не то

А еще у меня страшная дилемма, вернее целых две, точнее даже три:
Ла!мурмуры vs Ниджиаки
Ниджиаки vs Мидоаки
Мидоаки vs Мидотаки

А ведь где-то там ходят еще и Ниджихаи.
Это просто какой-то пиздец среди меня, арка Тейко меня сломала, хочется всего и побольше, верните мне те времена, когда я шипперил аокисы С другой стороны в Ниджимуре я уверена, Ниджимуры хватит на всех.
Ужасно хочется какую-нибудь мини отп-варс, чтобы две команды, обе с Ниджимурой неделю на подготовку, и писать, и читать, и делать что-нибудь еще, не приходя в сознание. Давно со мной такого не было.

@темы: Kuroko no Basuke, online

---

Аыыыыы, чего я нашел
Абсолютно идеальные, ящитаю Эрвин/Ривай, чудесный Эрен и отличные Майк с Ханджи на фоне
Я вообще очень люблю эту мангаку, у нее классное чувство юмора, и ужасно здорово, что ей зашли шингеки, уруру

Вообще, пейринг мне нравится умеренно, по большей части потому что хорош он в руфандоме бывает только в артах, в текстах - исчезающе редко, и каждый раз, когда имя Ривая можно заменить в фике на рандомное женское мне становится, ну, как-то неловко. Он вполне уравновешенный, правильный, и, не знаю как объяснить, Ривай очень взрослый и очень мужчина. Не слишком вышел ростом, зато всем остальным - отличный Ривай, дайте два
В нем все хорошо - и логика, и сдержанность, и чувство момента, и то, как он умеет все это отбросить, когда нужно. Ривай простой и понятный, он не Эрвин, его цель гораздо конкретнее и четче, но работают они по одной схеме и темперамент у них похожий.

В смысле раскрытия характеров я люблю последние главы шингеков. Сцена с Хисторией, например, в 56 глава, очень показательна. Ривай не пытается искать сложные пути, он логичен и функционален, если нужно выбить из Хистории согласие - он это сделает, и плевать в общем-то, на тех кто будет стоять в сторонке и поглядывать в его сторону осуждающими глазами, потому что нет времени, нужно действовать. И на фоне канона забавным мне видятся все бесконечные Риваи, которые мечутся, посылают бесконечных Эрвинов к нахер, снова мечутся, да ну блин, если Риваю, ну вот вдруг, захочется трахаться с Эрвином, он просто придет и возьмет свое не факт, конечно, что Эрвин этому будет рад, бгг, возможно он даже окажет сопротивление
А 57 главу я люблю за то, что "Ривай справится сам", потому что таки да. Он справится сам.

А додзя просто очень славная, вот. Перевел бы кто-нибудь
И забыл сказать, во-первых не смотрите на мой ник, там не джен, там порно, во-вторых сайт соответствующий, так что аккуратнее с выпрыгивающей со всех сторон рекламой

@темы: Shingeki no Kyojin, online

---

Буду краток, я хотел принести Аокисы на недельку, хоть и с опозданием, но нисмог, таки споткнулся на фреймах с Ниджимурой.
В общем вот, ла!мурмуры, 1100, порно. Совсем порно, ничего кроме порно, не знаю как так получилось

— У нас заканчивается текила, — замечает Тацуя.
Шузо окидывает взглядом столик, ослабляет галстук и кивает — да, текила действительно заканчивается. Он пришёл сюда пару часов назад, прямиком из больницы, пропахший лекарствами, пропитанный горечью, и Тацуя тут же усадил его на диван, притащил ноутбук вместе с выпивкой и принялся рассказывать ему об истории американского рока и лучших писателях двадцатого века.
Сейчас от бутылки осталась всего четверть, а они едва успели добраться до Оззи Озборна и Рэя Брэдбери.
— Значит, нужно ещё, — отвечает Шузо и тянется за бутылкой.
Он чувствует себя почти трезвым, когда Тацуя отходит от ноутбука и садится напротив него на корточки.
Завораживающе хриплый голос в динамиках принимается рассказывать о том, что он всё ещё жив, в воображении ещё дышат сочные истории о солнце, и красках, и ветре, и если Шузо и пьян, то совсем немного.
Он смотрит на Тацую, и тот отвечает внимательным, чуть встревоженным взглядом — Тацуя очень чуткий, когда дело касается чужой беды.
— С тобой всё хорошо? — спрашивает он.
Шузо протягивает руку и убирает волосы Тацуи, прикрывающие половину лица.
— Всё хорошо, — шепчет Шузо, оглаживая тыльной стороной ладони кожу на виске Тацуи — там всё нежное, уязвимое, тонкое, и сам Тацуя так кажется моложе и куда беззащитнее. Шузо касается одной из подживающих ссадин кончиками пальцев, запускает ладонь в волосы Тацуи и притягивает его ближе.
Хриплый голос в динамиках становится быстрее, жарче, Шузо чувствует, что всё-таки выпил больше, чем нужно, Тацуя не сопротивляется.
Напротив, он подаётся вперёд и пробует нижнюю губу Шузо на вкус, покусывает легонько, раздвигает языком губы и скользит внутрь.
— У тебя что, пирсинг? — спрашивает Шузо, когда чувствует холод металла на языке, и голос садится, а Тацуя открывает рот, показывает ему язык.
В центре — блестящий шарик, он на вкус как железо, и Шузо сдаётся и резко дёргает Тацую на себя.
— Неделю назад проколол, — шепчет тот, обжигая шею дыханием, поворачивается так, чтобы целоваться было удобнее, и ему, кажется, надоело стоять рядом с Шузо, неудобно и ни к чему, поэтому Тацуя седлает его колени, укладывает руки ему на плечи, сжимает волосы — Шузо чувствует крепкую хватку на затылке — и снова целует первым. Бесстыдно толкается языком ему в рот, жёсткий кругляш во рту скользит по нёбу, из мыслей — только как это будет, если Тацуя возьмёт в рот член.
Шузо опускает руки и стискивает ладонями ягодицы Тацуи, мнёт их, тискает, джинсы вместе с бельём легко сползают вниз, обозначая самое начало ложбинки, и Шузо гладит её пальцами, поднимаясь вверх по позвоночнику Тацуи, чувствуя, как его дыхание срывается.
— Ты завёлся, — говорит Тацуя, с трудом от него отрываясь.
Шузо не отвечает, он прихватывает зубами подбородок Тацуи, слышит судорожный вдох и отстраняется.
— Расстегни джинсы, — хрипло командует он.
Тацуя многообещающе улыбается, чёлка липнет к коже, и Шузо снова её убирает — ему хочется видеть лицо, видеть целиком.
— Убери руки, — просит Тацуя. Шузо слушается, и Тацуя стаскивает с себя футболку. Местное солнце его не касается, он везде светлый, нежного молочного оттенка, и волос на груди совершенно нет.
Он расстёгивает джинсы, спрыгивает на минутку с коленей Шузо, снимает штаны и не торопится обратно.
— Иди сюда, — зовёт Шузо и расстёгивает свои собственные джинсы, ему в них неудобно, возбуждение становится сильнее с каждой минутой, и уж точно не виноваты в этом Оззи Озборн с текилой.
Тацуя лукаво приподнимает бровь.
— Иди сюда, — повторяет Шузо. Он раздвигает ноги, закидывает руки на спинку дивана и ждёт. Ему нравится наблюдать, как двигается Тацуя — жесты у того ленивые, плавные, и в то же время удивительно выверенные, он не торопится, просто не делает лишнего, и в этом похож на текучую воду.
Под нижним бельём Тацуи — очертания полностью возбуждённого члена, и Шузо разглядывает его с любопытством. Это не первый раз, когда ему приходится видеть подобное, и всё-таки привыкнуть не получается, да и ощущения в процессе своеобразные.
Тацуя не девушка, он выше и тяжелее, и у него жёсткие, сухие мышцы, и это заводит.
То, как охотно он подчиняется.
— Я жду, — говорит Шузо в последний раз, и Тацуя отлично чувствует интонации в голосе. На этот раз подходит и снова садится верхом, запуская ладонь в волосы Шузо. Ему это нравится — когда сверху, и нравится, когда немного жёстко.
Шузо убирает руку со спинки дивана, указательным пальцем касается губ Тацуи, и тот послушно берёт в рот, посасывает, облизывает, металлический кругляш у него во рту — восхитительно твёрдый.
— Хочу, чтобы ты мне отсосал, — признаётся Шузо.
Рот у Тацуи занят, и говорить ему неудобно, да и не нужно.
Когда возбуждение становится невыносимым, Шузо проталкивает в Тацую ещё два пальца и трахает его в рот, глубоко и мокро.
В конце концов он сам не выдерживает — вытаскивает влажные пальцы, сдвигает в сторону плавки Тацуи и нащупывает сжатые мышцы ануса, пока только обозначая проникновение.
— Если захочешь, — признаётся Тацуя, тяжело дыша, — могу и отсосать.
— Позже, — отвечает Шузо ему в тон, проталкивая пальцы внутрь, совсем неглубоко, чтобы сделать Тацую влажным внутри.
Другой рукой он сквозь ткань плавок нащупывает его член и гладит, едва ощутимо.
— Глубже, — просит Тацуя, задыхаясь, — пожалуйста.
Шузо снова кусает его подбородок и даёт глубже, он разминает вход, растягивает его и поглаживает мягкие гладкие стеночки.
Тацуе это нравится. Тацуе от этого сносит крышу.
— Сильнее, — стонет он.
— Давай сам, — говорит Шузо и сжимает наконец его член как следует.
Тацуя едва ли не всхлипывает, но начинает двигаться сам — ему хорошо, когда его ласкают сзади, иногда он кончает только от медленного, растягивающего анус проникновения, но чаще предпочитает удовольствие с обеих сторон.
Шузо не против его доставлять, и забирается ладонью под резинку трусов, сжимает гладкую головку и двигает пальцами, вытаскивает, и снова внутрь, немного глубже, резче.
Тацуя открывает рот в немом крике и сжимается судорожно, когда кончает себе на живот.
Тогда Шузо осторожно вынимает пальцы, поправляет его нижнее бельё и наконец вспоминает, что нужно ослабить свой галстук получше и хотя бы коснуться собственного члена.
Тацуя в его руках обмякает и вздрагивает.
— Хочешь ещё? — спрашивает Шузо, когда снова начинает слышать что-то, кроме горячего дыхания.
— Хочу, — сорванным голосом отвечает Тацуя.
— В следующий раз я трахну тебя в рот, — обещает Шузо, вылизывая его шею.
— Ну не зря же я прокалывал язык, — улыбается Тацуя. Он ещё вялый после оргазма и послушно льнёт к рукам и губам, гибкий, тягучий как патока.
— Пойдём в кровать, — предлагает Шузо.
Галстук остаётся лежать на полу, забытый, в динамиках Оззи Озборн продолжает рассказывать о том, что жизнь — борьба, бутылку текилы Тацуя предусмотрительно прихватывает с собой, а Шузо любит как следует втрахивать Тацую в кровать, член стоит так, что в паху всё ноет, и до изначальной цели визита ему сейчас нет никакого дела.

@темы: фик, Kuroko no Basuke

---

Зашел в мангу Куроко за парой фреймов с Ниджимурой, в итоге вынырнул когда дочитал арку Тейко до конца.
Какие были чудесные мальчишки, и как все докатилось до текущего таймлайна, а? На Акаши невозможно смотреть, ходячее пособие на тему, как сделать из здорового смышленого ребенка психически неуравновешенного калеку. Вся его история на полках, забитых наградами, и все его причины за широким обеденным столом, когда отец говорит - член семьи Акаши может только побеждать.
Аомине иногда хотелось настучать по голове, но гораздо чаще по ней погладить и сказать что все обязательно будет хорошо, о Куроко даже говорить не могу, спорт все-таки страшное делает с детьми, и подростки - ужасно уязвимые, эмоциональные маленькие люди. Как же здорово, что потом у Куроко обязательно будет Кагами и Сейрин, и никакого "все ради победы".
Удивительное дело, но самом адекватным в Тейко был Мидорима, насколько это вообще к нему применимо, бгг. Очень у него взрослый взгляд на вещи, и замечательно, что дальше у него не Акаши, который сейчас умеет делать только больно, а Такао, который клевый и удивительно терпеливый засранец, и все у них будет, а потом и Акаши тоже будет, я думаю.

Где-то видела мысль, что вся манга построена вокруг мысли "да будет командная игра", "неправославно отрываться от коллектива", и я даже не знаю. Я ее здесь не вижу. Я вижу скорее - делай то, от чего получаешь удовольствие, побеждай, если его приносит тебе победа, играй, если нравится сам процесс. С другой стороны все в глазах смотрящего.

Минус в том, что теперь мне хочется не макси по Наруто дописывать, а почитать чего-нибудь об Акаши, большое, дженовое, с детективом, Мидоримой, и обязательно со счастливым концом.
И где мне такое взять?

@темы: Kuroko no Basuke, online

---

Не удержался и взял на фестивале номерок за Зои Ханджи
Ничего не успеваю, работы дохера, переезд на носу, десятого числа сдавать законченный черновик текста, а я пошел к шинегкам на фестиваль, увидел там прекрасную женщину Ханджи на баннере и нисмог пройти мимо.
...
май будет жарким.

@темы: Shingeki no Kyojin, online

---

Свободный интернет делает с людьми страшные вещи. Они начинают находить разное, а потом это разное, подсовывают ни в чем не виновным, в общем-то, людям. Я вот нашел Аомине, который проникновенным голосом считает овец.
И Аомине даже это делает отлично, скажу я вам
На самом деле пост был о том, что японцы - чрезвычайно вдумчивые, изобретательные, предприимчивые, замечательные, словом, люди, что тут еще сказать, которые даже овец посчитают за своего страдающего бессонницей потребителя; ну и еще о том, что считать их (овец, естественно, не японцев и не потребителей) можно не только голосом Аомине. Спиться под это дело, я подозреваю, отлично, нужно будет попробовать


Listen or download Suwabe Junichi Hitsuji de Oyasumi for free on Pleer

ну и это, не в обзоры, если вдруг.

@темы: Kuroko no Basuke, online

---

Обычно я такого не делаю, но очень хочется мимими, а еноты - это мимими
Господи, если ты есть, храни енотов!


17 причин раз и навсегда влюбиться в этих зверей

много гифок

Коты давно получили титул самых милых животных интернета, но это только потому что мало кто знает о качествах енотов.
AdMe.ru собрал доказательства того, что еноты похожи на нас с вами больше, чем кажется на первый взгляд.


Мы никогда не пропадем.


Главное — все сделать аккуратно.


Ведь ты же не сердишься, да?


Мы тоже любим кино и попкорн.


После плотного обеда самое время заняться упражнениями.


Вообще-то мы ловкие.


Очень ловкие!


Ну, может быть, не всегда нам все удается.


Зато мы можем починить вашу машину.


Или помыть вам окно.


Отличная работа!


Мы позаботимся о вашем коте.


И о собаке: «У тебя что-то прилипло, стой тихо, я уберу».


А на самом деле мы очень стеснительные.


Мы любим развлекаться не меньше вас.


И пока никто не видит — найдем себе занятие в саду.


Раз уж лапы чистые, можно еще поесть напоследок.


Спасибо этому дому, мы пойдем к другому.
(с)

@темы: offline, online

---

Louder than Words

Прекрасное
Давно уже ходит по дайрам одно AMV, решил уложить у себя, пусть будет, хочу видеть и любоваться чаще.
Шингеки - коварный канон. Я думал у меня уже все, и вообще, ну о чем тут можно, все же в каноне есть и то, что есть - прекрасно, но однажды ехал в поезде и понял - хочу. Попробовать, хоть что-нибудь, хоть джен, хоть слэш, хоть гет. Ривая с Эреном я себе немножко додал, на очереди чудесная женщина Ханджи, которая после пятьдесят шестой главы стала только чудеснее, и Эрвин Смит. Просто Эрвин Смит.
Нет, я не могу, человек-на-все-пуговицы, всегда застегнутый, всегда подтянутый, внимательный к деталям, страшный, на самом деле, человек, как можно его не любить
Он представляется мне арийцем, да и Кристал, каждый раз когда я говорю что Смит - английская фамилия, супится, потому что ну имя же немецкое, да и вообще, ну посмотри на него, и я смотрю и да, это оно. Хочу его в прошлом, все их поколение, когда оно было молодым и еще более наглым чем сейчас, без обязательств, без страха, но с оружием в руках, и, должно быть, им тоже думалось, что они сделают этот мир лучше, и пятнадцать лет спустя у них есть только могилы и кое-что еще, но могил больше, и все они с этим живут.
И Эрвин хранит револьвер у изголовья, и Зои Ханджи спит со снотворным, и Найл может только возвращаться каждый вечер домой, и вряд ли может сделать хоть что-нибудь сам.
Счастливые-несчастные-свободные люди.

Так о чем это я? Да, об AMV. AMV ниже, а я, в общем, все. И что-то надо делать, сроки поджимают, отовсюду поджимают, а у меня шингеки в голове делают примерно то же, что и в AMV. Сволочи

@темы: видео, Shingeki no Kyojin

---

Крючья

Страшно благотворно влияют на меня вынужденные выходные - я, наконец, закончил текст, который начал еще месяц назад. Начал я его с оглядкой на заявку с кинков:
3-38. Эрен/Ривай. Раскладка не обязательна, но желательна. После использования силы титана у Эрена случаются своеобразные откаты - неконтролируемые вспышки агрессии. Секс - как способ справиться с откатом.
Получилось не очень, если честно, не очень по заявке, в смысле, я на полпути включил себе саундрек шингеков, хотелось, чтобы все было жестко, а потом текст начал диктовать условия сам. Жестко не вышло, об отношениях тоже не вышло, вышло о том, как бьется сердце, как дышим мы в такт с этим миром, а еще о том, как что бы в этом мире ни случилось, на рассвете все равно поднимется солнце.
Так и не понял когда на кинках уже можно деанониться, но, думаю, особенно против никто не будет, вроде бы жесткого регламента нет.

Название: Крючья
Бета: Кристал.
Размер: миди, 6000 слов
Пейринг/Персонажи: Эрен Йегер/Ривай (одностороннее), Петра Рал, Ханджи Зои, Эрвин Смит, прочие мельком
Категория: преслэш
Жанр: character study и капля юмора
Рейтинг: R
Предупреждения: ООС, и, как это говорят? Мой первый фик, бгг

— Я не хочу в камеру, сэр, — сказал Эрен честно, с подозрением глядя на крепкие прутья решетки.
— Тебя никто не спрашивает, — ответил Ривай и отвесил Эрену лёгкий подзатыльник.
— Вы паршиво обращаетесь с надеждой человечества, — буркнул Эрен и всё же прошёл внутрь, в холодное промозглое нутро подвала.
За его спиной ржаво заскрежетал замок.
Следом послышались лёгкие шаги – Ривай поднимался по лестнице, ближе к теплу и жилым этажам.
— Могло быть хуже, — зачем-то заметил Эрен вслух и развалился на топчане, пытаясь разглядеть потолок.
Первыми у него замёрзли кончики пальцев. Топчан ему притащили сверху, к топчану прилагались подушка и покрывало, он был удобным и тёплым, и уж точно лучше каменной лавки. И всё-таки Эрену приходилось кутаться в покрывало поплотнее, греть ладони дыханием и вслушиваться в тишину.
Тишина вслушивалась в него тоже. Сперва она казалась осторожной и колкой, Эрен был ей чужой, потом же притерпелась, свыклась и принялась шуршать по углам соломой.
— Пошли вон, — сказал Эрен. Солома брызнула в разные стороны с едва слышным писком и снова осмелела через пару минут.
Холоднее всего стало перед рассветом. Его Эрен почуял позже, нутром почуял — первые лучи солнца за стеной, и через полчаса в камере стало теплее.
И ночь наконец закончилась.
— На выход, — бросил Ривай, и металл тяжело грохнул за спиной Эрена.

Каждое утро перед Эреном открывался новый мир. Начинался он короткой привычной мыслью – ладони больше не мёрзнут. Представлялся пепельный холодный рассвет там, за стеной, и первые гулкие шаги по старым лестницам, потом скрипела решётка, уже по-настоящему.
— Сегодня тебя хочет Ханджи, — говорил Ривай. По утрам он выглядел не очень, ещё более не очень, чем обычно, в уголках глаз появлялись мелкие морщины, смотрел он особенно колко, на скулах играли желваки, и первое время Эрен остро чувствовал – ему здесь не рады. Потом дошло, что сразу после рассвета Ривай вообще никому не рад.
Эрен даже успел к этому привыкнуть. И к тому, что его каждое утро кто-нибудь хочет – тоже. Так что кивал, сползал с топчана, натягивал сапоги и шёл отогреваться наверх. Майор Ханджи перед беседой всегда фанатично поила его чаем и ставила перед самым носом хрупкое блюдечко с чёрной сочной ягодой.
— Что это? – спросил Эрен в первый раз с сомнением.
— Черника, — подмигнула Ханджи и придвинула ягоду к нему поближе. От неё рот становился синим, а на рубашке оставались маркие, вкусно пахнущие пятна. Эрен ел угощение медленно, Ханджи растягивала разговор, а он — удовольствие, и Ривай наверняка отвесил бы подзатыльник, если бы увидел, но Ривая с ними не было.
Они с майором, кажется, переносили друг друга не слишком хорошо; или хорошо, но недолго.
Эрену нравились рассветы со вкусом черники.
Ривай говорил – её стоит опасаться, майор вздорна, скора в суждениях, Эрен Риваю даже верил, но Ханджи Зои оказалась простой и понятной. Человеком, свободным в своих мыслях и готовым кинуться с головой в любой омут, как бы глубок он ни был.
— Ты сможешь нам помочь, — убеждённо заметила Ханджи в день своего приезда, протёрла очки и улыбнулась. – А мы поможем тебе.
Эрен горячо кивнул и с энтузиазмом отдал честь.
— Правильно делаешь, — сказал Ривай одобрительно и тут же вручил Эрену ведро со шваброй. – А теперь займись делом.
Занятие более толковое Эрену здесь никак не могли отыскать, но и болтаться без него тоже не позволяли, так что Эрен, в прошлом солдат разведки, теперь стал её поломойкой. Драить приходилось коридоры, конюшни и спальни, и что-нибудь ещё, если придётся.
Конечно же, на майора Ханджи он возлагал большие надежды. Конечно же, каждое её слово вызывало в нём бешеную самоотдачу, если бы Эрен мог, он вызвал бы в себе ещё и не то.
— Чудесный ребёнок, — сообщила Ханджи в ответ, кровожадно протянула к нему руки и тут же получила по ним от Ривая.
— Сперва пусть доделает, — велел тот. Эрен грустно взял в руки швабру и пошёл доделывать.
Иногда его будни ведра и тряпки разбавлялись тренировками – капрал занимался с ним лично; немного чаще их разбавляла чудесная Петра – она его кормила; но с конюшнями и коридорами Эрен всё равно встречался куда чаще, чем с тренировками и едой.
Майор Ханджи не была нормальной ни в одном из смыслов этого слова – это Эрен понял уже на второй день знакомства. Впрочем, нормальных людей в отряде Ривая не было вовсе.
И это было прекрасно.

— Сильнее! – скомандовала Петра на одной из тренировок, и Эрен ударил сильнее. Бёдра ныли, щиколотку он вывернул ещё до полудня, спина взмокла.
— Сильнее, твою мать! – рявкнула Петра ещё раз, и Эрен ударил – ещё раз, и ещё, и ещё, и бил, пока левая нога не онемела.
Тогда Петра подошла ближе и наконец скомандовала:
— Отставить.
Задрала штанину, мельком оглядела синяки и довольно улыбнулась.
— Хорошо.
Эрен облегчённо сел на землю, утирая лоб. Он мог бы поспорить, конечно, но силы остались только на загнанное дыхание.
— С тобой нужно больше работать, — заметила Петра, присаживаясь рядом. – Большой потенциал.
— Вы ругаетесь, — сказал Эрен невпопад. – Вам это даже идёт.
Петра махнула рукой, и на её щеках появились невероятно привлекательные ямочки. Веснушки проступили ярче, волосы заблестели золотом.
— А ещё вы красивая. А я всё. Больше не могу, — признался он честно и спиной упал в траву, раскинув руки в разные стороны. Сквозь прозрачную зелень проступало солнце, прохладное, лесное.
— Я скажу капралу, чтобы уделял вашим тренировкам больше внимания, — проворчала Петра с заметным неодобрением. – Нас он в своё время гонял сильнее.
— Куда уж сильнее?
— Поверь мне, есть куда.
— Я верю, — торопливо признался Эрен. — Верю, что вам пришлось гораздо хуже.
Петра посмотрела на него странно.
— Он просто не делает различий между мужчиной и женщиной, — заметила она наконец и тоже легла на землю рядом с ним.
— Хорошо здесь, — поторопился сказать Эрен, пока Петра не подняла тему тренировок снова.
— Да. Здесь хорошо.
И было хорошо. Они отошли от замка на километр, и Эрен был почти уверен, что капрал вместе со своим отрядом сидят где-нибудь в кустах, занимаются активным наблюдением и ни в коем случае не собираются оставлять Петру с ним наедине. Но чужого присутствия не ощущалось, они были здесь вдвоём, и это был первый раз, когда ему отвели настоящую тренировочную площадку, а не её подобие.
— Готов к спаррингу? – спросила она через пять минут, когда Эрен уже начал закрывать глаза.
— Не совсем.
— Всё равно же придётся, рано или поздно. Хватит работы со снарядом, теперь попробуешь со мной, — сказала Петра азартно и легко вскочила на ноги, протягивая Эрену ладонь.
Она была в коротком тренировочном топе – Микаса тоже такие обожала – и руки у неё были крепкие, сильные. И стальной пресс.
Эрен ухватился за протянутую ладонь и поднялся с земли, уже чувствуя, как именно всё для него закончится.
Каждое новое утро Эрен открывал для себя новый мир, и в этом мире, когда его не отправляли сражаться с пылью, Петра Рал гоняла Эрена по мелким поручениям из одного конца замка в другой, но это было даже неплохо.
— Начинаем с верхних этажей, — командовала она, и Эрен обвешивался баночками с чистящими веществами, и начинал с верхних этажей — каждый раз. До нижних он не добрался ни разу.
Петра смотрела цепко; у неё было приятное лицо и мягкая улыбка, Эрен видел и то, и другое. А ещё видел, как она держит кисти рук и как быстро ложились её ладони на рукояти. Но, по крайней мере, она не забывала его кормить.
Женщины в разведке были страшнее мужчин, и никакие ямочки на щеках не делали мягче лезвия их мечей.
Женщины в разведке Эрену нравились. Ни одну из них нельзя было представить в неудобном платье, в неудобной кухне и в доме, балки которого могут обвалиться от одного удара. Сперва ему показалось, что, может быть, Петра смогла бы однажды, а потом он понял – нет. В разведку не идут за длинным подолом и семейным уютом, или, может быть, действительно идут в самом начале, но потом всегда будет первая вылазка, первый раз, когда придётся обнажать меч не для учебной тревоги, и первый раз, когда за спиной распустятся крылья. По праву крови распустятся, и разве после этого можно – о подоле?
Даже если и будет любовь, у Петры она будет крылатой.
Так думал Эрен, пока Петра Рал выбивала из него дух на тренировочной площадке, и в этом она была похожа на Микасу, Анни, и, надо признать, на многих других тоже.
Женщины разведки, даже будущие, дух из Эрена выбивали куда чаще, чем её же мужчины.
— Я буду заниматься с тобой дополнительно, — утвердила Петра, когда окончательно уложила его на лопатки и села сверху.
— Со мной уже занимается дополнительно капрал Ривай, — прохрипел Эрен.
— Он не будет против.
Вообще-то Эрен надеялся, что будет, но всё равно согласно закивал, на всякий случай.

С капралом они пересекались трижды в день. За завтраком, за уборкой и за ужином, и по большей части Ривай молчал, но Эрен видел в его глазах приговор, короткий и острый, острее любого меча Петры и инструмента Ханджи. Только дай повод.
И он не был против, чтобы Петра немного помогла Эрену с рукопашным боем.
— Я буду очень скучать по моей любимой швабре, — предупредил Эрен и в качестве доказательства схватил её покрепче. – Ужасно не хочется с ней расставаться. Может быть, я не буду?
— Не будешь, — пообещал Ривай и сложил губы так странно, как будто пытался не улыбнуться.
Впервые с момента знакомства.
— В смысле, мне не нужно тренироваться?
— В смысле, нужно грамотно распределять своё время. Уверен, тебя хватит и на тренировки, и на швабру. Так что не переживай. Скучать по ней ты не будешь.
— Может, тогда всё-таки буду? – спросил Эрен жалко. – У меня же ещё майор Ханджи. Выберите что-нибудь одно.
— Я подумаю, — кивнул Ривай, и на его лице снова появилось то странное выражение.
— Вы улыбаетесь? – спросил Эрен с подозрением.
— Ни в коем случае, — ответил тот серьёзно.
— Но вы улыбаетесь.
— Иди спать, Эрен. Камера тебя ждёт.
И Эрен пошёл.
Лёг на топчан, устроился поудобнее и старательно загремел ближайшими кандалами.

Ему здесь нравилось. Нравился замок, пыльный и солнечный, с холодным по ночам подвалом, и нравился чай с черникой от майора Ханджи. Нравился Аоруо-сан, который никогда не мог вовремя закрыть рот, нравился Гюнтер, который поглядывал на Эрена грозно, но всё равно подкладывал ему в тарелку лишнюю ложку подливы – здесь почему-то все время от времени пытались его подкармливать.
Нравился Эрд, и Петра, и майор Ханджи – даже без чая с черникой.
Нравилось, как после третьей его ночёвки в подвале – тогда было особенно холодно – капрал вошёл в его камеру, провёл ладонью по ледяной лавке и сказал:
— Я придумаю что-нибудь.
Эрен в ответ благодарно зацокотал зубами и вышел к теплу. Жизнь налаживалась, входила в странную, но всё-таки колею, и эта колея была не хуже всех прочих, раньше попадавшихся ему на пути.
Отец говорил – в каждом человеке живёт хищник, готовый при случае щёлкнуть зубами, но и в каждом хищнике живет слабое двуногое существо. Всё равноценно. Под толстым панцирем из когтей, клыков и крепкой чешуи всегда есть розовое беззащитное мясо, до которого только нужно добраться, Эрен.
Доберись.
Это было давно, девять лет назад, кажется, и отцу не приходилось повторять это вновь, Эрен усвоил урок. Добраться до чужого оказалось просто, мясо было мягкое, оно расползалось на волокна под пальцами, сочилось красным, солёным. Гораздо сложнее оказалось добраться до своего.
— Эрен Йегер с этого момента под защитой разведкорпуса, — сказал Эрвин Смит на суде, уголки его губ чуть дрогнули в улыбке, от глаз разбежались мелкие лучики, и Эрен понял, почувствовал интуитивно – до него добрались тоже. Не ружьём, не мечом, но – словом.
За него взяли ответственность.
Эрвин Смит не давал своё слово просто так.
— За тобой будут следить, — сказал он после суда голосом безнадёжно уставшего человека. – Ривай ни днём, ни ночью не спустит с тебя глаз. В случае необходимости у него есть приказ пустить оружие в ход, и, поверь мне, он не станет колебаться.
Эрен серьёзно кивнул в ответ.
— Никто не хочет твоей смерти, — добавил Эрвин Смит, чуть помедлив. Эрен тоже её не хотел, а потому кивнул ещё раз и рявкнул:
— Отличная новость, сэр!
— Не подведи меня.
Эрвина Смита ни в коем случае не хотелось подводить. Пять лет назад для Эрена он был идеалом, алым заревом надежды, человеком с крыльями свободы на спине. Когда-нибудь Эрен собирался стать таким, как он.
— Внимательнее! – орала Петра, делая подсечку, и Эрен каждый раз вёлся на неё, как дитя, и валился на землю, дыша, как загнанная лошадь.
Ему всё ещё не дали дела, майор Ханджи ходила вокруг него кругами, как кошка вокруг свежей рыбы, и щёлкала хвостом, но всё-таки пока не трогала.
— Долго ещё так будет? – спросил Эрен на пятый день, полностью вымотанный. Ривай глянул на него внимательно и захлопнул книгу.
— Не обязательно было вламываться ко мне в кабинет, чтобы задать вопрос.
Эрен нетерпеливо мотнул головой – рёбра и бёдра у него теперь покрылись лиловыми пятнами, и Петра работала на совесть, так что он считал, что — вполне обязательно.
— Хотелось бы определённости, — сказал Эрен, футболкой вытирая с лица пот.
— Пока продолжай занятия, — велел Ривай и снова вернулся к своей книге.
— Она меня добьёт через неделю.
Петра гоняла его как собаку по всей тренировочной площадке, с приводом, без него, мечом и ногами она выбивала из него мозги и здравый смысл.
— Это имеет смысл, — задумчиво сказал Ривай, встал с кресла и крепко сжал пальцами лицо Эрена. – Петра умница. Футболку опусти, она грязная.
— Да, несомненно, но, хочу заметить, у вас очень крепкие пальцы, капрал, и я никуда не убегаю, не обязательно прилагать столько усилий, — осторожно заметил Эрен, чувствуя, как от прикосновений начинает гореть лицо.
— Свободен.
— Может, скажете, что у нас по срокам получается?
— У нас пока ничего не получается, — покачал головой Ривай и всё-таки его отпустил.
Эрен отдал честь и выскочил в коридор.
Ривая он не боялся, но спокойствия его присутствие не добавляло.

* * *

— Смысл в том, чтобы рыба зацепилась за крючок, — терпеливо сказал отец.
Эрен, мокрый и грязный, понурил нос. В мутную воду он прыгнул за серебром плавников – показалось, что рыба плеснула у самой лески.
— Не нужно ловить её руками. Нужно, чтобы она заглотила наживку.
Наживка извивалась на отцовской ладони, красная и блестящая, в мелких комьях земли. Насаженная на тонкую сталь.
— Будет больно, — ответил Эрен рассудительно. Рыбу ему было жалко.
Отцовские крючья блестели, как чешуя, острые, яркие.
— Разумеется, будет. Но недолго.
— А без этого нельзя? Мне проще ловить рыбу руками, — буркнул Эрен.
— Она всё равно проживёт после этого недолго, так или иначе.
— Почему?
— Потому что из рыбы, которую ты поймаешь, твоя мама будет готовить нам ужин.
Отец присел рядом на корточки и заглянул Эрену в глаза.
— Будет лучше, если всё пройдёт быстро.
И все было быстро, отец управился за час, пока Эрен сидел рядом и во все глаза разглядывал уползающую из банки наживку. Отец поймал чешуйчатую красавицу не меньше полуметра длиной, и они потом долго тащили её к дому, хотя Эрену, справедливости ради, доверили только снасти.
Воспоминание было солнечное, зелёное, и Эрен надолго запомнил крепкую отцовскую спину, живую ползучую наживку, а ещё — крючья.
Которые разрывают рот, стоит только поверить в блеск наточенной стали.
Эрен ей не верил, никогда больше не верил, и знал точно – лучше, когда всё проходит быстро, и от крючьев лучше держаться в стороне.
Ривай был гибкий, как лезвие меча, быстрый, как его удар, и блеск его стали необъяснимо завораживал Эрена.
Он уже заметил крючок и плыл к нему на огромной скорости, или ему так казалось.
Оставалось только открыть рот.

На следующей тренировке они с Петрой были уже не одни.
— Я посмотрю. Можете приступать, — отдал приказ Ривай, и Эрен заметил, как Петра немедленно подобралась, золотистая, азартная, как лисица перед прыжком.
— Может, не стоит? – спросил он с надеждой. Солнце таяло в полуденной дымке, вокруг было ярко и зелено.
— Начали! – скомандовал Ривай, и Петра атаковала, и зелёное с ярким для Эрена смешалось в пёстрый глубок.
— Внимательнее! – рыкнула Петра. Щиколотку прошило привычной болью, голова на секунду стала тяжёлой, а потом пёстрое вдруг пропало из поля зрения, и осталась только Петра, её стойка, сжатые кулаки, сильные ноги. Сегодня она была босиком.
— Я внимателен, — ответил Эрен собранно и закрылся, медленно обходя Петру по кругу.
— Распределяй вес, — сказал вдруг Ривай. – Следи за собой. Противник почти всегда будет тяжелее и выше тебя, значит, ты должен быть быстрее.
— Я надеюсь однажды стать повыше ростом, – напряжённо заметил Эрен. Петра поворачивалась за ним, медленно и плавно, будто не шевелилась вовсе.
— Пока ты мелкий маленький засранец, — раздельно произнёс Ривай, и Эрен почти отвлёкся, чтобы кинуть на него возмущённый взгляд, и тут же получил скользящий удар в челюсть, едва успев увернуться в последний момент.
— Вот об этом я и говорю, — заметил Ривай с удовольствием. – Умница, Петра. А ты тощий, громоздкий, и чёрт знает какой кретин сделал тебя элитой, ты не элита, ты неповоротливый кусок мяса.
— Я был пятым в своём выпуске.
— Это многое говорит о твоём выпуске.
Петра начала двигаться, и Эрену стало не до разговоров, нужно было следить за её руками, за ногами, за выражением глаз, и не пропустить, ни в коем случае не пропустить удар.
— Что такое? – хмыкнула она. – Боишься?
— Ещё как, — признался Эрен честно, глядя на её кулаки, и ответил ударом в корпус, стремительным, как учила Петра, но куда более бестолковым, потому что мир снова перевернулся, в боку закололо, лопаткам стало больно, а в груди перестало хватать дыхания.
— Никуда не годится, — сказал Ривай, подходя ближе, судя по голосу.
— Может, возьметесь за него всерьёз?
— Может, и возьмусь. Поднимайся, Эрен, пока я не сделал этого сам.
— Дайте отдышаться.
Над головой Эрена разливалось зелёное полупрозрачное небо, спине было твёрдо и холодно, и в небо немедленно влезла черноволосая голова.
— Думаешь, в бою у тебя будет время отдышаться? – полюбопытствовал Ривай.
Эрен помотал головой.
— Ну так какого хрена ты развалился, поднимай свой зад. Сегодня мы с Петрой будем заниматься тобой вместе.
И Эрен похолодел.
В свою камеру он приполз с трудом, гораздо ближе к вечеру. У него болели ноги, пресс, руки и задница, он весь был покрыт синяками, и завтра всё тело будет ломить, но так даже хорошо.
— Как поработали? – с интересом уточнила Ханджи, глядя ему в глаза с неприкрытым весельем. На топчане Эрена ей явно было удобно.
— Отлично, — прохрипел Эрен, — но на вас меня уже не хватит.
— Славный ответ, — заметила Ханджи и кивнула на тумбочку, неведомо как здесь оказавшуюся. На тумбочке стояла тарелка с кашей и толстым ломтем ароматнейшего мяса, чашка чая и блюдечко с черникой.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Эрен.
— Отдыхай, — улыбнулась Ханджи. – Ты заслужил.

Сложно сказать, почему Ривай.
Были и другие, и эти другие нравились Эрену не меньше.
Петра оказалась восхитительно подвижной и живой, в каждом жесте – живой; Ханджи была полна здоровой самоиронии и увлечённости, если так можно сказать о человеке, готовом залезть в рот живому титану, чтобы увидеть, как он устроен.
А у Ривая было угрюмое выражение лица и напрочь отсутствующее чувство юмора, хотя Эрен подозревал, что он просто его маскирует.
— Ему можно доверять, — сказал Эрвин Смит, казалось, ужасно давно, а не всего неделю назад, и Эрен понимал – можно, нужно даже, потому что Эрвин Смит тот, кто не ошибается, или ошибается, но уж точно не в этом.
Риваю можно доверять, потому что он знает где бить, как бить, и куда именно.
Ривай – человек Эрвина, который подчиняется его приказам, который сделает всё, чтобы Эрен остался в живых, и отлично работает ногами, да и руками тоже неплохо, иначе бы всё тело ныло не так сильно. Что ещё нужно, чтобы поверить?
Эрену этого оказалось достаточно.
С него сняли обязанности и ответственность, повесили их аккуратно на гвоздь у входной двери и дали крышу над головой из пяти этажей, что может быть лучше?
Думать об ответственности под кашу с мясом было приятно, ещё приятнее дело пошло под чай с черникой, и Эрен чинно хлебал чай из маленькой кружечки и думал.
У него никогда не случалось проблем с ответственностью. Он нёс её с детства. За себя, за мать, за отца, за Армина, позже – за Микасу, и никогда не боялся этого груза, этот груз был правильным, кто-то должен был его нести.
Отец говорил – нельзя о нём забывать, нельзя снимать его с плеч. Это груз, который делает людей – людьми.
Разве правильно вешать его на гвоздь?
А ночью Эрену снился Армин, которого он успел вытащить из глотки титана, и спалось ему удивительно сладко, и совершенно не холодно.

* * *

— Какого хрена? – спросил Ривай, глаза на его окровавленные ладони.
— Не получается, сэр, — выдавил из себя Эрен.
Хищник внутри него с каждым проведённым здесь днем становился слабее, он мельчал духом и лениво грыз полученные на обед кости. Хищник не собирался занимать место Эрена и не собирался становиться ему опорой.
Ответственность отлично чувствовала себя на гвоздике у входной двери. Плотная вкусная кормёжка, и в самом деле удобный топчан, и швабры, и вёдра, и тренировки, и разговоры.
Эрен чувствовал – он расслабился, развалился на полу своей клетки со всем возможным удобством и совершил ошибку, которую вряд ли удастся поправить позже. Небо над головой, по-осеннему яркое, принесло с собой дыхание леса и свежесть, укусы пульсировали, ток крови под кожей бился в такт сердцу, а сердце задавало бешеный ритм.
— Сегодня останешься без ужина, — мрачно сказал Ривай, глядя, как Эрен вылезает из колодца.
…Всё же чувство юмора у него имелось, каким бы странным оно ни было.

Горячий песок забивался в рот, глаза, уши, в обуви стало колко и жарко, Эрен медленно и тяжело шагал вперёд.
Бесцветное солнце над головой красило небо в светлое, нежное, и не было времени смотреть вверх.
— Ты не дойдёшь один, — сказала Микаса. – Сдайся. Я помогу.
— Нет, — прорычал Эрен и сделал ещё один шаг вперёд. Во рту стало солоно и мокро.
Эрен не помнил, зачем ему нужно туда, на другой конец рыжих земель, но точно знал – нужно.
Микаса шла рядом с ним, безоружная, в белой рубашке и брюках, она шла легко.
— Остановись, — попросила она устало, когда Эрен сделал очередной шаг и колено подломилось, отказалось служить как должно.
Человеческое тело слабо, оно ломается от малейшего напряжения, не приспособленное ни к борьбе, ни к холоду, ни к жару, оно жаждало воды, прохлады и покоя.
— Я должен идти вперёд, — Эрен поднял взгляд к солнцу. Раскинул руки в разные стороны и закрыл глаза, впитывая его тепло. – Я дойду.
— Тебе нужна помощь, — прошептала Микаса.
Эрен не видел её, но знал выражение лица. Чёткий рисунок губ, глаза тёмные, влажные, и тонкая морщинка на лбу. Тревога пополам с сочувствием, и мрачная готовность защитить, как будто из них двоих он — беспомощная девчонка, как будто он не может постоять за себя сам.
— Я смогу сам.
Иногда рыжая пустыня сменялась зелёным, и влажным, и дышащим. Живым.
— Нужно просто идти до конца. Иди вперёд, не оглядывайся, тебе прикроют спину, — негромко сказал капрал Ривай.
Зелёное и влажное было не только живым, оно было подвижным, быстрым и зубастым.
Зелёное Эрену нравилось больше рыжего.
— Я дойду.
Он доходил каждую ночь, чтобы следующим вечером начать маршрут заново. Всё тише шуршали в соломе крысы, не так холодно было просыпаться на рассвете.
Мир встречал его, ранний и сонный, Эрен чувствовал, как занимается рассвет за стеной, и нужно было сделать что-то, и не получалось сделать ничего.

Однажды ему приснилась настоящая Микаса. Не та, с лёгким шагом, танцующая на песке, горячая, как пустыня, а Микаса в форменных брюках и с узким коротким шрамом на скуле.
— Пожалуйста, останься живым, — попросила она устало и посмотрела на него так, что у Эрена даже во сне защемило сердце.
У Микасы была своя ответственность, и она не стала бы снимать её с себя по доброй воле, и по недоброй не стала бы тоже. Микаса всегда знала, что она делает.
И Эрен тоже знал, все прошлые пятнадцать лет жизни он точно знал, чего хочет и к чему идёт. Что изменилось теперь?
— Как думаешь, кто твой настоящий враг? – спросил Эрвин Смит неделю назад, мягко сжимая плечо Эрена, и могло быть так много вариантов, и они с Риваем шли рядом, плечо в плечо, и Эрен думал, что хочет так же. Знать, что происходит на самом деле, быть в круге доверия, невероятно, должно быть, узком круге, потому что только так и бывает у таких, как Эрвин Смит.
— Иди до конца, — говорил ночами Ривай, и Эрен шёл, как будто сон мог что-нибудь изменить, а днём его гоняли по площадке Петра и Ривай, куда более многословный, и язык у него был скверный; его тормошила Ханджи, и помощники Ханджи тормошили тоже, и не было времени, чтобы обдумать хоть что-нибудь. Внутри медленно поднимался жар пустыни, который сквозь сон проникал в реальность.
Чего-то не хватало. Как детали в головоломке.
— Уж будь любезен эту сраную деталь отыскать, — спокойно велел Ривай, когда Эрен сумбурно вывалил на него десяток мыслей за раз.
— А если не получится?
— Тогда всё безнадёжно и мы в полной заднице. Советую что-нибудь сделать, чтобы всё-таки получилось.
— А какие будут штрафные санкции? – осторожно спросил Эрен.
— Не искушай меня, — хмыкнул Ривай.
Эрен просиживал в колодце по полдня, укусы на ладонях не заживали, но – не получалось.
Чего-то не хватало, не то и в самом деле – ответственности, не то мотивации, не то ещё какой-нибудь херни. Не хватало Армина под рукой – он уж точно бы разобрался, что здесь к чему, не хватало желания выбраться из уютной камеры с тёплым одеялом, и крысы перестали так уж громко пищать по ночам.
Ответственность, желания, хищники, крючья, Эрен вертел детали в руках и пытался соединить, но не получалось, может быть, это были детали разных головоломок, а может, одной, но слишком большой для него.

Мир был горячим по утрам, горячим по ночам, и Эрену больше не было холодно просыпаться на рассвете.
Он чувствовал, как внутри поднимается то самое, правильное и нужное, делающее человеком, не хватало последнего толчка, и неясно было, где этот толчок взять.
Во сне ему виделись снежные поля, синие, солнечные, и виделись красные земли, полные камня, виделись выжженные до черноты просторы, и в каждом была жизнь. Она маскировалась – обрастала белым пухом или рыжей шерстью, она кралась в высоких травах и выпрыгивала из воды, сверкая прозрачными плавниками, она – была, и невозможно было представить её конец. По сравнению с ней человек, запертый в за своими стенами, казался мелочным, жалким.
— Ты знаешь откуда эти сны? – спросила непривычно серьёзная Ханджи.
Эрен покачал головой. Он не знал, но чувствовал – всё это важно. Всё происходящее с ним в последнее время было важным.
Может быть, он должен был тоже вспомнить, как это – жить, когда свободен, а может быть, должен был захотеть свободы.
— Забудьте пока о высоких материях, — бросил Ривай. – У нас есть дела прямо здесь и прямо сейчас.
— Да, да, я уже спускаюсь, — кивнул Эрен и пошёл делать. Они в очередной раз собирались спустить его в колодец, и следовало бы сосредоточиться, хоть немного.
Армин когда-то сказал, что если колодец будет глубок, то с его дна можно увидеть звёзды даже днём. Этот колодец был, видимо, недостаточно глубок, потому что Эрен не видел здесь ничего, кроме светлого пятна над головой.
— Готов! – проорал он и аккуратно снял с ладоней бинты.
— По моему сигналу, — велел Ривай, они с Ханджи отошли от края колодца, и Эрен остался один.
Ему не нравилось узкое горло, в котором предстояло становиться титаном, не нравилось, что в этом горле он наверняка застрянет, и кровавые следы на ладонях не торопились затягиваться свежей кожей.
— Будет больно, — напомнил он себе и принялся ждать сигнала, уже зная, что в этот раз не получится тоже. Детали головоломки становились ближе друг другу, и всё-таки не получалось их соединить.
— Кто-нибудь должен мне в этом помочь, — сказал он Риваю, когда вылез. – Я не справлюсь один.
Ладони дрожали, и Эрен надеялся только, что сухожилия целы.
— Справишься, — внимательно посмотрел на него Ривай, — просто вспомни, что именно находится у тебя за спиной, чёрт тебя дери.
Эрен помнил, и это не помогало. Хищник внутри него ворочался в полудрёме, и пустыня, которую он одолевал каждую ночь, день ото дня становилась всё жарче.

— Так мы никогда не закончим, — заметил он на очередном полуденном выгуле.
— Не страшно, если у тебя не получается, — сказала Петра осторожно. – Может быть, так даже лучше.
— Думай, что говоришь, — одёрнул ее Ривай. – Сейчас его способности – наш единственный шанс. Хочешь этот шанс упустить?
Петра покачала головой.
— Тогда прекращай его полировать своими утешениями.
— Думаю, если у меня кое-что не получается, в этом виновата всё-таки не Петра, — заметил Эрен дипломатично и схватился за чашку с чаем, уронив при этом ложку – задрожала ладонь. Пару дней назад Эрену всё же начало казаться, что он прокусил что-то жизненно важное, и теперь его пальцы потеряют чувствительность навсегда, и на короткую секунду в голове пронесся десяток бестолковых мыслей, в которых Петра помогала ему надевать ботинки, а Ривай держал меч за него, и это было даже неплохо, а потом захотелось, чтобы кто-нибудь ещё и подал ложечку.
И «кто-то» — подал.
А потом всё накрыло жаром, который наконец нашёл выход.
Дальнейшее Эрен помнил плохо. Руке стало горячо, глаза застило красным, вокруг кто-то кричал, и он не видел даже, только чувствовал присутствие Ривая за спиной, надёжного, готового эту спину прикрывать, как обещал.
— Успокойтесь, — сказал он уверенно. – Опустите мечи, вашу мать.
Стальной крючок впился Эрену в губу и потащил его вперёд, за леской, больше не способного сопротивляться.
Крики становились громче, неразборчивее, в голове шумело, жар нарастал, и чёртова ложечка между большим и указательным пальцами торчала строго вертикально, кажется, в любой момент готовая помочь Эрену размешать сахар в чае.
— Отойдите от него, капрал! – проорали откуда-то сзади, и Эрен не сдержался.
— Заткнитесь! – рявкнул он и рывком вытащил руку из горячего плена костей и мышц.
После этого он не слышал уже ничего, кроме собственного шумного дыхания и стука сердца, набатом задающего ритм, бешеный, страшный.
Живой.
Подумалось – как же херово, когда готовы перерезать горло свои же.
А потом Эрен уже ничего не думал.

— Всё дело в этом, — сказала вечером Ханджи. – Нужна конечная цель. Форма титана сама по себе – только инструмент, если моё предположение верно, а оно верно, Эрен, можешь не сомневаться. Нужно только, чтобы ты помнил, кто из вас двоих на самом деле отдаёт приказы.
— Но ложечка, — заметил Эрен озадаченно. Укусы на руках наконец затянулись, синяки, полученные на тренировках – тоже, осталась только головная боль, виски ломило, как после одной из попоек в казарме, когда Саша приволокла утащенную у кого-то из командующего состава здоровенную бутылку виски. Виновных тогда так и не поймали, что неудивительно, Саша никогда после себя не оставляла следов.
— Цель ничуть не хуже других, — подмигнула Ханджи.
— Хватит его поощрять, четырехглазая.
— Он сделал, что требовалось, теперь осталось закрепить результат.
— То есть, — нерешительно вмешалась Петра, — он не виноват в том, что стал титаном без приказа?
— Нет, — резко припечатала Ханджи.
И Петра укусила себя за руку.

Об этом Эрен потом долго размышлял ночью. О том, какие они всё-таки потрясающие, каждый из членов отряда Ривая. Из тех, кто сперва стреляет, потом разбирается, бестолковые, скорые на руку, и всё-таки – потрясающие.
— Это в качестве извинения, — улыбнулась Петра за ужином, и Эрен подумал, что хочет, чтобы она всегда улыбалась, и многое готов для этого сделать.
— Забавно, — прошептал он, кутаясь поплотнее в одеяло.
Как быстро приходит привязанность, и как сложно её отпускать.
Эрен и не собирался её отпускать, каждую из своих привязанностей он собирался защищать до конца.
На этот раз сон шёл к нему долго, тяжёлый и мутный, и не было в нём ни пустыни, ни Микасы, ни Армина, только пустая тёмная комната с громоздким столом и парой стульев.
— Ну что на этот раз? – с интересом спросил его Ривай, закидывая ногу на ногу и глядя на него исподлобья.
Эрен пожал плечами, прошёл вперёд и сел рядом с ним, заворожённый его взглядом.
— Пришёл себя жалеть? – уточнил Ривай.
— Вовсе нет, — помотал головой Эрен. Он и сам не знал, зачем пришёл, и куда пришёл, тоже толком не знал.
— Тогда зачем?
Эрен ещё раз пожал плечами и огляделся. Всё здесь выглядело крепким и пахло свежим деревом, и ещё почему-то — черникой.
— Значит, всё же жалеть.
— Неправда, — заметил Эрен неловко, делая глубокий вдох.
Ривай приподнял брови. Здесь он выглядел совсем не так, как в реальности. Простая рубашка и брюки, и он был босиком, кажется. Ни сапог, ни форменных ремешков, без которых Эрен не видел его никогда, и рубашка расстегнута на две первые пуговицы, и волосы растрёпаны, будто его вытащили из кровати.
— Мне себя не жаль. У меня всё хорошо. У меня две руки и две ноги, это важно, вы же сами понимаете, капрал. И все мои близкие в порядке. Разве могу я сейчас себя жалеть?
— Не думаешь, что какая-то сволочь сделала тебя титаном помимо своей воли?
— Нет. Эта сволочь, кем бы она ни была, дала мне шанс, разве могу я быть этим недоволен?
— Но ты недоволен.
Эрен улыбнулся.
— Вы разговорчивый сейчас.
— Я всегда разговорчивый, сопляк, можешь в этом убедиться на досуге. Так что там с твоими маленькими личными проблемами, которые мешают нам работать?
— Нет проблем.
— Ты не приходишь, когда их нет.
— Я просто… думал, что мне придется умереть. Был к этому готов. И вдруг оказалось, что всё-таки жив, да ещё в такой форме. К этому нужно привыкнуть.
Эрен покачал головой.
— И что?
— И я привыкаю. Это нормально.
— Тогда что не так? – подался вперёд Ривай, и Эрен снова почувствовал тот самый жар. Жар, который приходил каждый раз, когда у него появлялась цель, какой бы недоступной она ни была.
— Есть кое-что, и оно меня отвлекает, — ответил Эрен честно и поднялся на ноги. Здесь не было ни границ, ни пределов, и об этом никто никогда не узнает, так почему бы не сделать то, что хочется?
Эрен шагнул к Риваю, стал за его спиной, разглядывая стриженый затылок.
— Очень отвлекает, — прошептал он, нагнулся и провёл языком по солёной беззащитной впадинке на шее. Жар внутри вспыхнул с новой силой, и неважно стало, кто это – Ривай, или всего лишь воображение, услужливо подставившее его образ, кожа была мягкой, тонкой, и под ней нервно бился пульс. Эрен прикусил его, сперва легонько, а потом рванул зубами, и во рту стало солоно и горячо.
— Хорошо, — проурчал Эрен, слизывая вкус.
Ривай больше не говорил и не двигался вовсе, а Эрен вылизывал его шею, и расстёгивал пуговицы на рубашке, и рот ему раздирали крючья, блестящие, смертельные, привлекательные, и невозможно было им сопротивляться.
По светлой рубашке Ривая текло красное, остро пахнущее железом.
Эрен с трудом оторвался от его кожи, поднялся на ноги.
— Вставайте, — скомандовал он, и Ривай встал на ноги, механически, как шарнирная кукла. – Снимайте рубашку и ложитесь животом на стол.
Ткань с шорохом скользнула на пол, и Ривай лёг. Спина у него была сливочная, с тёмными черничными разводами, и Эрен тут же не удержался, провёл размашисто языком по линии позвонков.
Он не знал точно, что именно собирается сделать, но зачем-то сдёрнул с Ривая брюки и огладил ладонями крепкие бёдра и поджарые сочные ягодицы. В паху медленно тяжелело.
— Что мне с вами делать? – спросил он хрипло и провёл пальцами по тёмной ложбинке. Прикусил лопатку, чуть сильнее сжал зубы, и в рот снова брызнуло мокрым, горячо и солоно.
Ривай лежал, повернув голову набок, безучастный.
С ним можно было – что угодно, и Эрен легко шлёпнул его на пробу по ягодице, оставляя на коже красный след.
— Раздвигайте ноги, — велел он, и Ривай подчинился, и можно было, можно было ещё подумать о том, почему всё же не Петра, не Ханджи, но крючья тянули в разные стороны, и Эрен расстегнул собственные брюки, вытащил напряжённый член, размазал по головке выступившую смазку, охнул – вышло острее обычного, и толкнулся вперёд.
Должно было войти тяжело, но сон диктовал свои законы, и пошло туго, но хорошо, плотно и жарко, так жарко, что плевать стало на мысли. Эрен мял ладонями ягодицы Ривая, оставлял на них красные отметины, хватал зубами его загривок и трахал его, размашисто и быстро, как обычный пятнадцатилетний мальчишка, дорвавшийся до своего.
— Вам ведь не обязательно должно быть приятно? – прошептал он Риваю на ухо, запустил руку в его стрижку и сжал волосы, оттягивая их на себя.
Ривай выдохнул, черничные разводы заливали его спину, следы пальцев на коже складывались в один дивный узор, и это было красиво.
— Хорошо, — рыкнул Эрен, толкнулся так глубоко, как смог, и тут же кончил внутрь, задыхаясь.
И проснулся.
Настоящий Ривай скрипел замком, недовольный ранним утром, холодной камерой и жизнью в целом.
Настоящий Эрен не собирался рвать ему горло зубами.
— Форма титана – это только первый этап, — сказал Эрен, чтобы сказать хоть что-нибудь. Скинул с себя одеяло, как скидывал его неделю до того, не скрывая вставшего члена – потому что с чего бы, ему пятнадцать, это нормально, что у него стоит по утрам.
— Разумеется, только первая, сопляк, — проворчал Ривай почти добродушно. – Пошли отсюда, холодина здесь дьявольская.
Эрен кивнул, обулся, накинул на себя куртку и пошёл следом за ним.

По утрам он открывал для себя новый мир, и он был странным, и в этом мире были черничные сны, обаятельная рыжая лисица, гибкая сталь, и не было под рукой ни Армина, ни Микасы.
— Я буду жить и буду вас защищать, — сказал Эрен, когда они дошли до верхних этажей.
— Собираешься себя жалеть и приносить в жертву? – с интересом уточнил Ривай и приподнял брови. Он был в сапогах, в свободной рубашке, расстёгнутой на две пуговицы, и без привычных ремней, и Эрену хотелось потрогать кожу на его затылке, там, где ёжик волос густой и особенно короткий.
— Вовсе нет, — возразил Эрен и не стал трогать ничего.
В мире, в котором есть рыжая лисица, ему вряд ли светит что-нибудь, но крючья крепко вцепились в нёбо, язык и щёки, и всё внутри ныло.
— Всё будет хорошо, — мельком посмотрел на него Ривай. – Тебе не нужно никого защищать. Мы сами будем защищать тебя.
— А если что-нибудь случится, и вы не справитесь?
— Я справлюсь.
Эрен кивнул. В окно заглядывал кроваво-красный рассвет.
Всё будет хорошо.
В воздухе пахло близкой, холодной грозой, и всё будет хорошо, несмотря ни на что.
Он сможет их всех защитить. Обязательно сможет.
И свет затянуло дождливой серой пеленой, первой для этой зелёной осени.

@темы: фик, Shingeki no Kyojin

---

Снова сменил ник.

Дома в Киеве у нас с Кристал растет спатифиллум по имени Саймон. Ну как растет. Он каждый день отчаянно борется за жизнь и, вопреки нашему уходу, у него, кажется, еще есть шансы. Это тот самый случай когда, если пациент хочет жить - медицина бессильна, бгг.
И все-таки за Саймона мне тревожно. В последнюю нашу встречу он выглядел не очень.

Имя Саймону мы давали с любовью, оно знаковое, да и я в последнее время чувствую смутную необходимость сменить амплуа, как-то неловко знаете ли быть днежовиком и стыдливо ставить тексту рейтинг НЦ-17.
В общем, это я к чему.
Дженовик теперь  Саймон (который все еще дженовик), на случай если сегодня в вашем избранном оказался какой-то незнакомый вам чувак.

@темы: offline, online

---

ЗФБ 2

Пока не забыл перетащить.

Название: Другая победа
Автор: Дженовик
Бета: Кристал.
Размер: миди, 4278 слов
Пейринг/Персонажи: Мурасакибара Ацуши/Химуро Тацуя
Категория: слэш
Жанр: юмор, романс
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Тацуе в людях, вне зависимости от пола, всегда нравилась фактура и мощь. Мурасакибара Ацуши был выше его на полторы головы, тяжелее на тридцать килограмм, и совершенно невозможно было удержаться от соблазна.
Для голосования: #. WTF Kuroko no Basuke 2014 - работа "Другая победа"

— На сегодня всё, — объявила Араки-сан, когда Тацуя почувствовал — ещё пара километров и всё, он рухнет на мягкие уютные маты.
— Наконец-то, — выдохнул Кенске и рухнул на те самые маты. — Напомните, нахера я вообще начал играть в баскетбол?
— Потому что ты любишь баскетбол, придурок, — рявкнул подоспевший к нему Окамура и приземлился рядом. — Подвинься. У нас не тренер, а дьявол в женском обличье. Восхитительный дьявол, не могу не отдать ей должное, — добавил он мечтательным тоном.
Тацуя вытер мокрое лицо футболкой и тяжело выдохнул.
Кажется, поражение на зимнем кубке всерьёз задело профессиональную гордость Араки-сан. Она гоняла команду и раньше, но теперь делала это куда изощреннее, и, кажется, окончательно растеряла остатки терпения.
Даже Алекс в своё время была к Тацуе снисходительнее.
— Зовите Ацуши, – сказала Араки-сан и неожиданно села на маты тоже.
Окамура засопел и покраснел, Кенске нервно отодвинулся.
— Я за ним схожу, — вызвался Тацуя, застегнул тёплую мастерку и вышел из зала.
На улице было прохладно. Градусов десять, если не меньше, свежо и ветрено, и всё равно лучше, чем внутри, здесь даже дышалось легче, и усталость отступала на задний план.
Ацуши, как оказалось, ещё был на пробежке.
Он вышел пару часов назад, буркнув напоследок нечто невразумительное. С болью оглядел оставленную на скамейке запасных упаковку зефирок, накинул капюшон и тихо прикрыл за собой дверь спортзала.
А Тацуе почему-то всё равно всю тренировку казалось, что Ацуши дышит за его спиной.
Успел к этому привыкнуть.
Теперь нужно было привыкать к тому, что Ацуши тренируется отдельно.
Сегодня он бежал кросс. Пятнадцать километров, и ни стометровкой меньше.
Выглядел Ацуши так, будто ни усталость, ни указания тренера, ни Тацуя не смогут отвлечь его от дистанции.
Тацуя прикинул собственные силы, тяжело вздохнул. Тело не хотело новых нагрузок, ноги не желали работать, хотелось к матам, широким и плотным. На матах можно было лечь, можно было не вставать с них никогда, или, по крайней мере, ещё минут пятнадцать, до того как Араки-сан не закончит передышку, не скорректирует график тренировок и не выгонит их из спортзала, потому что пора принимать душ, закрывать раздевалку и вообще, не у всех в этой команде, чёртовы мальчишки, отсутствует личная жизнь.
Окамура, помнится, впервые услышав эту фразу от Араки-сан, едва не разрыдался.
Мимо Тацуи пробежал неотвратимый и неутомимый Ацуши, забавно сопя. Тацуя тряхнул чёлкой, закатил глаза и всё же побежал следом, чувствуя, как гудят натруженные ноги.
— Араки-сан сказала заканчивать на сегодня, — сказал он, догнав Ацуши.
— Ещё пятнадцать минут, — коротко ответил тот.
— Я тогда с тобой, ладно?
Ацуши бросил на него быстрый взгляд и кивнул.
Тацуя отстал на несколько метров и пристроился сзади.
Через пару минут он почувствовал, что ноги гудят уже гораздо меньше, а в голове стало легко и пусто. Думать не хотелось.
Солнце медленно катилось к западу, красное, сочное и холодное. Ацуши бежал впереди, здоровенный, мощный. Он вламывался в пространство всем своим корпусом, с горячим тяжёлым дыханием и громким скрипом кроссовок.
Ацуши было много, Ацуши был большой. Ацуши был – надёжный и крепкий, а в последнее время ещё и упрямый. Ацуши не понравилось проигрывать, и он не собирался повторять своё поражение. Даже упаковку зефирок оставил на скамейке запасных, а большую жертву с его стороны сложно представить.
Тацуе не нравилось проигрывать тоже, но его детство прошло рядом с баскетболом, Тайгой, и баскетболом с Тайгой.
К этому невозможно привыкнуть, каждый проигрыш – удар гордости, вызов мастерству, и есть только один путь к тому, чтобы научиться с этим жить.
Побеждать.
Тацуя это усвоил с детства и не забывал никогда, а вот Ацуши некому было учить, Ацуши играл с поколением чудес.
Ацуши не знал поражений.
Впрочем, сейчас он, кажется, всё решил для себя сам.
Пробежку они закончили ровно через пятнадцать минут.
Ацуши перешёл на медленный шаг, а Тацуя понял, что ещё сотня метров, и он даже не дождётся матов – просто рухнет у обочины и будет лежать, глядя в расчерченное лиловым и серым небо.
Скамейка подвернулась очень кстати.
— Пойдём, — с укоризной сказал Ацуши прямо над головой Тацуи, стоило тому устроиться поудобнее. – Замёрзнем же.
— Не могу встать, — признался Тацуя честно. Небо у солнечного яблока было красным, а потом сочный винный оттенок смазывался, холодел. На востоке уже стемнело, и пора было идти домой, конечно, но настроение подбивало сейчас совсем на другое. — На ручки возьмёшь?
— Муро-чин, ты капризничаешь, — сказал Ацуши с укоризной. Тацуя пожал плечами и улыбнулся.
Ацуши принялся угрожающе наклоняться.
— Ты чего? — забеспокоился Тацуя.
— На ручки беру, — ответил Ацуши мстительно, и в следующую секунду Тацуя почувствовал, как его отрывают от скамейки.
— Я имел в виду не совсем это, — сказал он недовольно Ацуши в спину, повиснув на его плече.
— Уж как умею, — ответил тот и шлёпнул Тацую по заднице.
— Ты меня и в зал так же понесёшь?
— Ну, раз уж Муро-чин меня об этом попросил.
Тацуя попытался пнуть его коленом по рёбрам и промахнулся.
— Не дёргайся, — покровительственно велел Ацуши и пошёл в сторону спортзала.
Тацуя, извернувшись, отвесил ему профилактический подзатыльник и расслабился. Дёргаться ему было лень, к тому же плечо Ацуши оказалось удобным.
Они так и ввалились в спортзал – Мурасакибара Ацуши с ценным грузом и Химуро Тацуя в роли этого самого груза.
— Присоединяйтесь, ребят, — позвала Араки-сан.
Тацуя вздохнул, извернулся и спрыгнул на пол.
— Что там? – спросил он.
Ацуши привычно дышал ему в затылок.
— Обсуждаем новую программу тренировок.
— Что-то интересное?
— О, — улыбнулась Араки-сан, — будет жарко.

И было жарко.
— Она нас добьёт, — пожаловался Кенске в раздевалке, натянув на голову полотенце.
Тацуя промолчал, экономя дыхание. Ему было жарко, и душно, и не хватало дыхания, и почему-то внутри всё вибрировало от восторга.
Араки-сан гоняла их по новой программе неделю, и с каждым днём нагрузки становились всё сильнее, тренировки — дольше, хотя куда уж, и самое главное, Ацуши тоже принимал участие.
— Он работает, — сказала одобрительно Араки-сан пару дней назад, внимательно глядя на площадку, — мне это нравится.
— Жутковато выглядит, — сказал Тацуя честно.
Он в игре не участвовал – сидел на скамейке запасных и наблюдал.
Ацуши обошёл Кенске, сбив его с ног, мощно оттолкнулся от пола и забил мяч в кольцо, едва не сломав последнее.
Кенске потряс головой, совершенно оглушённый, и тяжело поднялся с пола.
— Все молодцы, — довольно хлопнула в ладоши Араки-сан.
А Химуро почувствовал, как по позвоночнику бегут мурашки. Ацуши менялся. С каждым днём — менялся. После зимнего кубка в нём проснулся совсем иного рода голод, и его можно было утолить только новой игрой.
— Я больше не выдержу, — картинно простонал Кенске.
Ацуши молча снял с себя форму и ушёл в душ.
— Он меня игнорирует.
— Неправда, — отозвался Тацуя машинально.
Он вытер футболкой шею – потому что жарко же, и в самом деле жарко; стащил с себя боксёры и пошёл в душ тоже, прихватив с собой полотенце.
Кенске всё равно ещё минут двадцать будет валяться на лавке, прежде чем соизволит подняться на ноги, Окамура же будет сидеть возле Араки-сан и тяжело вздыхать над её плечом, с грустью разглядывая таблицы и графики. А Лю Вей уже успел переодеться и уйти домой.
В душе не было никого кроме Ацуши.
Тацуя вошёл и тихо прикрыл за собой дверь.
Здесь было ещё жарче, чем в раздевалке. В одной из дальних кабинок шумела вода.
Тацуя улыбнулся и пошёл к ней.
— Ты игнорируешь команду, Ацуши, — сказал он, заглядывая за перегородку.
И у него тут же привычно перехватило дыхание.
— Уйди, Муро-чин, — непривычно хрипло попросил Ацуши.
Тацуя кивнул, отвернулся и открыл воду в своей кабинке.
Перед глазами стояла совершенно неприличная картинка.
Тацуе приходилось видеть Ацуши без одежды, и всё же всякий раз был для него откровением.
Ацуши был воплощённой мощью – не как Тайга, развитый хоть и пропорционально, и не по годам, но всё же с откровенно мальчишеским лицом и разворотом плеч.
У Ацуши мальчишеским был только голос и, пожалуй, характер. Всё в нём завораживало Тацую – от широкой спины и больших ладоней до крепких поджарых ягодиц.
Хотелось прикоснуться, убедиться, что и в самом деле можно в шестнадцать лет выглядеть – так.
А ещё хотелось выяснить, действительно ли Ацуши такой ребёнок, каким кажется.
Сегодня вот выяснил. Оказалось, что нет.
Потому что дети не дрочат в душе, тяжело опираясь на одну из стен кабинки.
Ацуши стоял раздвинув ноги, большим пальцем он поглаживал крупную блестящую головку и двигал рукой размашисто, резко, касаясь запотевшего кафеля затылком, и эту картинку Тацуя никак не мог выгнать из своей головы.
Всё то время, что он стоял под струёй воды, ему казалось, что слышится из соседней кабинки неглубокое частое дыхание человека, который близок к оргазму. И всё время хотелось зайти внутрь, накрыть ладонь Ацуши своей, почувствовать знакомую тяжесть в ладони. Или даже слизнуть с головки сочный красный цвет.
Надолго Тацуи в любом случае не хватило. Из душа он сбежал через пять минут, торопливо обтёрся, натянул школьную форму, отряхнул ещё мокрые волосы и выскочил из раздевалки как ошпаренный.
Не то чтобы Тацуе было неловко за собственные желания перед самим собой.
Но перед Ацуши будет неловко точно.

— Пойдём в школу вместе? – предложил Ацуши следующим утром, облизывая леденец. Он стоял возле дома Тацуи, огромный, неповоротливый как медведь в своей школьной форме.
Неловко не было. Было яркое и обжигающее желание заменить леденец собой, трахнуть Ацуши в рот – пальцами, указательным и средним, и чтобы он так же скользил по ним языком, как сейчас по сладкой липкой поверхности. Старательно.
Хотелось затащить Ацуши в дом, вытряхнуть его из мешковатой школьной формы, потрогать пресс и спину, укусить чуть выступающую лопатку, обвести тем самым леденцом позвонки, вылизать как следует его кожу и смять ладонями крепкие ягодицы.
— Так пойдём? – повторил Ацуши, вынимая изо рта леденец.
Неловко всё ещё не было.
На полностью вставший член неприятно давила ширинка от брюк.
— Пойдём, — кивнул Тацуя и улыбнулся.

Не то чтобы теперь у него начались проблемы.
Проблемы начались у него гораздо раньше, когда он познакомился с Мурасакибарой Ацуши.
Тацуя всегда легко шёл на контакт с людьми, но с Ацуши вышло как-то особенно легко. Он почему-то сразу ему понравился – огромный, умилительный увалень с грудным голосом и пакетом конфет. От него вечно пахло чем-то вкусным, обычно шоколадом или простым сливочным мороженным, а иногда вишней или клубникой. Тацуя мог бы проводить с ним время даже в полной тишине, просто слушая глубокое ровное дыхание и наслаждаясь запахом, но Ацуши, помимо прочего, мог ещё и говорить.
— Мне не нравятся люди, которые любят баскетбол, — сказал он при первой же встрече и высокомерно вздёрнул нос, совсем как Тайга, совсем как вспыльчивый мальчишка, и Тацуя тут же почувствовал знакомый вызов.
Не так уж сложно понравиться Мурасакибаре Ацуши, если умеешь готовить, а главное ¬— любишь. Тацуя умел и любил, а значит, был с самого начала был обречён на симпатию.
— Муро-чин славный парень, — вынес Ацуши вердикт уже через три недели, и Тацуя почувствовал, как внутри него растёт и ширится чувство, которому он никак не мог отыскать разумного объяснения.
Ему нравилось играть в команде Йосен, нравилось быть её частью, а ещё ему безумно нравилось готовить для Мурасакибары Ацуши. Даже будущая встреча с Сейрин отступала в первое время на задний план.
Тацуя был счастлив.
И сейчас, как ни удивительно, всё осталось по-прежнему.
Да, он проиграл Тайге, но это не первый проигрыш, и не последний, а дальше будет победа, обязательно будет, потому что так оно и бывает, просто нужно работать и двигаться дальше. Чем сильнее гоняла их Араки-сан, тем сильнее становилась уверенность – в следующий раз победа будет за ними.
И их с Ацуши связка становилась день ото дня всё крепче. То, что теперь в отношения придётся вписывать, помимо прочего, ещё и грязные фантазии, для Тацуи особенно ничего не меняло.
Ему в людях, вне зависимости от пола, всегда нравилась фактура и мощь. За это он любил наблюдать за игрой Алекс, за её движениями и мимикой. Алекс была размашистой, лёгкой в жизни, и в то же время становилась невероятно тяжёлой и давящей во время игры.
Именно от этого контраста Тацуя когда-то потерял голову напрочь.
И вот теперь потерял её снова. Потому что Мурасакибара Ацуши был выше его на полторы головы, тяжелее на тридцать килограмм, и совершенно невозможно было удержаться от соблазна.
Но можно было держать соблазн под контролем.
И Тацуя собирался сделать для этого всё. Потому что ему и в самом деле нравился Мурасакибара Ацуши, и он совершенно не собирался его терять по такой дурацкой причине.

— Муро-чин, ты куда? – спросил Ацуши.
— В столовую, — ответил Тацуя машинально.
— Я с тобой.
Тацуя пожал плечами как можно более безразлично. Он старался держаться на хотя бы минимальном расстоянии вот уже несколько дней, а получалось всё равно только вплотную.
Ацуши так привык, да и сам он привык, что Ацуши – рядом, и не так просто изменить уже сложившийся порядок вещей, если нет весомой причины.
Хочу тебя трахнуть – причина не то чтобы не весомая, но не самая удобная для свободного употребления.
А другой у него не находилось.
Потому что ему не хотелось держаться от Ацуши подальше. Напротив, хотелось быть чем дальше, тем ближе. Идти в столовую плечо в плечо, касаться Ацуши чаще, слушать его дыхание, держать внимание.
Столовая была в этом смысле ещё вполне приличным вариантом.
Куда хуже дела обстояли с тренировками.
Ацуши всегда был аккуратен и бережен в таких вещах, как растяжка, и Тацуе и раньше было приятно работать с ним в паре, но теперь ладонь Ацуши на спине Тацуи, или на его шее, или на заднице – обжигала.
Тацуя дрочил в душе после тренировок, дрочил дома, и сам себе казался четырнадцатилетним мальчишкой, и остановиться тоже не мог.
А ещё Ацуши приходил время от времени к нему в гости, и просто невозможно было удержаться от желания слизать с верхней губы Ацуши шоколадную крошку.
Тацуя удерживался, затыкая себе рот чем-нибудь другим.
Всё это было проблемой, пусть не такой большой и в общем-то вполне решаемой, решил он же тогда для себя, что Алекс – тренер и друг, а не любимая женщина, а сейчас он стал старше, гораздо разумнее, взрослее, он может справиться с собственными гормонами.
Когда Ацуши стаскивал с себя футболку во время тренировок и принимался разминать спину, Тацуе оставалось только закрывать глаза и констатировать факт. Ему семнадцать, и, кажется, его гормоны наконец вышли из-под контроля.

— Муро-чин, ты в душ собираешься? – недовольно спросил Ацуши.
— Ага, — меланхолично отозвался Тацуя. Он уже целую неделю старательно держал себя в руках – во всех непристойных смыслах.
Мышцы после тренировки приятно ныли, лежать на лавке было приятно. И гораздо продуктивнее, чем идти в душ с голым Ацуши. С голым Ацуши, который склонился над ним с требовательным выражением лица и от которого пахло сейчас не шоколадом и вишней, а потом. Все, кроме них, давно уже успели уйти из раздевалки. Всё же в раздельных тренировках есть свои минусы.
Тацуя застонал и прикрыл глаза.
— Тебе плохо?
— Нет, мне отлично, — ответил он обречённым тоном. – Пошли в душ.
Ацуши протянул руку, вздёрнул его на ноги и отвернулся.
Тацуя скинул с себя одежду и тоже пошёл следом.
Ацуши управлялся со своим телом с удивительной лёгкостью, наблюдать за ним было одно удовольствие.
Тацуя даже засмотрелся в какой-то момент, замечтался и зачем-то зашёл с ним в одну кабинку. Ацуши удивлённо приподнял брови, но ничего не сказал, только буркнул:
— Ну хоть спину тогда вымыть помоги.
И развернулся.
Тацуя растерянно включил воду и принялся намыливать мочалку, совершенно заворожённый. Он и в самом деле целую неделю старался смотреть на Ацуши как можно реже, а теперь вот никак не мог отвернуться.
— Не спи, Муро-чин, – поторопил Ацуши, когда Тацуя вместо того, чтобы приступить к делу, мягко очертил пальцами его поясницу. Отличный способ держать соблазн под контролем, ничего не скажешь.
Тацуя кивнул, забыв, что Ацуши его сейчас не видит, и принялся таки за дело. Он не раз и не два делал Ацуши массаж, но это было до того, как он понял, что на Ацуши у него стоит, да и проделывать нечто подобное в душе ему пока не приходилось.
Тацуя начал с плеч и шеи, затем постепенно спустился ниже. Очнулся, когда понял, что намыливает уже давно не спину, и Ацуши до сих его не одёрнул.
Кожа на ягодицах была гладкой, нежной, и Тацуя периодически касался её пальцами, ощущая, как в паху всё медленно тяжелеет. Будет очень неловко, если Ацуши сейчас развернётся к нему лицом и увидит его стояк.
Но Ацуши не оборачивался.
И Тацуя осмелел – сперва осторожно погладил спину Ацуши свободной рукой, чувствуя тепло и лёгкую дрожь, а потом спустил её еще ниже.
Ацуши заметно вздрогнул от его прикосновения.
— Муро-чин, что ты делаешь? – спросил он, и Тацуя вспомнил, как таким же хриплым голосом Ацуши неделю назад просил его отвернуться.
— Ну, тебе нравится же, — ответил Тацуя.
Потому что если бы не нравилось, у Ацуши вполне хватило бы сил размазать его здесь же, по стенке душевой кабинки, за откровенно непристойное поведение.
Но он этого не сделал.
Значит не так уж против, так ведь?
Ацуши оглянулся на него, и Тацуя как никогда остро ощутил их разницу в росте.
— Нравится, — признал Ацуши всё тем же хриплым голосом и повернулся к Тацуе целиком.
К бедру Тацуи прижался его стояк. Член у Ацуши был крупный, горячий и тёмный.
Тацуя протянул руку и отодвинул кожицу с головки.
Ацуши над его головой жарко выдохнул.
И Тацуя решился.
Толкнул Ацуши к стенке, чтобы вода на них не попадала, встал на колени, погладил его бёдра, с лёгким влажным пушком на внутренней части, и взял в рот.
Сперва лизнул на пробу упругую красную головку, почувствовал, как на языке разливается солоноватый привкус, обхватил губами ствол и принялся медленно вбирать его в себя.
Ацуши застонал, тихо, но Тацуя услышал и решил больше не отвлекаться.
Смял яички, пощекотал кожу возле ануса, пока не проникая.
— Муро-чин, куда ты лезешь? – с трудом спросил Ацуши, и Тацуя почувствовал хватку на своих волосах.
Промычал что-то, напоминая, что у него сейчас не самое удобное время для разговора, и начал ритмично и плавно двигать головой, заглатывая член Ацуши наполовину. Плоть во рту слабо пульсировала, гладкая головка касалась нёба, а Тацуя медленно скользил языком по стволу, припомнив, что ему нравилось, когда девчонки делали именно так.
У него самого член стоял накрепко, хотелось подрочить себе, но руки были полностью заняты Ацуши, его задницей, его бёдрами, его кожей, и оторваться от них не было никакой возможности.
А через пару минут Тацуя почувствовал, как пульсация становится сильнее.
— Отодвинься, — сказал Ацуши сдавленно, и вместо того чтобы отпустить волосы, натянул рот Тацуи так глубоко, как смог.
Из глаз брызнули слёзы – рефлекс, а мышцы ануса под пальцами начали судорожно сокращаться, и Тацуя тут же скользнул внутрь, неглубоко, всего на одну фалангу. Для остроты ощущений. Во рту тут же стало солоно и пряно, а Ацуши наконец застонал по-настоящему.
Лицо у него было невероятное.
Через несколько секунд хватка на волосах пропала.
Тацуя сглотнул, вытащил пальцы, а потом медленно и плавно отодвинулся.
— Какой ты противоречивый, — сказал он, вытирая скользкие губы.
— Прости, — с трудом выговорил Ацуши. – Машинально.
Тацуя кивнул и вышел в отдельную кабинку. Для разрядки ему хватило пары движений.
Он, конечно, предпочёл бы, чтобы ему помог Ацуши, но не стоило требовать многого от первого же раза.
В конце концов, из них двоих именно у Тацуи было дурное воображение и не менее дурные желания.
Он быстро обмылся, пока Ацуши не пришёл в себя, и выскользнул в раздевалку.

Домой Тацуя шел в растерянности. Он целую неделю обходил Ацуши стороной — выходит, только для того, чтобы в итоге сдаться таким нелепым образом?
С другой стороны, не похоже, чтобы сам Ацуши был против. В душевой кабинке он выглядел так, будто он как раз таки очень даже за.
К тому же, Тацуя отлично помнил его выражение лица и глаз. Ацуши понравилось всё, что произошло между ними, а если ему оно понравилось тоже, тогда к чему себя ограничивать?
Квартира, как обычно, встретила его тишиной.
Тацуя захлопнул за собой дверь, кинул ключи на тумбочку и выдохнул. Обо всём этом он вполне может подумать завтра, когда увидит Ацуши и заглянет ему в глаза ещё разок. Тогда можно будет принять решение, а пока лучше просто приготовить себе ужин, сделать, хотя бы частично, домашнюю работу и лечь спать.
Он устал за сегодняшний день, и вовсе не из-за зверских тренировок.

Вырубился Тацуя около полуночи. Включил музыку в наушниках, закинул руки за голову и погрузился в странную полудрёму на час или на два.
Проснулся он в тишине – видимо, плейлист уже успел закончиться – от странных звуков.
Как будто кто-то бросал в окно мелкие камешки.
Выглянул на улицу и вдруг понял, что видит знакомую фигуру возле дома. Фигура выглядела какой-то несчастной, согбенной и унылой.
Тацуя вздохнул.
Снял наушники и вышел на улицу — звать фигуру на чай с блинчиками.
И, если повезет, на что-нибудь ещё.

— Привет, — буркнул Ацуши, когда Тацуя закрыл за ним дверь.
До этого он упорно молчал, и лицо его прикрывали волосы.
— Держи, — кинул Тацуя резинку. Ацуши поймал её на автомате, кивнул, поставил на пол пакет с какой-то очередной вкуснятиной и завязал волосы в хвост.
— И что теперь?
— Будем пить чай, видимо. И разговаривать, — пожал плечами Тацуя. Снял с себя ветровку, повесил её на крючок и остался в футболке и домашних брюках.
— Муро-чин мне отсосал, — сказал неожиданно Ацуши громко и, снова – совершенно несчастно.
— Об этом не обязательно так орать.
— Проверяю, как звучит.
Тацуя разулся и пошёл на кухню – ставить чайник, он же обещал чай гостю, значит, будет чай.
В прихожей шуршал целлофан, и Ацуши тоже шуршал – видимо, раздевался.
— У тебя дома кто-нибудь есть? – уточнил он, заходя на кухню.
Тацуя покачал головой. Отец в последнее время совершенно помешался на работе, а мать… ну, мать – отдельная история. В любом случае, он был один.
— Тебе не одиноко?
— Прямо сейчас у меня есть ты, — улыбнулся Тацуя, включая газ.
И почувствовал присутствие за спиной. Это его в Ацуши восхищало тоже – он мог быть огромным, и всё же при желании двигаться абсолютно бесшумно.
— А я у тебя есть? – спросил Ацуши тихо, обжигая шею дыханием. По спине побежали мурашки.
— Тебе виднее, — осторожно ответил Тацуя, поворачиваясь лицом и отодвигаясь от зажжённой конфорки.
Теперь ему уже не нужно было заглядывать Ацуши в глаза, и решение принимать тоже было не нужно. Его, кажется, уже успели принять за него.
Потому что в глазах и голосе Ацуши был – голод. Похожий на жажду победы, но куда горячее.
И кое-кому этот голод прямо сейчас предстояло утолить.
— Я у тебя есть, — твёрдо сказал Ацуши и наклонился ниже. Теперь его лицо было на одном уровне с Тацуей.
А ещё Тацуя вспомнил, что так и не успел сделать в прошлый раз – поцеловать. Совершенно упустил из виду.
Тацуя поднял руку и коснулся указательным пальцем нижней губы Ацуши, провёл по ней.
Ацуши послушно открыл рот, и Тацуя придвинулся ближе, ощущая подушечкой пальца гладкое, влажное, и не выдержал – дёрнулся вперёд.
Укусил Ацуши за нижнюю губу и тут же скользнул языком ему в рот, провоцируя. Почувствовал тяжёлую ладонь у себя на затылке и жаркий хищный ответ.
— Ты собираешься меня сожрать? – спросил он невнятно, на секунду прерывая поцелуй, и тут же застонал, когда Ацуши голодно и больно впился зубами ему в плечо.
— Может быть.
Неожиданно Тацуя почувствовал, как его подхватывают под задницу, приподнимают и несут, впрочем, недалеко.
— На столе? – уточнил он хрипло.
Ацуши вместо ответа стащил с него футболку.
— Светлые, — заметил он удовлетворённо, Тацуя уже хотел уточнить, у кого тут больше нереализованных желаний, в конце концов, и понял, что упустил момент – Ацуши сдавил один сосок, больно прикусил другой, и это должно быть остудить, но почему-то ещё больше возбуждало.
— А вот теперь покраснели, — прошептал Ацуши, зализывая укус.
Момент, когда с Тацуи сняли брюки вместе с трусами, остался незамеченным. Просто вот он пятками прижимает к себе поясницу Ацуши, а вот он уже, голышом, сидит на собственном кухонном столе, разведя ноги в разные стороны, и это стыдно, ужасно стыдно и так же ужасно возбуждает, и Ацуши неожиданно берёт у него в рот. Почти целиком, и это так хорошо, и Тацуя мечется, не зная, чего ему хочется больше – то ли натянуть рот Ацуши поглубже, то ли чтобы тот вылизал как следует головку, как один из своих долбаных леденцов.
Тацуя просто молча стонет и отдает инициативу Ацуши в руки. Пусть сделает ему хорошо.
Момент, когда вокруг снова шуршат какие-то пакетики, он упускает тоже, Тацуе совсем не до пакетиков, он хочет кончить, но Ацуши сжимает основание члена и не даёт.
А потом Тацуя чувствует, как его заднего прохода касаются скользкие пальцы. Он почти раскрытый там, расслабленный, и он совсем не против, это даже приятно, а потом Ацуши касается чего-то такого, что становится не просто приятно, и Тацуя кричит, в конце концов, должны же быть какие-то плюсы проживания в частном доме, и это один из них.
— Я хочу кончить, — говорит он, и Ацуши молча отпускает его член и вынимает пальцы.
— Ацуши, — просит Тацуя. – Пожалуйста, Ацуши.
Он готов выть сейчас, и если Ацуши не даст ему кончить, он в конце концов возьмёт своё сам.
— Сейчас, — тихо отвечает Ацуши. Вокруг снова шуршат какие-то упаковки – должно быть, презерватив. Ацуши подхватывает Тацую под колени и заворачивает его так, что задница оказывается гораздо выше головы, и это неудобно и даже больно, но и чёрт с ним. А потом Тацуя наконец чувствует проникновение, только это, чёрт его дери, совсем не то, чего ему бы хотелось. Он открывает глаза, неведомо когда закрытые, и видит, что Мурасакибара Ацуши, сукин сын с извращенной фантазией, с довольным видом суёт в него здоровенный вишнёвый леденец.
Тацуя почти успевает открыть рот и заорать что-нибудь, но леденец из него тут же выскальзывает, а сам Ацуши наклоняется и принимается вылизывать его задний проход, проникая языком внутрь, и смотрит на Тацую так, как будто и в самом деле собирается его сожрать.
— Чёрт, — жалобно говорит Тацуя, и Ацуши, наконец, берёт его член в ладонь.
Тацуя кончает в пару движений, и вокруг него чёрное, ему хорошо и сзади, и спереди, и хочется быть так гораздо дольше.
Голышом, на кухонном столе, липким внутри и со спермой на животе.
Видимо, в таком положении всё же есть свои плюсы.

— Всегда мечтал это сделать, — самодовольно сказал Ацуши через несколько минут.
— Трахнуть меня леденцом? – уточнил Тацуя задумчиво.
— Вроде того.
— Да ты извращенец, Ацуши.
— Главное, что Муро-чину всё понравилось, — улыбнулся Ацуши и лизнул его нижнюю губу.
— Муро-чину понравилось, — согласился Тацуя.
Ацуши понравилось тоже, судя по мокрому пятну на брюках.
Неплохо бы, конечно, подумать что со всем этим делать и как решать проблему, и есть ли она, эта проблема, но Тацуе было откровенно лень думать прямо сейчас.
Ацуши повернулся к нему спиной и наклонился, видимо, поднимать шуршащие обёртки.
Тацуя почувствовал, как у него снова начинает вставать.
В следующий раз вопрос ведущего и ведомого явно придётся раскидывать заново, каждый раз.
— Ацуши, — позвал Тацуя. – Пообещай, что на тренировках это никак не скажется.
Тот поднялся, неожиданно посерьёзневший.
— Не скажется, — пообещал он. – И у тебя снова стоит, Муро-чин.
Тацуя хмыкнул и соскочил со стола, чувствуя, как неприятно тянет и саднит в заднем проходе.
— Тогда давай поговорим об этом завтра, — подбирая свои джинсы и футболку.
В конце концов, ночь длинная, времени ещё много.
А победы должны быть не только в баскетболе.


Название: Рука, которая кормит
Автор: Дженовик
Бета: Аурум
Пейринг/Персонажи: Мурасакибара Ацуши, Химуро Тацуя
Категория: преслеш
Размер: 1585 слов
Жанр: романс, юмор
Рейтинг: G

— Он мне не нравится, — поморщился Ацуши, глядя на Химуро.
— Тебе никто не нравится, — вздохнула тренер и поморщилась тоже. Ацуши её побаивался, если честно, в ней временами было заметно отчётливое желание стукнуть его своим здоровенным мечом, а рука у тренера была тяжёлой, почти как у Ака-чина. По крайней мере, если верить остальной части команды и внушительным багровым разводам на их ногах, руках и рёбрах.
Ацуши на всякий случай откусил от мороженого ещё кусок и снова уставился на Химуро.
С тренером было сложно спорить, в команде Ацуши и правда никто не нравился, но некоторые не нравились ему особенно, и Химуро Тацуя был как раз в их числе.
Химуро Тацуя, который как раз в этот момент пролетел мимо и забил в кольцо мощнейший данк.
Ацуши глянул на своё мороженое и откусил сразу половину. Его невыносимым образом раздражала любовь к баскетболу, которой Химуро Тацуя был тяжело болен с самого детства, раздражала его ужасающая концентрация на мяче, раздражали данки, которые Химуро Тацуя забивал с таким видом, будто не могло быть для него ничего важнее. Только мороженое и спасало.
Поэтому Ацуши с оскорблённым видом сосредоточился на мороженом. Мороженое, по крайней мере, было у него в руках.
Мороженое не бегало по полю в форме Йосен и не улыбалось команде так, будто они были знакомы вечность, а может, и больше.
Хотя на самом деле — не больше трёх дней.
В любом случае, Химуро Тацуя не нравился Ацуши, и он не собирался ничего с этим делать, даже если в дело вмешается боккен.

Тренер выдерживала паузу ровно неделю, прежде чем боккен в дело всё же вмешался.
— Иди и поговори с ним, — угрожающе сказала она.
— Не пойду, — смело пробормотал Ацуши, — Пусть сам идёт.
Тренер была маленькой, компактной и чёрной. Тренер была меньше него вдвое, но Ака-чин, например, тоже был. Ацуши отлично помнил, что ему это никак не мешало.
Тренер посмотрела на него с лёгким хищным прищуром и вдруг улыбнулась.
Ацуши отчего-то вздрогнул.
— Ладно, — кивнула тренер. — Он подойдёт. И только попробуй снова заткнуть себе рот чипсами.
Меч в её руках блеснул сталью. Ацуши моргнул и поторопился решить, что ему показалось.

Химуро Тацуя и в самом деле подошёл сам. Через неделю. Ацуши, если честно, ждал его гораздо раньше и даже заранее запасся шоколадными батончиками, которые ему, в общем-то, не особенно и нравились, но отлично затыкали рот.
У батончиков был отвратный приторный вкус, но Ацуши всё равно смог их растянуть только на четыре дня — даже плохие сладости дольше у него не залёживались.
Химуро Тацуя пришёл на седьмой. День, разумеется, не батончик. От самих батончиков к тому моменту остались только грязные обёртки в раздевалке и много неприятных воспоминаний.
Не то чтобы они не виделись на тренировках, но Ацуши никогда не участвовал в них особенно активно, скорее, предпочитал смотреть со стороны, вместе с упаковкой сухариков, пакетиком чипсов и чем-нибудь еще. Поэтому и с Химуро Тацуей он особенно не пересекался. В раздевалке, разве что, но там Ацуши предпочитал на Химуро Тацую не смотреть. По крайней мере, не очень часто.
И после стольких трудов — вот.
— Здравствуй, Ацуши, — сказал Химуро Тацуя, стоя к Ацуши близко-близко и глядя на него с мягкой улыбкой. Родинка у глаза Химуро выглядела аппетитной шоколадной крошкой в белых сливках. Ацуши сглотнул и немедленно принялся рыться в сумке в поисках хоть чего-нибудь съестного.
Химуро Тацуя вздохнул и подошёл ещё ближе, засунув руки в карманы.
— Тренер очень просила меня сделать так, чтобы мы с тобой сработались, — заметил он, глядя куда-то в сторону. – Я, если честно, тоже этого хочу. Мне нравится твоя игра.
Ацуши судорожно кивнул. Шоколадная крошка приближалась к нему медленно и неотвратимо, а любимое мороженое в сумке отказывалось находиться.
— В общем, вот, — неожиданно сказал Химуро Тацуя и остановился. Ацуши нервно глянул в его сторону и вдруг увидел в протянутой ладони мороженое. То самое. Мятное, с чудесным свежим оттенком и тающим на языке привкусом.
И вот тогда-то Ацуши понял, что, кажется, у него появились проблемы. У него — это не у Ацуши, разумеется, о нет.
Проблемы начались у Химуро Тацуи.

— Отодвинься от него! — рыкнула тренер, пока Ацуши таскал у Химуро сладкие лимонные дольки. Их Муро-чин готовил просто божественно.
— Зачем? — обиженно спросил Ацуши. — Сами же хотели, чтобы мы поладили.
Тренер посмотрела на него с досадой.
— Я имела в виду другое.
— А по-моему, это весело, — рассмеялся Муро-чин и сунул в рот Ацуши ещё одну дольку. Ацуши аккуратно взял её губами и неудержимо потёрся подбородком о макушку Муро-чина.
С Муро-чином ему было хорошо.
Мороженое случилось с ними обоими всего пару дней назад, но за эту пару дней Ацуши уже успел выяснить несколько вещей. Во-первых, Муро-чин чудесно готовит. Во-вторых, то, что он готовит, чудесный Муро-чин совсем не ест. Уже за это можно было простить Муро-чину и его любовь к баскетболу, и его данки, и даже памятное кольцо на цепочке можно было простить.
Собственно, Ацуши и простил. Он, в общем, уже после мороженого всё простил, Ацуши никогда не был ни мстительным, ни злопамятным, и уж точно Ацуши не мог быть мстительным и злопамятным с человеком, который его кормит. Особенно если кормит любимым мороженым.
— Ты его балуешь, — вздохнула тренер.
Ацуши глянул на неё сердито и потёрся о макушку Муро-чина активнее. Он был вовсе не против, чтобы его баловали. Напротив, Ацуши полагал, что балуют его недостаточно. Хорошо, что теперь в команде есть Муро-чин, который обязательно это исправит.
— Что в этом плохого? — спросил Химуро, и Ацуши почувствовал в голосе улыбку. И от избытка чувств укусил его за ухо.
— Я несъедобный, Ацуши, — рассмеялся Химуро, отодвинул Ацуши от себя и протянул ему ещё одну лимонную дольку.
Кажется, примерно тогда о том, что у Муро-чина есть проблемы, начала догадываться вся команда.

— Да отлепите их друг от друга! — рявкнула тренер. Ацуши демонстративно закинул руку Муро-чину на шею и едва удержался от того, чтобы показать тренеру язык. Всё же угроза кары боккеном оставалась в силе. То, что Ацуши им никто еще не приложил, Муро-чин объяснял проявлением материнского инстинкта. Ацуши насчёт этого справедливо сомневался — всё же двухметровые дети с повадками тюленей людей умиляют редко.
— Меня ты умиляешь, — серьёзно ответил тогда Муро-чин. — Даже тюленем.
И Ацуши растаял. Как то самое мятное мороженое с шоколадной крошкой.
— Да пусть лучше висит на Химуро, чем на мне! – проорал Кенске с другого конца поля.
— Подожди секундочку, — попросил Ацуши и всё же отлепился. Поднял ближайший мяч, подкинул его на ладони и швырнул. Даже не стал следить за полётом — судя по короткому отчаянному воплю и громкому смеху — попал он куда надо.
— Ведите себя прилично! — прорычала тренер и треснула мечом по стене со странным гулким звуком.
— Ведём, — улыбнулся Химуро. Ацуши на всякий случай заулыбался тоже.

Им с Химуро Тацуей и впрямь было вдвоём хорошо. Муро-чин с удовольствием терпел его лень, обожал его кормить, а ещё Ацуши любил помолчать, и Химуро любил помолчать тоже.
А молчать вдвоём им было не только хорошо, но и вкусно.
— Ты до боли напоминаешь мне кое-кого, — неожиданно сказал Химуро, когда Ацуши в очередной раз пришёл к нему в гости. Ввалился без предупреждения, если точнее, но кого волнуют такие мелочи?
Ацуши поднял голову и внимательно посмотрел на Химуро. Наверняка весь рот у него был в соусе, и это было, несомненно, категорически неудобно, но Муро-чин выглядел достаточно умилённым, и шоколадная крошка на его щеке стала на секундочку особенно аппетитной. Ацуши даже дёрнулся её убрать, потом вспомнил, что Ака-чин такие вещи категорически запрещал, и замер на полпути к преступлению.
— Совершенно очаровательный тюлень, — задумчиво сказал Муро-чин, протянул руку и почесал Ацуши за ухом.
— Того, который с кольцом, напоминаю? — настороженно уточнил Ацуши. Впрочем, почёсывание за ухом он принял благосклонно.
— Ешь ты так же, — кивнул Муро-чин. — Но ты славный. А Тайга неуступчивый и засранец.
— Но кольцо ты носишь, — буркнул Ацуши. Оттолкнул руку, которая всё ещё продолжала чесать его за ухом, и принялся демонстративно доедать ужин. На ужин у него была волшебная пицца. Волшебная пицца Муро-чина, разумеется, чья же ещё.
— У Тайги были близкие отношения с едой — я только потому и научился готовить. Так что всё к лучшему, Ацуши. Иначе бы ты сейчас ел не пиццу, а угольки.
— У Муро-чина всё и всегда хорошо получается. Даже если бы он готовил в первый раз — это точно были бы не угольки, — пробурчал Ацуши и сунул в рот ещё кусок.
— Думаю, ты немного меня переоцениваешь.
Ацуши помотал головой и фыркнул.
— Вот ещё, — буркнул он и спрятал лицо. Ему никогда не нравилось краснеть, а сейчас щёки наверняка залило краской. Потому что Муро-чин ужасный человек, и родинка у него на лице тоже ужасная, и так отчаянно хотелось попробовать её на вкус, чтобы убедиться: действительно ли — сливки? Действительно ли — шоколад?
А когда Акуши поднял глаза, Муро-чин как раз улыбался и коварно подкладывал в тарелку Ацуши ещё кусочек. И о своих крамольных мыслях Ацуши тут же забыл. В конце концов, он был очень просто устроен.
Словом, если у Муро-чина и в самом деле появились проблемы — или проблема — то они ему совершенно точно были не в тягость.

— Глаза бы мои этого не видели, — проворчала тренер на очередной утренней пробежке. Ацуши бежал рядом с Химуро и заглядывал ему в глаза с обожанием. Ему почему-то казалось, что Муро-чину это очень нужно, чтобы именно в глаза и с обожанием.
— Нормально всё, — покровительственно сказал Ацуши и потрусил дальше так, чтобы Муро-чин был на пару шагов впереди.
Потому что шоколадные крошки на сливочной подушке — это, конечно, потрясающе вкусно, но если всё съесть за один раз, внутри обязательно появятся обида, разочарование и вообще.
А Муро-чина, конечно, хотелось попробовать на вкус, но прежде его хотелось обогреть, потискать как следует, подставить ему ухо, потому что Муро-чину нравится чесать Ацуши за ухом; да и сам Муро-чин — рука, которая кормит. Руку, которая кормит, нельзя пробовать на вкус. А ещё они знакомы всего-то недели три, куда им, в конце концов, спешить?
Они обязательно всё успеют — так самодовольно решил Ацуши, глядя, как мокрые стрелочки чёрных волос липнут к влажной шее Химуро.
И вот она наверняка была солёной на вкус.

@темы: фик, Kuroko no Basuke

---

ЗФБ

Вчера деанонилась Куроко-тим, которую я запрыгнул за пару дней до старта. Я принес ей гораздо меньше добра, чем собирался, февраль в этом году получился хуевый во всех возможных смыслах - и в рабочем, и в семейном, и в финансовом.
В марте вроде как стало получше, появилось желание сделать что-нибудь вот прям щас, но конкурсные выкладки уже закончились, а на внеконкурсные все так выразительно махнули рукой, что было попросту неловко идти в команду и говорить - возьмите пожалуйста у меня это и вот это, и это тоже возьмите
Команда, к слову, отличная - сыгранная, очень уютная, и если она на летнюю все-таки пойдет, я тихонечко втиснусь куда-нибудь в запас, если пустят, и буду смотреть на происходящее вот так:

Вообще, оно получилось странно, конечно. Я шипперю Аокисы, Мидотаки, Кагакуры, Кагами/Аомине (раскладка здесь отдельный кинк), Аокуро и еще много других страшных слов; команде в итоге принес Мурмуры. Две штуки. Човаще?
Причем одну так принес, что капитан мой ник, кажется, запомнит теперь надолго
Собственно, ачивки отражают:

+2

Команде огромное спасибо за игру, надеюсь, не в последний раз

@темы: Kuroko no Basuke, online

---

Перетаскиваю с БП. Судорожно допиливал его в последние полчаса до дедлайна и какое-то время закономерно не мог на него смотреть, и зря, кмк, оно хорошее получилось.

Название: Весомая причина
Авторы:  Кристал.,  Дженовик
Бета: Кристал., Дженовик
Размер: 1184 слова
Пейринг: Цунаде-центрик, намёк на Джирайя/Цунаде, Джирайя/Орочимару
Категория: джен
Жанр: повседневность с элементами хоррора, АУ от канона
Рейтинг: PG-13
Отказ от прав: все персонажи и мир Наруто принадлежат М. Кишимото

Шизуне задремала прямо за её столом, встрёпанная, похудевшая от нервов. Цунаде не стала будить, прикрыла форточку — на дворе опять разорялся жаждущий аудиенции старейшина, где их манеры и достоинство, черт побери? — шлёпнула на дверь с обратной стороны «Обеденный перерыв» и ушла к себе, вниз по шаткой полутёмной лестнице, не забыв задвинуть за собой половицу. Печати, вытравленные на изнанке, запирали «дверь» изнутри, никакого гендзюцу, простая грубая сила, отыскать можно, только если знаешь, что искать, и при этом имеешь достаточно наглости, чтобы обыскивать кабинет Хокаге.
Пока наверху не заорут «бабуля Цунаде», беспокоиться нет причин.
Тем более, что орать уже некому.

В лаборатории было уютно, тихо и темно. Цунаде подняла голову вверх и раздражённо прицокнула языком. Там, под заботливой лампой обогрева, лежал клубок ужей из последней партии. Ещё сегодня утром змеи дружно шипели, стоило только подойти ближе дозволенного, теперь же лежали в своём аквариуме вовсе без движения.
Почему-то змеи здесь долго не жили; вернее, жили недостаточно долго, чтобы успеть хоть раз сбросить шкурку. Даже до смерти напуганные, не желали выскакивать из кожи, а снятая насильно и тщательно выскобленная изнутри держала форму недолго, быстро тускнела и расползалась. Это одновременно злило и заводило, азарт брал своё и не отпускал, пока не заканчивался расходный материал.
Новых змеек и жаб ей притаскивал, пыжась от гордости, Конохамару — эту миссию Цунаде пометила ему рангом «А» и грифом «сверхсекретно», и можно быть уверенной, что ни грамма информации не просочится наружу. Внутрь она его не пускала, разумеется; внутри всё — для неё одной, её персональный храм и лаборатория одновременно. Оборудование она частично перетаскала из опечатанной сто лет назад, но так никем и не тронутой рабочей комнаты Орочимару, там нашлось много полезного инструментария, вроде реторт, горелок и запасных скальпелей. В остальном обставила комнату сама, придирчиво сортируя образцы по размеру, сроку хранения и сходству, перетащила сюда любимую настольную лампу, наврав Шизуне про внезапный приступ гнева и попытку разгромить собственный кабинет, и старалась бывать здесь почаще.
С недавних пор мало кто удивлялся затворничеству Пятой Хокаге. С недавних пор мало кто вообще ею интересовался.

Жаба смотрела на нее остекленевшими глазами, напряжённо, будто тужилась что-то сказать. Цунаде постучала согнутым пальцем по стеклу, наблюдая за колыханием спиртового раствора в банке.
— Привет, — сказала она. — Хорошо выглядишь.
Судя по направлению взгляда, жаба усердно разглядывала её груди, и Цунаде решила, что это можно считать ответным комплиментом. Старые извращенцы не меняют привычек даже в посмертии — действительно, на ком еще можно было это проверить?
Как, однако, приятно в свои годы чувствовать себя вечно желанной.
Обхлопав себя по бокам, Цунаде выудила из рукава свиток и сложила печати. Воздух тут же наполнился звуками. Конохамару постарался на славу — в пластиковом контейнере сочно громко и живо копошилось не меньше сотни лягушек. Цунаде аккуратно приоткрыла крышку, бережно достала образец, поднесла его к глазам, держа за лапку, и придирчиво изучила. Лягушонок бился в руке, закатывая глаза, потом притих, будто в ожидании, и только изредка разевал рот, не в силах выдавить из себя даже захудалое «ква».
— Сойдёт, — резюмировала наконец Цунаде и опустила его на покрытый клеёнкой рабочий стол, другой рукой потянувшись за перчатками. Подробностей вызнать было не у кого — Конан, последняя из Пейна, очень неохотно делилась впечатлениями ещё при жизни, а уж после смерти окончательно стала на редкость неразговорчивой девицей. Это Орочимару запретные техники давались легче лёгкого, но Орочимару и не занимался этим в одиночку, всегда находились энтузиасты, готовые поддержать его в жажде знаний, у Цунаде же был только Конохамару. Конохамару в роли поддержки всем её запретным и коварным планам, что может быть более унизительным?
Цунаде даже всерьёз подумывала отправиться на поиски тел, но в одиночку она бы не справилась, от Конохамару толку мало, а ей как Хокаге делать это самой не годилось. Даже в таких вещах ей не хватало Наруто.
Тот, конечно, на такого рода вещи тоже не годился, но хотя бы мог физически доволочь тяжеленного Джирайю в Коноху.
Или хотя бы его часть.

Даже проткнутый пятью карандашами, лягушонок всё ещё подёргивался. Цунаде, сосредоточенно закусив губу, взрезала тоненькую шейку, спустив немного крови, затем промокнула лужицу марлей и бросила в мусорку. Туда же отправилась левая передняя лапка, за ней — перчатки, за ними — клеёнка, обнажившая поверхность стола, изрисованную символами. Подрагивающее тельце легло в центр круга, роняя новые капли крови. Цунаде сложила пальцы в печать, припоминая найденную в свитке схему.
В лаборатории Орочимару тогда обнаружилось много чего любопытного, не только инструменты. Впрочем, он всегда был талантлив, Цунаде в этом не сомневалась. Не совсем в её вкусе, но несомненно, мозги — это сексуально, всегда было, всегда будет.
Джирайя был сексуален безо всяких мозгов, но сообщать ему об этом, разумеется, было бы очень неосмотрительно.
От лягушачьего тельца пошел лёгкий дымок, капли крови зашипели, испаряясь. Запахло горелым.
Цунаде нахмурилась — всё снова шло не по правилам — но додумать не успела: рвануло, да так, что задрожали ряды банок на полках, аквариум с дохлыми змеями рухнул на стол, разбиваясь вдребезги, а сама Цунаде еле успела отскочить, чтобы не подпалить одежду и не пораниться стеклом.
Отрицательный результат — тоже результат, любил говорить Орочимару. Скажи он это прямо сейчас, очень вероятно, что схлопотал бы затрещину из лучшего арсенала Пятой.
На столе дымилась чёрная проплешина, от лягушонка мало что осталось — а жаль, он бы хорошо смотрелся в баночке, которую она подготовила для него ещё на прошлой неделе. От змей, впрочем, тоже.
Цунаде скрипнула зубами, оглядываясь. Уборки ей предстояло здесь теперь немерено. Лягушки, только что оравшие как бешеные, притихли и замерли в своем контейнере. Под змей они не попали чудом, а вот кровавые брызги и пара осколков до них таки долетели.
Лабораторию нужно было привести в порядок, а значит, отложить эксперименты придётся на неделю как минимум.

Возможно, ей стоит подготовиться получше. Возможно, стоит всё-таки снарядить небольшую экспедицию, хотя бы из клонов, и добыть клочок волос, и тогда дело сдвинется с мёртвой точки.
Возможно, стоит зайти с другой стороны — вернуться к змеиным шкуркам. Орочимару всегда был сговорчивее.
Возможно, однажды придется сюда переехать.
Возможно, даже крышей.
Возможно, она уже.
И всё-таки Цунаде думалось, что нет. У них всегда всё происходило с опозданием, вот и теперь она начала понимать Орочимару в его жажде знаний - только после его смерти. Нет ничего постыдного в желании вернуть тех кого любишь, если, конечно, не слишком часто оглядываться на способ возвращения.
Они просто раньше смотрели на мир с разных точек зрения.

Теперь Цунаде осталась со своей точкой зрения наедине, и это было самое страшное.
И это же было самой весомой причиной, чтобы попытаться в чёртовом мире что-то исправить.
В конце концов, у Орочимару почти получилось добиться бессмертия, а ведь из них именно она была лучшей девочкой на курсе.
Уже неважно.
Цунаде раздражённо грохнула кулаком по столу и таки вышла из своей лаборатории.
За её спиной остались теперь только кровь, смерть и битые осколки стекла.

@темы: фик, Naruto

---

Shingeki no Kyojin

Мангу дочитала до онгоинга около года назад, и это было круто, но, в общем, рисовка у мангаки все же специфическая, особенно в первых главах. Когда героев узнаешь через раз - происходящее воспринимается как-то не совсем полно.
А на аниме полгода назад не хватило ни времени, ни желания.
Теперь вот хватило.

Что я хочу сказать - мощнейший тайтл.
В нем все начинается с мира, маленькой, круглой клетки, диаметром около пятисот километров, резервации, в которой еще живут остатки людей. Маленький мир окружен стеной и остатки людей за нее не выходят, никогда не выходят, потому что за стеной - смерть, от которой не спасают ни мечи, ни пушки, и ничто другое не спасает тоже.
Остатки людей живут в мире близком к средневековью, или около того, они верят в богов, оплачивают налоги, воспитывают детей, и им, в общем-то, неплохо живется. А некоторым даже хорошо.
Сотню лет стена стояла намертво, защищая людей, а потом смерти надоело ждать. И она постучалась в парадные ворота. Во всех смыслах.

Смерть в этом мире бесполая, бессмысленная и огромная. Ее называют титанами.
Туши, без мозгов, целей и половых органов.
Жрут людей в больших количествах, и, несмотря на то что соображать им вроде бы нечем, делают это довольно изобретательно. Люди, разумеется, от этого не в восторге, так что сопротивляются всеми возможными способами. Большинство, конечно, убегает. Убегающее большинство как правило жрут заживо. Но есть и те, кто готов отбросить инстинкт самосохранения к чертовой матери и показать, кто именно здесь еда.

В аниме, помимо всего прочего, имеется много крови, отличный саундтрек, косяки с анимацией, небольшие филлеры, некоторые на пару-тройку минут, другие чуть больше по размеру, но все это неважно.
Если бы у меня на загривке была шерсть - от просмотра она стояла бы дыбом.
Потому что в этом мире есть люди, которые готовы выйти за пределы стен, которые готовы расширять границы, люди, которым тесно в клетке - и каждый из них берет в руки меч, потому что, так уж получилось, без силы ничего не сделать, ни в этом мире и ни в каком другом.
Потому что иногда нужно решать, кто важнее, десяток людей, сотня, тысяча, или же сотни тысяч, которых можно спасти, если уничтожить десяток. Потому что кто-то должен брать на себя ответственность, за то, что происходит, и кто-то ее берет. Кто-то женится, и живет в домике на окраине вместе с семьей, быть может, воспитывает ребенка или даже троих, а кто-то посылает домик на окраине к дьяволу, и зачем-то ломает пределы - чтобы.
Причина у каждого своя.

В этом мире есть крылья свободы - символ разведки, и люди, которым, как и в любом другом из миров, страшно умирать, так отчаянно страшно, что лучше по норам, лучше уж как зверье, лучше в безопасном домике, который тот самый, на окраине, и будет что будет. И есть такие, которые видели, знают, страшно, и все-таки - форма и меч. Все-таки - крылья. И лучше, конечно, самому решать где плохо кончить.
Я ужасно хочу второй сезон, в который вложатся материально как следует, в котором будет охрененная графика, а не косяки с анатомией, я, в общем-то и первый хочу в несколько другом виде, но увы мне.

И просто так, видео с ЗФБ. Потому что в нем есть всё, все, и нет спойлеров.

@темы: Shingeki no Kyojin, online

---

Чешуя. Глава 2

Пока изучала матчасть - нашла кучу таймлайновых нестыковок. Долго думала что с ними делать и как поправить, в итоге решила, что черт с ним. Будем считать, что в некотором смысле это АУ от канона.

Название: Чешуя
Автор: Дженовик
Бета: Кристал.
Размер: 5026 слов для главы
Пейринг, персонажи: Джирайя/Орочимару, Цунаде, Узумаки Мито, Узумаки Кушина, Данзо, прочие
Категория: слэш, намеки на гет
Жанр: экшн, детектив с налетом мистики
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: ER, мат, легкие допущения относительно таймлайна и событий канона, продолжение следует.
Отказ от прав: все персонажи и мир Наруто принадлежат М. Кишимото.

Глава 1

— Камень явно себя переоценивает, — сказал Орочимару, открывая папку с досье. – Впрочем, во всём можно отыскать свои плюсы. Правда?
Мальчишка шестнадцати лет – бумаги утверждали, что его зовут Макото – задёргался на столе как сумасшедший.
— Тише, — поморщился Орочимару. – Выбраться у тебя всё равно не получится. Я проверял на себе.
Не меньше полугода проверял – сплав металлов, степень фиксации и скорость поглощения чакры, в таких вещах Орочимару старался быть предельно аккуратным. Человек – существо хрупкое, и чтобы оно оставалось живым, нужно перебрать массу режимов содержания, оптимальный же выбирается с учётом каждой конкретной особи.
Орочимару вовсе не хотелось, чтобы юный Макото из Камня издох в его лаборатории, так и не сделав ничего особенно толкового в своей жизни.
— Не волнуйся, — мирно посоветовал Орочимару, просматривая его биографию.
Макото из Камня бешено завращал глазами. Его, в общем, можно было понять.

Полгода назад, молодой весной, Камень в первый раз вошёл в Лист – в первый и для него последний.
Деревня горела как факел, вместе с ней горели здания, лес и гражданские. Цунаде была тогда на границе Огня, где черти носили Джирайю – так сразу не скажешь, а вот Орочимару, так вышло, был совсем рядом, доступный и, совершенно случайно – свободный.
Камень был нахален и плодовит, а значит, неосмотрителен.
— Делай что хочешь, — сказал тогда Сарутоби, глядя ему в глаза.
Орочимару кивнул в ответ и сделал что хотел.
Камень дал ему многое. К примеру, массу совершеннолетнего биологического материала, добытого абсолютно законным способом.
В этом смысле Орочимару был ему благодарен. К сожалению, хватило этой массы ненадолго, она подошла к концу около месяца назад, и Орочимару немедленно принялся маяться со скуки.
Лист отстраивался, медленно и неуклонно, даже его, лучшего джонина деревни – хорошо, быть может, только одного из лучших – Сарутоби мог легко отправить на уборку строительного мусора или на тренировочную площадку с выводком генинов. В лабораториях было пусто, в голове тоже, Джирайя не добавлял доброго настроения. Джирайя изволил сидеть в Суне, кропать свою книжку и дожидаться новых поставок лучшего табака в Пяти Великих Странах.
Орочимару ждал Камень. Орочимару чуял его – как змея чует языком запах и вкус. Камень должен был прийти в Лист ещё раз, чтобы раз и навсегда утвердиться перед собой же в своих силах, забрать остатки выживших и останки тех, кто всё-таки не.
И вот теперь он наконец пришёл снова. Потрёпанный, изрядно поумневший, но всё такой же – Орочимару поморщился, подбирая определение – Камень.
Ни ума, ни гибкости.
Зато прекрасные родовые дзюцу и юные бестолковые дарования в роли их владельцев.
Джирайя, знай он о происходящем здесь и сейчас, определённо Орочимару бы врезал, но Джирайя не знал. Джирайя уже вернулся из Суны, закопчённый её солнцем и закалённый враждебными взглядами.
Джирайя был теперь в Листе – отпаивал Цунаде саке и гулял с ней под звёздами. Джирайя был ближе, чем полгода назад, и всё-таки далеко.
Оставалось надеяться, что хотя бы змей он кормит как следует.

Макото на столе неожиданно отчаянно замычал, прерывая размышления.
Орочимару перевёл на него взгляд и вернулся к досье, вчитался в детали повнимательнее.
— Всё же зря я тебя взял, — сказал он. Кровный дар у Макото был совершенно мирный – Макото мог ускорять рост минералов, мог своей силой сделать из глыбы чудную каменную розу, но и только, после этого он падал замертво и неделями отлеживался, восстанавливаясь. Его дар жёг чакру, как пламя – сухую солому, в бою для Макото он был бесполезен.
С другой стороны, если найти баланс…
Добивать Макото иррационально не хотелось.
Орочимару четыре дня кружил по окрестностям, прежде чем всё же отыскал давно почуянный отряд.
Ещё сутки он потратил на бесшумное устранение его бесполезной части.
На Макото было положено много труда и сил.
— Я что-нибудь придумаю с тобой, — пообещал ему Орочимару, откладывая в сторону бумаги и надевая перчатки.
Каменный склеп – не самый лучший вариант для человека, у которого с камнем особые, тесные отношения, по крайней мере для человека в сознании.
А вот сознание из уравнения убрать – тогда уже с материалом можно начинать работать.

Закончил Орочимару, если верить внутренним ощущениям, уже глубокой ночью.
Стащил с себя перчатки – смысла в них теперь не было, кровь забрызгала халат, лицо и плечи. Разве что под ногтями теперь подсохшей корки не останется, её Орочимару терпеть не мог.
— Как он? – спросил Данзо на выходе из лаборатории.
— Жить будет, — коротко бросил Орочимару. – Теперь позвольте, я бы не отказался принять душ.
— Тебе не помешало бы набраться вежливости, — сказал Данзо хрипло, заблокировав тростью проход.
Орочимару прищурился и улыбнулся.
— Вам тоже, — ответил он мягко.
За его спиной тихо застонал Макото.
Данзо убрал трость и прошёл мимо.
Орочимару не стал ждать, чем закончится сцена.
Макото выживет, должен был выжить, есть ещё время на изучение материала, в конце концов, тесты, анализы, прежде чем его ресурс исчерпает себя, пройдут недели, а позже можно будет придумать что-нибудь ещё.

* * *

Рассвет продрог на ветру.
Джирайя, вышедший на улицу в боксёрах, продрог вместе с ним.
— Холодина, — пробурчал он вслух, поёжившись.
Близкая осень пробиралась в Коноху по ночам, укрывая её молочной дымкой и мелкой росой.
Джирайя стащил с плетёного стула куртку Орочимару, которую у него всё никак не хватало духу убрать, и как следует в неё укутался. Куртка была влажной и жала в плечах.
Рассвет краснел вдалеке.
Джирайя мёрз, мок и ждал, пока загорится по-настоящему солнце.
— Отлично выглядите, — сказали ему вдруг откуда-то сбоку.
— Ага, — обречённо ответил Джирайя. – Отлично.
Боксеры и куртка – идеальный вариант для появления перед детьми.
— Да вы не парьтесь. Вам даже идёт.
— Я не парюсь.
Кушина недоверчиво приподняла брови.
— Слушай, тебе можно будет смотреть на голых мужчин только после восемнадцати, — не выдержал Джирайя.
— Я шиноби, — она легкомысленно пожала плечами. – У нас другие возрастные рамки.
— Ладно, — Джирайя потёр лоб, — что там снова случилось?
— Пойдёмте. По дороге вам расскажу.
— Переодеться-то можно?
Кушина окинула его оценивающим взглядом.
— Можно, — разрешила она великодушно, и Джирайя пошёл в дом, искать что-нибудь более подходящее.

В медицинском корпусе было тихо. Снова. Но там и не могло быть иначе в шесть чёртовых часов субботнего утра.
— Что случилось? – спросил Джирайя, позёвывая. Кушина на этот раз вцепилась в его рукав намертво, отодрать её не представлялось возможным, и Джирайя здраво рассудил, что шиноби трупами не напугаешь.
Цунаде повернулась к нему лицом, стащила перчатки и кинула их на стол.
— Наш труп умер окончательно, — ответила она, потемнев лицом.
Джирайя, помедлив, кивнул. Этого следовало ожидать. Пульс начал замедляться ещё вчера, ближе к вечеру.
— Что ещё?
— А ещё у вас, молодые люди, серьёзные проблемы, — неожиданно сказали из-за спины.
Джирайя стремительно обернулся, решив, что ослышался.
За ним, опираясь на витую трость, стояла Узумаки Мито.
— Доброе утро, — поклонилась ей Цунаде.
— Здравствуйте, — вклинилась Кушина, с восторгом разглядывая аккуратное шёлковое кимоно.
— Не ожидал вас здесь увидеть, — ошарашенно признался Джирайя, почесав затылок.
— Справедливо. Я редко теперь покидаю свой дом, мне неуютно за его пределами, — Мито мягко улыбнулась.
Волосы её, как и прежде, полыхали красным и были собраны в сложную тугую причёску, спину она держала крепко и статно, а в глазах всё ещё светилась озорная искорка, без которой Узумаки не Узумаки; только Мито, сколько Джирайя себя помнил, никогда не давала ей воли.
Иногда ему думалось, что зря.
— Отчего у нас проблемы? – спросила Цунаде, глядя Мито в глаза с вызовом.
— Так ведь труп же, — простодушно сказала Кушина вместо Мито, отцепилась от Джирайи и тут же полезла разглядывать и тыкать в розовое мясо ручонками.
— Стоять! — рявкнул Джирайя.
— Да я всё равно уже подшила, — махнула рукой Цунаде, продолжая вглядываться в Мито.
— Прикольный, — сообщила Кушина, трогая пальцами аккуратные стежки.
Джирайя закатил глаза, обошёл агрессивных женщин стороной и сел на стул, откидывая голову на его спинку.
— Я сегодня не выспался, — сказал он между делом. – Было бы здорово, если кто-нибудь в этой комнате объяснит, зачем меня подняли в такую рань.
О том, что на самом деле он проснулся сам, потому что ни черта ему после вчерашнего не спалось, Джирайя говорить не стал. Оставалось надеяться, что Кушина его не сдаст.
— На всё есть свои причины, — ответила Мито мягко.
— Ну разумеется. Иного ответа я не ждал.
Цунаде наконец перестала сверлить Мито взглядом и подошла к Джирайе. Коснулась ладонью виска, и внутри тут же перестало гудеть.
— Спасибо, о прекраснейшая из женщин.
— Не паясничай.
Джирайя улыбнулся.
Ему не нравилось происходящее, отчаянно не нравилось. Не нравилось, что Камень снова шнырял по округе, и не нравилось, что Орочимару не было рядом, потому что Орочимару должен быть под боком, и только тогда можно быть в чём-то уверенным.
— Я видела подобное раньше, — спокойно сказала Мито, смешивая мысли к чёртовой матери.
— Вряд ли, — проворчал Джирайя, ещё не до конца сообразив, что она имеет в виду. – Там не человек, а ходячий пиздец.
Мито глянула на него мельком, подходя к столу.
Цунаде глянула на неё с острой ноткой ревности, но всё же справилась с собой и решительно встала рядом.
— Множественные ожоги, — проговорила она коротко. – Телесные повреждения. Переломы костей. Ничего выдающегося, вы должны были видеть подобное раньше. Вы пережили не одну войну, в конце концов.
— Да там, вроде бы, в другом проблема, — зевнул Джирайя.
— Ваш молодой человек не от ожогов скончался, не так ли? – дипломатично уточнила Мито, с интересом разглядывая тело.
Кушина тут же подскочила поближе, видимо, разглядывать Мито.
— Я не знаю, отчего он скончался, — призналась Цунаде.
Мито протянула руку, чтобы коснуться тканей, и тут же её отдернула, когда до кожи оставалась пара сантиметров.
— В этом нет твоей вины.
Джирайя её тревогу ощущал почти физически. Плотная, жаркая волна, обволакивающая мысли, и странно было, что этой волны не чуяла Цунаде, которая к тонким вещам была куда привычней.
— Чего нам ждать дальше? – спросил Джирайя, невольно понизив голос.
Лицо у Мито было такое, будто сам Шинигами во плоти приходил за смертной душой.
— Смерти.

— Узумаки-сан чудесно использует своё крайне специфическое чувство юмора, — нервно сказал Джирайя через полчаса, когда они с Цунаде остались наедине.
Кушину Мито всё же увела с собой, приворожив не то речами, не то шёлковым кимоно, так или иначе, Джирайя был Кушиной моментально забыт.
Это было как-то даже немного обидно.
Цунаде фыркнула.
На улице всё ещё было прохладно. Серое небо нависало над корпусом, пушистое и мокрое.
Джирайя, глядя на него, поёжился.
Цунаде шла молча – полностью погружённая в мысли.
Мито Узумаки всегда была скупой в словах, и сейчас не изменила себе. Свои слова она не стала пояснять, сказала только:
— Позовите меня, если подобное случится ещё раз. Мне многое следует проверить.
Цунаде, разумеется, мгновенно рассвирепела, и Джирайя даже подумал, что она кинется на Мито, разъярённой волчицей кинется и горло ей перегрызёт за всё и сразу.
За то, что Мито всё ещё жива и её годы берут своё так ужасающе медленно, за то, как умеет она смотреть, выворачивая наизнанку душу, за старую обиду, которая жила в Цунаде, свивалась внутри неё злобной змеёй, за единственного человека, бывшего им обеим дорогим и близким.
— Непременно, — ответила она Мито и, конечно же, никуда не кинулась.
Когда это было нужно – Цунаде тоже умела держать себя в руках.
— Так что будем делать? – спросил Джирайя, пытаясь отвлечь её от дурных горячечных мыслей.
— Ждать?
— Смерти?
— Почему бы и нет, — бросила Цунаде зло.
С неба принялся литься дождь.
Джирайя вздохнул.
Округу они обыскали ещё вчера, обшарили вдоль и поперёк, в Листе не было ни следа вражеской чакры. Точнее, были следы. Остаточные, тонкие, Цунаде их не заметила, но Джирайя, наполненный чакрой природы до краёв, видел их отчётливо – чужие метки серого цвета.
— Как страшен мир, в котором мы живем, а? – спросил Джирайя, поднимая голову к небу. – Если друзья в нём так спокойно посылают друзей к чёрту.
— Не драматизируй.
Джирайя посмотрел на неё искоса и решил не обижаться. Дел у него на сегодняшний день планировалось по горло. С опросами и протоколами они покончили, с общением тоже, а значит, можно было приступить наконец к самому интересному и привычному. Простой сбор сведений, разведка, анализ информации. Орочимару говорил – Джирайя совершенно лишён гибкости ума, оттого с информацией у него отношения паршивые, Джирайя сдавался его бескомпромиссной правоте с улыбкой.
В мелочах Орочимару приятно было уступать.
На самом деле с гибкостью ума дела у него обстояли неплохо, иначе старик не перевёл бы под командование Джирайи корпус внешней разведки.
Хотя, по-хорошему, после его выходки в стране Дождя Джирайю следовало бы если и не отправить под трибунал, то хотя бы отхлестать как следует. Удивительно всё же, что ни того, ни другого с ним не случилось. Старик только глянул на него устало и махнул рукой.
Сарутоби-сенсей, старый добрый Сарутоби-сенсей, он всегда всё понимал отлично.
А Джирайя – ну вот такой он. Бестолковый и мягкосердечный.
— Я сегодня домой, — сказала Цунаде хмуро.
Джирайя кивнул и махнул ей рукой. Он уже мысленно готовился к встрече с таблицами и схемами вычисления маршрутов Камня, которые пронизывали Лист, как тонкие, чуть заметные прожилки.
Это, разумеется, куда лучше горячего душа, горячего ужина и охрененного секса.
Пусть Цунаде всегда к нему тянуло, пусть её тянуло к нему до сих пор, но прямо сейчас у Цунаде был её собственный мужчина, Цунаде теперь отказывалась справляться на узкой койке старого дома Джирайи по-быстрому.
Да и у Джирайи уже кое-кто был. Если так можно сказать.

— Чёрт возьми, — сказал Орочимару с сарказмом, — господин будущий Хокаге не желают, чтобы я выходил из лаборатории? А испражняться мне теперь тоже полагается в его таинственном подземном логове? Или всё же можно посетить места не столь отдалённые? Я хочу пройти в своё крыло, пропустите, будьте любезны.
— Ты много разговариваешь, Орочимару, — спокойно ответил Данзо и чуть изогнул в улыбке тонкие губы.
От его голоса по позвоночнику Орочимару пробежали мурашки.
— У нас договор, — заметил он, стараясь, чтобы звучало так же язвительно, как обычно. Нельзя было дрогнуть. Данзо – змея куда более старая, ядовитая и опасная, чем сам Орочимару, и не стоило даже думать обыграть его на его же поле.
Орочимару мог ходить кругами – это у него получалось чудесно; мог делать вид, что контролирует положение полностью – хотя на самом деле контроль он потерял в тот момент, когда согласился на чёртову сделку; Орочимару многое мог.
Но Данзо мог больше.
— Действительно, — кивнул Данзо со всё той же мягкой улыбкой. – У нас договор. О том, что я доверю тебе место и предоставлю материал. А ты обеспечиваешь конфиденциальность со своей стороны.
— Я обеспечиваю.
Из-за спины Данзо показались тени.
Одна, три, шесть, восемь.
Сколько же вас, подумал Орочимару.
— У господина будущего Хокаге крепкие ребята, — заметил он вслух. – Я начинаю думать, что меня одного не хватит на всех.
Тесные стены лабораторий давали ряд ограничений, но и ряд преимуществ тоже.
— Хватит.
На самом деле в этом Орочимару был виноват сам.
Здешние стены полностью блокировали чакру, не пропускали ни капли, и у них был договор – до окончания эксперимента Орочимару их не покидает, чтобы не ставить под угрозу операцию.
И, что более важное – не разрушать кон-фи-ден-ци-аль-ность.
Потому что для господина будущего Хокаге нет ничего важнее.
Орочимару и не собирался ничего покидать и никого разрушать. Здесь ему было отведено собственное крыло, с пристойной ванной комнатой, с почти уютной спальней, у него было здесь, в общем-то, всё, что и дома. С парой мелочных оговорок.
И почему-то именно сегодня все оговорки стали на секунду невыносимыми.
В конце концов, он видел лицо Данзо в последнее время чаще, чем собственное отражение в зеркале, а в этом мире если и имеются вещи, способные сбить любые проявления здорового и, быть может, нездорового любопытства, то лицо Данзо определенно стало бы одной из них.
— Я хотел бы уладить это миром, — мирно приподнял ладони Орочимару, быстро оценивая положение. Особенной чакрой тени Данзо не отличались, но сильной стороной его бойцов никогда и не была чакра.
Данзо, как и Орочимару, предпочитал идти другим путём.
— Ты наглеешь, — сказал Данзо.
Орочимару пожал плечами.
Не то чтобы это был процесс, происходящий за пару дней. Он был таким всегда, предпочитал в лицо, резко и прямо.
Просто раньше он был господину будущему Хокаге нужен. Отчаянно нужен.
У Данзо не было людей, а в Листе не было тех, кто хотел бы новой войны. Лист хотел жить, так отчаянно хотел жить, что Орочимару иногда казалось – это сама суть деревни. Люди и шиноби здесь шли по тонкому верёвочному мосту над пропастью и смело шагали к берегу, не видя под собой огня, а только – счастливое, безопасное будущее. Будущее, которое ждёт их на другом берегу. Они срывались вниз, один за другим, падали, и пламя поглощало тех, кто оступился на полпути, и всё-таки никто здесь не смотрел им вслед.
Никто не смотрел вниз.
Орочимару был другим. Его пропасть манила куда больше той безопасной зелёной рощи на другом берегу.
И Данзо был таким же.
Даже странно, что они друг друга не поняли.
— Знаете, — сказал Орочимару задумчиво, — для человека осмотрительного и разумного вы выбираете крайне странные методы воздействия.
Данзо пожал плечами.
Тени медленно наливались объёмом и весом.
— Останешься здесь – и ничего не будет.
— Но вы же так хотите чтобы я настоял на своём. Как я могу вам отказать?
— И в самом деле.
Сигнала к атаке Орочимару даже не смог заметить.
Тени кинулись в его сторону, одна за другой.
Зазвенели кунаи, клон Орочимару доблестно кинулся в лобовую атаку, Данзо отступил в сторону, не вмешиваясь.
Орочимару отступил тоже, он не собирался сегодня драться, а значит, ему вовсе не нужно было, чтобы его заметили. Восемь джонинов, у каждого свой уникальный дар. К чему принимать участие, когда можно провести время, наблюдая?
Клон отрабатывал своё на совесть, удары сносил стойко, исправно истекал кровью, минус был в том, что с телом Орочимару он был категорически неосторожен. Одна тень взрезала ему кунаем рёбра, другая попала ногой по лодыжке.
Смотреть на своё отражение, гибко избегающее ударов и хищно возвращающее всё же пропущенное сторицей, было приятно.
Но куда интереснее было смотреть на Данзо.
На лице у того было написано полное удовлетворение происходящим.
Закончилось всё предсказуемо быстро – клон рухнул на колени и принялся кашлять кровью.
Орочимару поморщился.
Через пару часов клон развеется. А значит, и перелом рёбер – а там наверняка перелом; и обширные гематомы по всему телу, и десятки глубоких царапин окажутся на его собственной коже и в его теле.
— Не стоит мне перечить, Орочимару, — сказал Данзо, подходя ближе и наклоняясь над клоном. После чего отвесил ему мощную хлёсткую пощечину. Орочимару прищурился. Клон вполне правдоподобно оскалился и провёл языком по губам.
— Об этом можете больше не переживать, — сказал он хрипло.
Данзо удовлетворённо кивнул. Его тени растаяли, будто никогда их и не было. Сам же Данзо развернулся и пошёл прочь из лабораторий.
Его трость мерно и гулко отсчитывала шаги.
Орочимару приличия ради выждал несколько минут и всё же вышел из укрытия.
Клон глянул на него янтарными глазами и хищно прищурился.
— Сукин сын, — сказал он с удовольствием. – Я скормил бы его Манде.
Орочимару кивнул.
Теперь нужно было успеть до дома за пару часов, прежде чем клон развеется. Этот эксперимент стоило считать завершённым удачно. Ему и в самом деле удалось создать копию, которая не станет исчезать при малейших повреждениях кожных покровов.
Если бы ещё все полученные этой копией повреждения не возвращались владельцу – было бы идеально.

До самого вечера Джирайя торчал дома.
Жрать в холодильнике было, в общем-то, нечего, идти куда-нибудь по такой отвратной погоде Джирайя ленился, так что решил вспомнить старые, добрые и очень голодные времена Академии, когда голову нужно было держать ясной, а желудок пустым.
Помогало не особо, работалось плохо, Джирайя делом откровенно маялся, подходил к нему и так, и эдак, и творчески наносил на карту пометки в виде лисьей морды, и так же творчески их стирал потом – потому что карты было не его, а Орочимару, а Орочимару никогда не ценил на своих книгах и картах творческих пометок.
Работа над книгой, в общем, тоже не шла.
Душ ему не особенно помог, змеи шипели в аквариуме, мыши пищали.
Хотелось домой к Цунаде, истребить запасы еды в холодильнике, напиться и рухнуть в её кровать, натянув сверху подушку с одеялом.
Джирайя никогда не любил быть один.
У него с этим были проблемы с детства – с одиночеством.
Или это у одиночества были проблемы – с ним. Слишком нервно одиночеству было сидеть в одной комнате с крикливым взбалмошным ребёнком.
Джирайя не любил тишину вокруг себя, впрочем, он научился не замечать её, когда стал старше. Когда шумит за окном дождь, и шуршит страницами книга, и скрипят изредка половицы, разве это – тишина? Когда дышит в стеклянной банке на столе кто-то такой же голодный, как и ты, разве это – одиночество?
Джирайя просидел с этими мыслями до самого вечера, ловить таинственных преступников он ещё с самого утра раздумал, когда рассвет так и не смог пробиться к нему через слой сизых облаков. По такой погоде преступников ловить не годится.
А около семи часов возле дома неожиданно почуял знакомую чакру.
В прихожую Джирайя почти влетел, ощущая себя каким-то необычайно живым.
— Орочимару! – проорал он радостно, наспех открывая дверь.
Орочимару вынырнул из темноты тут же, мокрый, с сосульками длинных волос и злобными глазами. Что-то в нём было не так, но Джирайя не мог сообразить что, потому что – живой же, что ещё нужно, живой, а с остальным можно работать, можно исправить, главное, что вернулся.
— Орочимару, — повторил Джирайя, чувствуя, как пружина, в которую были стянуты его нервы последние дни, медленно разжимается. Шагнул вперёд, чтобы на ощупь, убедиться. Орочимару сделал шаг назад.
— Стоять, — сказал он.
Джирайя встал под дождём, нелепо раскрыв руки для объятий.
— Не понял?
— В дом пусти меня, — бросил Орочимару коротко.
Джирайя шустро отодвинулся, потому что и в самом же деле, чего это он, холодно на улице, и Орочимару выглядел замёрзшим, и внутри, конечно, теплее.
Орочимару глянул на него, почему-то снова зло, и проскользнул мимо, торопливо разуваясь. На пол с него стекала вода. С ним всё же было что-то не так, но Джирайя не замечал, Джирайя был счастлив, Джирайя торопился стиснуть крепко его рёбра, ощупать с ног до головы, потрогать тонкую кожу на висках, провести пальцами по шее, коснуться сердца и услышать – оно стучит.
Иногда он бывал отвратительно сентиментален.
— Мне в душ нужно, — предупредил Орочимару.
— Да ни черта тебе не нужно, какой душ, иди сюда, — сделал Джирайя шаг вперёд и снова напоролся на взгляд, как на стену.
А Орочимару ещё и руку выставил вперёд, чётко очерчивая границу.
— Да какого хрена, — начал злиться Джирайя.
— Глаза открой получше, — посоветовал Орочимару.
Джирайя хотел сказать, что всё нормально у него с глазами и всё он видит, но тут же машинально оглядел Орочимару повнимательнее и понял всё же, что именно было в нём не так.
Бурые пятна на его серой водолазке.
И попытки скрыть тяжёлое, почти загнанное дыхание.
— Так, — сказал Джирайя. Он должен был перестать злиться, но отчего-то только злился сильнее, потому что, дьявол, неужели так трудно было сказать, трудно предупредить, и ведь если бы вернулся целым, Джирайя эту неделю ему бы простил. — Так, — повторил он.
Орочимару, как и всегда, предпочёл сделать вид, что происходящее его не касается, и попытался независимо пройти мимо Джирайи. Независимо не получилось, Джирайя не собирался его отпускать, вместо этого он легонько толкнул Орочимару под рёбра и получил ожидаемый хриплый выдох.
— Сукин ты сын, — прорычал Джирайя, всё же сгребая его в охапку. Стащил с Орочимару тёмную водолазку – Орочимару даже сопротивлялся как-то вяло, как будто он двигался под толщей тёмной прозрачной воды, совершенно этим оглушённый.
Светлая кожа была вся в россыпи мелких ссадин и гематом. И под рёбрами – месиво.
— Всё с тобой ясно. Пошли в ванную.
На этот раз Орочимару не сопротивлялся.
В ванной Джирайя его усадил на бортик и аккуратно раздел – не то чтобы Орочимару не мог сделать этого сам – с ним ведь далеко не в первый раз такое, просто Джирайя собирался сегодня всё сделать своими руками.
А после этого долго смывал грязь и подсохшую бурую корку крови, искренне наслаждаясь злобным шипением.
Заслужил.
Вырываться Орочимару начал только через полчаса.
— Долго ты ещё будешь издеваться? – спросил он почти спокойно, вздрагивая всем телом.
Джирайя полюбовался делом своим рук и решил, что всё же нет. Он закончил.
— Где ты был? – спросил Джирайя требовательно.
Орочимару пожал плечами. Он был спокоен и бледен, и, даже будучи голым, умудрялся выглядеть совершенно независимым.
И в самом деле, какая разница, где он был целую неделю. Какая разница, что Камень снова здесь, какая разница, что если бы старик отправил бы его на миссию – он обязательно сказал бы об этом Джирайе, а значит, дело не в миссии, какая разница, что никто не мог его отыскать и даже природная чакра не смогла обнаружить следы.
Какая разница.
Джирайя почувствовал, что ещё немного, и то, что не смогли сделать гипотетические враги, он доделает сам.
Просто свернёт шею.
Орочимару, разумеется, не себе.
— Пошли в комнату, — сказал Джирайя отрывисто. Снял с вешалки полотенце, накинул его на Орочимару и вышел из ванной первым.

— Слушай, — спросил Орочимару, скривившись. – Ну чего ты злишься?
В полотенце ему было холодно.
Джирайя обернулся и посмотрел нечитаемым взглядом. Он не просто злился, он был в ярости.
Орочимару почувствовал, как по позвоночнику прошло короткая, привычная дрожь. Ему нравилось, когда Джирайя смотрел – так. Как будто он больше не может держать себя в руках. Как будто ещё пара слов, и он придёт в бешенство.
Джирайя всегда был здоровенным, крепким, Джирайя бывал в бешенстве редко, и каждый раз Орочимару хранил в памяти бережно, потому что его всегда подкупала сила, с которой он не может, не умеет справиться. Джирайя был тяжелее него едва ли не вдвое, Джирайя подминал его под себя, как каменная плита, не оставляя выбора.
Это снимало за происходящее всякую ответственность, а Орочимару во всяком положении умел найти своё удовольствие.
— Считаешь, у меня нет причин? – спросил Джирайя.
— Я вернулся. Со мной всё в порядке, — Орочимару пожал плечами и сложил руки на груди. – Какие у тебя могут быть причины?
— Где ты был?
— Миссия.
— Старик сказал бы мне, будь у тебя миссия.
— Ты был чёрт знает где несколько лет. Уверен, что ещё не исчерпал свой кредит доверия? – приподнял брови Орочимару.
Джирайя открыл рот, чтобы сказать что-нибудь, и вдруг замолчал. Попал – понял Орочимару. Куда-нибудь, где открыто и больно. В давние сомнения или сложные отношения, а скорее, и в то, и в другое. Потому что хоть Сарутоби-сенсей и вёл себя как прежде, но что-то ведь надломилось после Дождя.
— Ублюдок, — сказал Джирайя.
Орочимару развёл руками.
И когда Джирайя подошёл вплотную – не стал отодвигаться.
Орочимару не особенно нравилось целоваться, и обычно Джирайя с этим считался. На этот раз, кажется, всем желаниям Орочимару он предпочёл свои собственные – потому что тут же запустил ладонь в мокрые ещё с улицы волосы, сжал их крепко, так, что стало даже больно, и укусил его до крови за нижнюю губу.
Орочимару зашипел, приоткрыл рот, и Джирайя, коротко зализав укус, скользнул языком внутрь. Целовался он горячо, голодно, будто у него никого не было, пока Орочимару пропадал в лабораториях. Так целовался, что в паху принялось медленно тяжелеть. Другой рукой Джирайя стянул с него чёртово полотенце и тяжело шлёпнул ладонью по ягодице. Орочимару даже застонал от неожиданности и попытался сделать шаг назад.
Джирайя не позволил – сжал волосы крепче, губу снова обожгло болью, и завтра рот будет красным, и рёбра ныли, и чёртовы клоны, которые возвращают владельцам весь полученный в бою опыт.
— Что, так хочешь мне вставить? – прошипел Орочимару.
Глаза у Джирайя стали совсем злыми.
Легкий тычок под рёбра лишил дыхания, и, пока Орочимару судорожно хватал воздух ртом, Джирайя развернул его лицом к стене и хорошенько в неё впечатал.
— Я хочу гораздо больше, — прошептал он и прошёлся горячими ладонями по бокам. Было больно, и жарко, и хорошо, и Джирайя вцепился зубами в его шею, и по ключице потекло. Наверняка кровь.
— А ты здесь мокрый, да? Тебе нравится, когда жестко, — сказал Джирайя, касаясь мозолистыми подушечками пальцев бархатной головки члена. Орочимару помотал головой и тяжело выдохнул.
Джирайя больше не стал тянуть, коснулся заднего прохода скользкими от смазки пальцами, чуть надавил и тут же загнал внутрь, и принялся разминать Орочимару, резко, ритмично, растягивая его до предела, заполняя, пока только пальцами, и это было хорошо, так хорошо, что ноги подминались, и всё же ушибленная лодыжка отказалась держать его вес.
— Левая? – спросил Джирайя, не отвлекаясь.
Орочимару отрывисто кивнул. Сзади всё горело, тянуло, и Орочимару сам тянулся за прикосновением, насаживался, кажется, всхлипывал.
Джирайя резко вытащил пальцы и подхватил его под левое колено. Коснулся мимоходом пальцами члена, собрал смазку.
— Сволочь, — сказал Орочимару. Горло отказывалось повиноваться.
— Терпи, — ответил Джирайя тихо, стиснул крепко ягодицу и приставил ко входу головку, напирая.
Орочимару заметался, пытаясь отодвинуться, всё же член был больше, гораздо больше пальцев, и тело не хотело такой ласки, но вышло только насадиться глубже. Головка, судя по ощущениям, прошла внутрь, и теперь Джирайя раскачивался, медленно и плавно, с каждым толчком входя немного глубже.
Орочимару привыкал к ощущениям – они каждый раз давались ему с трудом. Джирайя трахал его, гладил ладонью по спине и боку, как сноровистую кобылу, кусал шею и вылизывал кожу, и одного этого достаточно было, чтобы кончить, но, и в самом деле – терпи.
— Нормально? – выдохнул Джирайя.
Орочимару откинулся затылком на его плечо и зашипел, когда толчки стали глубже, сильнее.
Джирайя трахал его крепко, как умел, и засаживал ему на всю длину. Член истекал смазкой и пульсировал, и в таком ритме Орочимару не смог бы продержаться долго – растянутый, раскрытый и совершенно кон-тро-ли-ру-е-мый.
В каждом положении есть свои плюсы.
А когда закончились силы бороться с желанием, Орочимару излился, чувствуя, как весь мир на несколько секунд проваливается в чёрную дыру, остаётся только жаркое ощущение наслаждения и жизни, бьющейся в венах.
Джирайя кончил тоже – когда внутри Орочимару всё сжалось, и теперь хватка под коленом и зубы на шее стали куда заметнее.
Минутку они ещё стояли у стены, пережидая, переживая, потом Орочимару фыркнул и дёрнул ногой. Джирайя поторопился его отпустить и натянуть на себя штаны.
Выглядел он опустошённым собственной вспышкой.
— Эй, не нужно так убиваться, — насмешливо заметил Орочимару. Рёбра медленно заживали, раны затягивались, всё же он подготовился заранее, и если бы Джирайя не вышел из дома так рано, он и не заметил бы ни синяков, ни царапин.
— Сукин ты сын, — сказал Джирайя потерянно. – Что ты из меня делаешь?
Орочимару пожал плечами, в который раз, и пошёл в спальню, искать свой любимый домашний халат.
Он не делал из Джирайи ничего. Игра «кто больнее ударит» росла из старой детской привычки – всё же они были скорее соперниками, чем друзьями. Ранить физически шиноби бесполезно, потому что нет такой боли, к которой не привыкаешь со временем, а потому куда больше Орочимару любил ранить словом.
Детство закончилось лет пятнадцать назад, а он всё ещё бил иногда, остро и метко. И чаще необходимого попадал в цель.
Джирайя прощал, только смотрел, раздражая, как побитая дворняга, и уходил в ночь, больной и лохматый. Возвращался конечно, всегда возвращался сам, Орочимару его не звал.
Только однажды Джирайя ушёл надолго.
Деревня Дождя, чёртовы дети, которые росли без родителей, и, эй, Джирайя, какого хрена ты делаешь? Неужели Дождь дороже родной деревни, неужели там тебе смогли дать больше, чем давали здесь?
Эй, Джирайя, ты разве не вернешься в свой обожаемый Лист?
Джирайя писал письма и обещал – вернётся.
Орочимару ему не верил.
Он говорил – надломилось что-то между тобой и Сарутоби-сенсеем. Исчерпан кредит доверия, чёртов ты ублюдок. Ты ушёл надолго, три года – это почти навсегда, и думаешь, что если вернулся, всё будет теперь как прежде?
На самом деле Сарутоби-сенсей всё понял.
Этот старик всегда и всё понимал лучше, чем они сами, и сам сенсей, случись с ним подобное, поступил бы так же. Джирайя всё же был отчаянно на него похож.
Поэтому, разумеется, Сарутоби-сенсей простил.
Простил, понял и позволил всему идти своим чередом.
А вот Орочимару – нет.
Не понимал, не забывал и не собирался прощать.
— Я сегодня в старую квартиру пойду ночевать, — сказал хрипло Джирайя и вышел из комнаты.
— Входную дверь закрой, холодно! – крикнул Орочимару, глядя в аквариум.
У чешуйчатой красавицы в брюхе выделялось характерное утолщение.
Змей, пока его не было, кормили исправно.

@темы: фик, Naruto

---

Название: Гадюка
Автор: Дженовик
Пейринг/Персонажи: Киёши Теппей, Ханамия Макото
Категория: преслеш
Задание: АУ/кроссовер
Размер: 3146 слов
Жанр: повседневность, капля юмора
Рейтинг: G
Примечание: АУ от канона, Киеши Теппей все еще может играть в баскетбол. Точкой отсчета стала заявка: "Киехана. Авария в метро. Ханамии придавило ноги, он не может идти. На крики о помощи отзывается Киеши."

— Ага, помогите же, пожалуйста, кто-нибудь, — сказал Ханамия, глядя Киёши в глаза и насмешливо приподнимая брови.
На его коленях лежал планшет, красные бусины наушников Ханамия держал наготове, в них уже громыхали Skillet.
— Ты не похож на человека, которому требуется помощь, — честно признался Киёши, приседая рядом на корточки.
Ханамия вздохнул.
— Невыразительно получилось, да?
Киёши кивнул.
— Я попробую ещё раз, погромче, — пообещал Ханамия. — Помогите кто-нибудь! — проорал он неожиданно. — Я не могу двигаться!
В ответ особенно ярко заискрили оборванные провода. В вагоне было тихо. Люди давно уже высыпали в тоннель, к свету.
— Может, хватит развлекаться? — спросил Киёши тихо. — Здесь всё может загореться в любую минуту.
Ханамия аккуратно взял одну бусину и пристроил её в ухо.
Киёши медленно начинал закипать.
— Пошли отсюда, — попросил он напряжённо. — У нас мало времени.
Ханамия пожал плечами. Спросил:
— А ты что, думал, про «не могу двигаться» я пошутил?
Киёши молча поднялся на ноги, наклонился, крепко ухватил за свободную руку и дёрнул Ханамию на себя. Планшет свалился с колен с громким стуком, шнур вылетел из гнезда, и Skillet принялись выть на весь тоннель, заглушая тишину.
— Блядь, — прорычал Ханамия едва слышно и повис на Киёши всем своим весом. — Выключи эту херню.
Киёши глянул на него мельком, прислонил к стене, позволив себе задержать взгляд на пару секунд, и тут же наклонился за планшетом — истерящие басы бесили его тоже.
Как и Ханамия, с его застывшим выражением лица и пальцами, крепко ухватившими Киёши за плечо.

Они не виделись пять лет, кажется, а может быть, больше. С тех пор, как закончилась старшая школа.
Киёши после той, последней попытки взять от жизни на площадке максимум надолго пришлось забыть о баскетболе, и не только о нём — колено отзывалось болью на простую ходьбу, о большем говорить не приходилось.
Два первых года Киёши просыпался по ночам и орал в подушку, давая себе волю, а по утрам открывал глаза с мыслью — однажды всё это закончится. Он шёл в ванную прихрамывая, умывался, брился, видел отражение с тяжёлым взглядом и отводил от него глаза. Отражение выглядело помятым и уставшим, не хотело оно ни движения, ни баскетбола, отражению было больно.
Киёши надеялся только, что когда-нибудь колено перестанет болеть.
Перестало на третий год.
По крайней мере, просыпаться по ночам с криком Киёши прекратил, и даже мог уже дойти пешком до университетского корпуса, а иногда и взбежать торопливо по ступенькам в метро.
Теперь у него даже хватало сил скучать по баскетболу и даже по людям, с которыми баскетбол его свёл.
Впрочем, Ханамия, так или иначе, в этот список не входил.

Заискрили провода, потянуло горелым.
— Какая ирония, — сказал Ханамия, глядя Киёши в глаза с той же злостью, что и пять лет назад.
Он не изменился ни на йоту, разве что волосы стали короче, и спортивная форма сменилась тёмными джинсами.
— Ага.
Киёши сунул планшет в карман своей куртки, туда же затолкал наушники.
— Будет неприятно, — предупредил он.
— Планшет верни.
— Когда выберемся, — пообещал Киёши, перекидывая его руку себе на плечо.

В тоннеле было темно и тихо.
Вагон метро, распотрошённый как консервная банка, остался позади. Ханамия тяжело дышал на плече. Пару раз Киёши останавливался, чтобы глянуть на его колено и увидеть, как стремительно расползается рыжее пятно на джинсах.
Идти было неудобно.
— Заебал, — сказал Ханамия хрипло, когда Киёши в очередной раз споткнулся.
— Не ори.
Они шли долго, тоннель расползался и множился, а вес Ханамии на плече становился ощутимее с каждым шагом.
— Ты растолстел, — бросил Киёши, когда понял, что ещё немного, и Ханамия отключится к чёртовой матери, и перестанет перебирать ногами окончательно.
— Иди на хуй, Киёши Теппей, — прорычал Ханамия сквозь зубы.
— До станции ещё далеко, — хрипло ответил Киёши, — и ты останешься здесь, если я пойду на хуй прямо сейчас.
Ханамия не ответил. Речь давалась ему трудно, он осваивал её заново. Киёши знал, как это бывает.
— А я даже рад, что так получилось, — продолжил Киёши с тревогой. — По крайней мере, после этого ты перестанешь ломать ноги другим людям.
Тяжесть на плече медленно становилась неподъёмной.
— Эй, Ханамия. Ты не отключайся. Не отключайся, давай сперва хотя бы дойдём до станции, тут же осталось не больше километра.
— Я не отключаюсь.
— Я тебя брошу, — пообещал Киёши, пытаясь поторопиться. — Брошу, клянусь.
— Планшет только верни.
Киёши хмыкнул и постарался перехватить руку Ханамии поудобнее.

На станции суетились люди в белых халатах. Кому-то оказывали медицинскую помощь, кого-то отпаивали горячим чаем, кого-то просто отпаивали, Киёши не вникал.
Ханамия на плече с каждой минутой становился всё горячее, и его нужно было сдать на руки медикам.
— Эй, — позвал он, отлавливая симпатичную девочку в форме спасателя, — здесь человеку плохо.
И кивнул на Ханамию.
— Мне хорошо, — ответил тот невнятно и головой боднул Киёши в шею.
Девочка глянула вопросительно.
— Нога, — сказал Киёши коротко.
Уже через минуту Ханамию с него стащили, устроили поудобнее на уютных носилках и утащили куда-то наружу, видимо, в одну из скорых машин.
А Киёши остался стоять на станции, растерянный и с чужим планшетом в кармане.

Видеть Ханамию ещё раз Киёши даже после пяти прошедших лет не хотелось.
В ночь после метро колено снова разнылось, монотонно и мерзко, утешало только, что кое-кому ещё хуже.
Планшет лежал на тумбочке Киёши и не давал ему уснуть. К боли он успел привыкнуть, а вот с совестью до сих пор договаривался через раз, и сейчас вот не получалось.
Да, когда-то Ханамия Макото угробил его мечту, но теперь Ханамия Макото лежал в больнице, может быть, с переломом, а человек с переломом, каким бы он ни был, заслуживает того, чтобы ему вернули планшет.
Тем не менее, Киёши ещё целую неделю мастерски игнорировал его существование, пока в субботу утром он не зазвонил.

* * *

— Я думал, ты не придёшь, — сказал Ханамия, неприятно улыбаясь.
— Ты нравился мне больше, когда молчал, — признался Киёши с порога, взъерошил зачем-то волосы на затылке и снова ощутил своё колено как чужое.
Ханамия ему не нравился — сейчас, болезненный, худой и бледный, не нравился даже больше, чем когда бы то ни было, потому что этому Ханамии Киёши, долго и тщательно воспитывавший в себе злость, сочувствовал.
Он ведь ничего не забыл, они оба ничего не забыли, и от этого хотелось швырнуть планшет на кровать и вылететь из палаты к чёртовой матери, не приближаться слишком близко, потому что Ханамия, даже травмированный Ханамия, опасен как молодая гадюка.
— Тебе тоже здравствуй, — сказал Киёши вместо этого, прикрыл за собой дверь и подошёл ближе, чтобы присесть на заботливый стул для посетителей.
Интересно, они у Ханамии вообще есть?
— Ко мне приходили друзья, — ответил тот лениво, будто подсмотрел его мысли, заглянул ему в черепную коробку.
— Я принёс планшет, — невпопад ответил Киёши, доставая его из кармана. — И яблоки.
— Яблоки.
— Ага. Он полезны для организма.
— Оглянись, Киёши Теппей, — велел Ханамия всё так же лениво.
Киёши послушно оглянулся. Палата у Ханамии была чистой и светлой, и ему в ней было, если уж откровенно, совсем не место.
— У тебя здесь хорошо, — отозвался он уклончиво.
— Ты не туда смотришь, придурок. Посмотри на мою тумбочку и на холодильник.
Киёши посмотрел и немедленно почувствовал себя идиотом.
— Вот именно. У меня здесь дохуя яблок. Потому что каждая добрая душа считает, что если я болею, то яблок мне обязательно нужно побольше.
Киёши задумчиво приподнял свой пакет — яблоки в нём терлись друга о друга тонкой кожицей и пахли вкусно.
— Тогда они тебе не нужны, — решил он.
Отдавать Ханамии яблоки, с любовью выбранные мамой, Киёши категорически расхотелось.
Он резко поднялся на ноги.
— В общем, поправляйся, — сказал Киёши, вытаскивая планшет из кармана. Ныть колено перестало, теперь оно снова встало на место как родное.
— Непременно.
Злобная гадина.
Пять лет не виделись — и ведь не изменился, не изменился ни капли. Формы, толстовки, наушники, всё внешнее, наносное, нутро ведь осталось прежним.
Всё так же жалит без разбору.

* * *

Киёши понадобилось много времени, чтобы встать на ноги как полагается, чтобы можно было не только бегать по эскалаторам в метро, но и гонять на площадке. За время реабилитации он успел безумно соскучиться по скрипу кроссовок, по запаху жжёной резины, по упругому ощущению мяча в ладони.
Тогда, пять лет назад, казалось — он успел простить.
Он не держит зла больше, или, по крайней мере, держит его в себе, очень глубоко внутри, потому что в том, что Ханамия мудак — никто не виноват, Ханамия, быть может, не виноват в этом тоже, просто так сложилось.
Можно считать, что Киёши Теппей попал тогда в аварию. Неконтролируемый фактор, стихийное бедствие. Кирпич на голову. Ни в коем случае не человек с собственными желаниями и правом выбора.
Киёши много об этом думал, весь первый год только об этом и думал. Кто имеет право решать его жизнь? Почему он из-за этого… кирпича больше не может играть? Разве так — справедливо?
Киёши считал, что нет.
Поэтому у него был чёткий план на следующие несколько лет жизни.
Поэтому Киёши собирался играть, во что бы то ни стало собирался, поэтому работал под присмотром врача и тренера, поэтому проводил в спортзалах и бассейнах больше времени, чем в универе, поэтому однажды он всё же смог однажды встать на ногу по-настоящему. А потом смог по-настоящему сыграть, на неё опираясь.
Пока ему не светило многое, только стритбол, но даже уличный баскетбол на маленькой площадке был для Киёши огромной победой.

И не то чтобы он ненавидел Ханамию за то, что успел пережить. Это было не так.
Скорее, он просто старался забыть, что Ханамия существует.
К сожалению, забыть о существовании Ханамии Макото не так просто, особенно если сам Ханамия Макото этого не хочет.

* * *

В следующий раз он снова появился в его жизни с ночным звонком в дверь.
Киёши давно уже жил отдельно от родителей, снимал квартиру на окраине Токио и в целом чувствовал себя неплохо, подрабатывая тренером по плаванию — в конце концов, ему всегда нравились дети. Дети чувствовали в нём своего. Он в них чувствовал тоже.
Один внутренний возраст — ехидничал Хьюга, с огромной тревогой наблюдая, как накрывает довольного Киёши пищащая счастливая волна.
Так или иначе, денег вполне хватало.

Знай Киёши, что за дверью стоит именно Ханамия — вряд ли открыл бы.
Но он открыл, а Ханамия стоял, опираясь на костыли, весь какой-то взъерошенный и мокрый, будто на улице шёл дождь или он пытался утопиться вместе с гипсом в токийском заливе.
— Заходи, — вздохнул Киёши.
Ханамия кивнул и независимо попрыгал в сторону зала.
— Как узнал адрес? — спросил Киёши, закрывая за ним дверь.
— Быстро.
Ханамия неуклюже устроил костыли рядом с собой, а сам упал в мягкое кресло, любимое кресло Киёши, стоит заметить.
— Тебя очень трудно выносить долго, ты знаешь? — уточнил Киёши, внимательно его разглядывая.
Джинсы с обрезанной штаниной, мокрая белая футболка, мокрая же макушка — стоило бы предложить ему полотенце — и глаза загнанного животного.
Киёши помнил себя в зеркале таким же.
— Что случилось? — спросил он.
— Пытался утопиться в токийском заливе, — отозвался Ханамия, с наслаждением разваливаясь на кресле Киёши всем своим мокрым телом, и голос его совсем не вязался со взглядом.
— Ты испортишь мне обивку, — заметил Киёши сдержанно.
— Уверен, ты сможешь это пережить.
— Главное, чтобы ты смог.
— Ты научился язвить?
— Тебя и в самом деле очень трудно долго выносить.
Ханамия молча пожал плечами.
Киёши ещё постоял напротив него пару минут и пошёл всё же за полотенцем, когда понял, что продолжения не будет.
Когда вернулся — Ханамия уже лежал на его гостевом диване, полностью раздевшийся, не считая гипса, разумеется, и разглядывал потолок в квартире.
— Принеси одеяло, — бросил он, убирая со лба влажную чёлку.
— Вытрись, — бросил полотенце Киёши.
Ханамия поймал его на лету и вдруг мотнул головой, будто выныривая из-под толщи воды.
— Так ты пьян, — догадался Киёши, подходя ближе.
Ханамия странно сощурил брови и помотал головой ещё раз.
— Я не пьян, — объявил он, и на этот раз Киёши точно уловил характерный запах.
— Так значит, с ногой пиздец.
Не-пьяный Ханамия уткнулся лицом в подушку Киёши и нырнул макушкой под полотенце.
Он мог сколько угодно заявлять, что баскетбол для него развлечение, но за пять лет так и не смог из него уйти. До Киёши долетали слухи — не то чтобы он намеренно их собирал, хорошо, может только совсем чуть-чуть — но Ханамия всё ещё был в баскетболе, а баскетбол был в нём.
Они не собирались расставаться.
По крайней мере, прямо сейчас.
— Будет лучше, — сказал Киёши сухо и сел на диван рядом с Ханамией. Кожа у Ханамии оказалась горячей, и сам он весь был — жаркий как печка. — С этим можно справиться, — добавил Киёши уже мягче, припоминая, как было оно с ним.
Ханамия кивнул, не поднимая головы.
«Почему ты пришёл именно ко мне? — хотел спросить Киёши. — Ты разве успел всё забыть?»
Он молча потёр лоб ладонью и не сказал ничего.
Им и не о чем было друг с другом говорить, но всё же Киёши честно просидел рядом полчаса, пока хриплое дыхание не перешло в тяжёлое, плавное. Только тогда он поднялся на ноги, вспомнил про одеяло, накрыл Ханамию им и ушёл в спальню. Досыпать остаток ночи.
А утром Ханамия, разумеется, исчез, отчего-то прихватив с собой его, Киёши, полотенце.


* * *

Киёши забыл о той ночи сразу же.
Вернее, он честно старался забыть, и всё же под тщательно воспитываемой злостью снова пробивалось сочувствие, и сопротивляться ему было бесполезно.
Киёши пробовал.
Он изводил себя долго, не меньше месяца, вспоминая больной взгляд Ханамии, а потом всё же не выдержал — попросил Рико пробить его адрес.
Рико, разумеется, повертела пальцем у виска, но объяснить ей толком, почему это ему нужно, Киёши не смог, просто чувствовал — нужно. Ему самому, не меньше чем Ханамии.
Он долго ходил кругами вокруг дома, разглядывая цифры в блокноте, и всё не мог заставить себя подняться по лестнице на третий этаж и постучать в дверь двадцать девятой квартиры.
Ханамия теперь тоже снимал своё собственное жилье.
Когда Киёши набрался смелости и постучал — ему никто не ответил.
Вот так просто.
Потому что иногда прежде адреса нужно брать телефон.
А когда он уже спускался вниз, чувствуя себя идиотом, его вдруг окликнули.
— Далеко собрался? — почти мирно спросил Ханамия, улыбаясь. До сих пор он улыбался Киёши как змея — остро и хищно, теперь же оказалось, что его губы способы складываться естественно. Плавно.
Как у всякого нормального человека.
Киёши зачем-то взъерошил волосы на затылке и улыбнулся тоже.
В квартиру Ханамию они зашли плечом к плечу.
— Что будешь делать? — спросил Киёши, снимая пиджак и вешая его на спинку кресла — он пришёл сюда прямиком с конференции, заведующий кафедрой возлагал на него большие надежды — не успев скинуть с себя налет официоза.
— Чай, — коротко ответил Ханамия и похромал в сторону кухни. Уже без костылей, но теперь он ногу заметно берёг.
Киёши, хотел сказать, что не имел в виду прямо сейчас, но вместо этого пошёл следом молча — оглядываясь по сторонам с любопытством. Ему впервые довелось оказаться в змеином логове.
Впрочем, логово выглядело обычно.
Ничем особенным не отличалось оно от его квартиры.
Тут было много памятных мелочей, которые скапливаются, когда человек оседает на одном месте надолго, Киёши был уверен, что у каждой здешней мелочи есть своя история, и у однорукой фигурки снеговика, и у исцарапанного льва, который развалился на бумагах, и Ханамия наверняка помнил каждую.
Ханамия такой. Он точно помнил.
— Мне чёрный, — попросил Киёши, заходя на кухню.
Ханамия покосился на него странно, но действительно поставил чайник и поджёг огонь на плите.
— Мы действительно собираемся это делать? — уточнил он, седлая табурет.
— Что именно?
— Это, — Ханамия обвёл пространство рукой. — Разговаривать. Пить чай. Что-нибудь ещё.
— У тебя есть друзья, но при этом ты напился и пришёл ко мне домой, — напомнил Киёши. — По-моему, уже немного поздно задавать вопросы.
— Ты меня всё же раздражаешь, — вздохнул Ханамия.
— Не волнуйся. Это взаимно.
Ханамия неловко повернулся на своём табурете, чтобы не слишком тревожить ногу, и Киёши немедленно забыл о своем раздражении.
— Я играю в баскетбол, — заявил он зачем-то.
Ханамия посмотрел на него с подозрением.
— Спасибо, я в курсе. Я, если помнишь, тоже.
— Нет, ты не понял. Я играю сейчас. Мне разрешили, если я не буду перегружать ногу. Возможно, с дальнейшей перспективой. Для меня ещё не всё потеряно.
— Сколько ты не играл до этого? — спросил Ханамия.
Киёши пожал плечами. Какая разница, сколько. Прошлое прошлому, а в настоящем он снова имеет право выйти на площадку с мячом в руках, пусть это пока только уличная площадка и только на пару часов в день.
Только пока.
— Долго, — ответил он кратко.
— Надеюсь, с твоей ногой всё хорошо.
Киёши поморщился.
— Можешь глянуть сам, — сказал он, задирая штанину.
Ханамия подвинулся ближе вместе со своим табуретом и действительно — глянул.
Колено было искорёжено — всё же Киёши пришлось пережить не одну операцию. Кожу там испещряли шрамы — мелкие, крупные, от швов и скальпелей. Десятки, а может и сотни.
Ханамия наклонился, и Киёши снова удивился тому, насколько горяча его кожа, но не подал виду — терпеливо сносил все поглаживания самыми подушечками пальцев.
Ханамия кинул на него из-под чёлки очередной взгляд, который трудно было истолковать.
И убрал руку.
— Будет тебе чай, — сказал он тихо.
Киёши, ещё захваченный чувством момента, растерянно кивнул, опуская штанину на место.
Он ещё плохо понимал Ханамию, точно знал, что это самое начало пути, но был готов по нему идти.

* * *

На вечерней площадке было темно и тихо, почти как в тоннеле метро три месяца назад. Ханамия стоял рядом с кольцом, смертельно серьёзный, а Киёши чувствовал себя почему-то ослепительно счастливым.
Вспомнилось старое — хочу с тобой сыграть, по-настоящему хочу.
Вспомнилось — в баскетболе Ханамия прекрасен. Или был когда-то, Киёши давно не видел его игры, краем глаза разве что — хорошо, на самом деле не краем, но вряд ли Киёши когда-нибудь кому-нибудь признается, что записывал его матчи, и что где-то в самом углу комнаты стоит башенка из дисков.
Которая полностью посвящена Ханамии Макото.
А теперь он — вот. С коротким хвостиком, со спортивной повязкой, чтобы не мешала длинная чёлка; сосредоточенный, собранный.
Киёши собирался учить его беречь ногу в игре. Хотя на самом деле он просто хотел почувствовать это ещё раз.
Бесконечный драйв от игры с сильным соперником.
— Защищай кольцо, — сказал Киёши, наклоняя корпус, и тут же бросился в атаку.
Колено слушалось прекрасно, ни излишней подвижности, ни боли.
Ханамия оскалился и рванул вперёд тоже.

— Охуенно, — сказал он через двадцать минут, когда они рухнули на бордюр. Всё его тело звенело одной напряжённой струной.
Киёши кивнул — и в самом деле охуенно.
Он может играть, Ханамия тоже. Может быть, однажды они смогут по-настоящему сыграть друг против друга.
В настоящем баскетболе.
— Но ведь ноет, сука, — признался Ханамия, поглаживая колено, и запрокинул голову к небу.
На самом деле ему не стоило начинать играть так рано, но это же Ханамия, его не удержишь, если он не захочет, чтобы удержали.
Киёши вздохнул, поднялся с бордюра и протянул руку.
Ханамия посмотрел на неё с подозрением.
— И что это? — уточнил он.
— Дружеская рука помощи.
— Предлагаешь мне ее откусить?
— Прекращай, Макото, — попросил Киёши, перекатывая на языке имя, пока ещё толком ему незнакомое. Звучало хорошо.
Ма-ко-то. Округлое, как крупная галька.
Ханамия вздёрнул бровь.
Киёши не выдержал, ухватил крепко его ладонь и рванул вверх.
Ханамия рванулся без сопротивления. Послушно, будто только этого ждал.
— Как нога? — уточнил он едко.
— Отлично, — ответил Киёши.
Пальцы разжимать отчего-то не хотелось.
Чёлка Ханамии — всё же Ма-ко-то — выбилась из-под повязки, влажная, и вечер ведь только начинался, на самом то деле.
На самом деле всё только начиналось.
И вечер, и жизнь, и им обоим на самом деле не так уж много лет, чуть больше двадцати, мелочи же, и ещё можно бежать куда угодно и делать с этой жизнью что придется.
Киёши думал — Ханамия Макото ему не друг, и мало кому друг, он наглая бесстыдная сволочь, и вряд ли это изменится когда-нибудь.
Но если им обоим нравится проводить время, сидя на бордюре рядом с площадкой, то почему бы и нет?
— Пошли, — позвал Ма-ко-то, кивая в сторону дома Киёши и поправляя повязку.
И они пошли.
Его пальцы всё ещё были в руке Киёши, и он отчего-то не торопился их отпускать.

@темы: фик, Kuroko no Basuke

---

Смотрим с Кристал Куроко.
Предсказуемо потянуло в тексты, у меня с этим по-другому не бывает.
Кому их, куда их - я хз вообще. Пару месяцев назад я подумывал тихо сходить на WTF, но там сразу попросили показать пропуск на входе и я даже к охранному пункту подходить не стал. В смысле, у меня ни одного текста по фандому, какой уж тут пропуск.
Теперь вот думаю - надо было все-таки постучаться. По крайней мере я бы знал кому вручить добро. А теперь добро лежит в ворде, никому кроме меня не нужное, и это какая-то категорически нерациональная трата ресурса.
И набор в команды уже второй месяц как закончен

@темы: Kuroko no Basuke, online